Скачать в виде электронной книги MOBI

Кто ни разу не испытал ожидания паромной переправы, которая на северных реках зависит не только от технических возможностей судна, но и природы, способной неожиданно, понизить уровень воды, особенно в межень, отчего проезд на тот берег становится невозможным, тот не знает до какой степени могут дойти страждущие пересечь реку, чтобы оказаться на том берегу и следовать домой или просто к месту работы.

Удалённость переправ от посёлков иногда лишает возможности желающих добраться к месту назначения, а ожидавших их домочадцев или начальников, ждущих грузы и работников, — обычной телефонной связи. И в такой ситуации неопределённость своего положения на севере ощущают все: гости; геологи, сезонность работы которых может так и закончиться у переправы; и те, кто давно прижился на его диких просторах, ворча по поводу дикости чиновников разного уровня и ответственности, именуемой властью, не способной понять, что паромная переправа это та точка, которая как в фокусе концентрирует представление не только о самой власти и жизни как таковой, а о сущности самого человека, способного в дикой природе существовать не по законам дикости.

Неопределённость не касается разве паромщиков, которые делают своё привычное дело неспешно, а на суетность страждущих добраться до другого берега смотрят как на обыденность жизни, в которой всё бывает. Но в отличие от страждущих двигаться дальше, они ещё озабочены тем, чтобы желающие попасть на другой берег всё-таки не сгинули в последнем своём пристанище вместе с ними и с их плохо обустроенном судном, не то оказавшимся в аренде по случаю, не то выкупленном за деньги, которые придётся отрабатывать паромщикам не один сезон.

Оторванность от населенных пунктов, от власти (поскольку она может передвигаться по воздуху, поскольку расплачивается деньгами налогоплательщиков), паромщики, не знающие, что такое конкуренция, вершат своё дело по-своему, а точнее, как Бог на душу положит. При этом они ясно себе представляют, что только от их решения зависит судьба страждущих двигаться дальше. И осознание своей сезонной, и особой потому значимости, одних паромщиков ввергает в состояние «карающих и милующих», с какими они сами сталкиваются в межсезонье в быту дома, когда о них даже не вспоминают по причине временной не надобности в них, других откровенно развращает возможностью сделать хорошие деньги и третьих, какие оказываются просто людьми, озабоченными нуждами страждущих двигаться дальше, способных пожертвовать своим временем и удобствами положения.

Утреннее небо над Алданом было тусклым. Дымка от далёких таежных пожаров густо пропитала воздух, отчего он казался тяжелым и, кажется, давил на само сознание, а потому от неба и самой реки отдавало безысходностью ожидания перемен в погоде, которые бы прояснили небо, очистили воздух, а самой реке придали обычную свежесть.

Скопившиеся на берегу люди изнывали от безделья, духоты и неопределённости: кто ещё третьего дня, кто с прошлого вечера, а кто с ночи. Они с надеждой посматривали на паром, стоявший невдалеке под крутым берегом, высматривая, не засуетится ли команда паромщика.

Кто-то с тоской посматривал на часы, вздыхал о напрасно потерянном времени, поскольку летний день на севере имел другое измерение, чем на материке: не успеешь летом — потеряешь год. Некоторые нервно ходили вдоль берега взад-вперёд. У них ещё была надежда попасть вовремя к месту назначения. Другие лениво бросали камни в гладь спокойного течения реки, посматривая, сколько «блинов» останется на поверхности от их скользящего по воде следа. Наконец, атмосфера неопределённости заставила особенно нервного водителя, то ли пассажира крикнуть:

— Эй, на пароме! Заснули там что ли? Когда поплывём?! Время уже!

Через некоторое время из рубки показалась взлохмаченная голова паромщика. Зевнув и потянувшись, он привычно оглядел толпу собравшихся на берегу людей, сутолоку машин, помочился прямо с борта судна, щёлкнул выключателем рупорного громкоговорителя, продул микрофон и рявкнул:

— Кто торопится, может лапоточками по воде топать, а мы ещё будем лопать!

Голова в окне рубки исчезла. В толпе никто не возмутился.

Паромщик на переправе здесь был больше, чем иной начальник. Он бы претендовал на место Бога, но больно уж выглядел тщедушным, рыжим, рябым в грязной косоворотке и с неопрятно взлохмаченной головой. Отчего скорее был похож на сторожа застрявшей на мелководье баржи.

Томление раннего утра от всепроникающей гари, тянувшейся из верховья Алдана и какая-то леность в природе и людском ожидании, кажется, затмили собой даже желание людям сопротивляться тому, кто диктовал свой Устав на переправе. Знали, пока не наберётся достаточное количество машин и людей, грузить паром команда не будет. Для них убыточно гонять паром туда-сюда полупустым. А между тем жаждущие перебраться на ту сторону реки настороженно посматривали друг за другом, кабы кто вперёд не поставил свою машину. Напряжение на берегу накладывалось на давящую немоту восходящего жаркого и душного дня. А машины и люди всё прибывали и прибывали. Многим казалось, что паром снова, до конца дня не успеет перебраться жаждущим на тот берег тем, кто уже третий день ждал такой возможности.

Наконец на пароме задымила труба — верный признак того, что команда готовилась к утренней трапезе.

— И это называется капитализм?! В другой стране паром бы уже дважды за это время обернулся, пока мы здесь маемся! — Возмутился толстый человек с круглым лицом, вытирая грязным платком потную лысеющую голову, глазами ища поддержки у ожидающих. Но никто не отреагировал на его возмущение. Оглядевшись, и, не найдя поддержку среди окружающих его людей, он помахал перед лицом платком, глотая прогорклый воздух, и, глядя в небо, негромко и безразлично произнёс:

— Царство Дураков!

— Какое царство, такие и люди, — лениво отозвался водитель грузовика, раздеваясь у кромки воды, намереваясь освежиться. Но никак не мог стянуть с туго выпирающего живота грязную майку, поскольку, натянув её вначале на голову, не мог расправить плечи, а беспомощно свисающие руки продолжали тянуть майку к голове. Майка не выдержала, лопнула, оголив безобразно вывернутый с рождения пуп, похожий на согнутый большой палец. Чертыхнувшись, водитель, наконец, стянул майку, удручённо осмотрел её и бросил на камни у самой кромки воды.

— Зря! На ветошь пригодится,— бросил ему толстый человек с круглым лицом, которого посетило откровение о сущности царства, в котором он жил уже более полусотни лет.

И то правда! — Согласился водитель. Разделся до гола, зашёл в воду, погрузил в неё округлые чресла, ухнул не то от удовольствия, не то от студёной для купания воды. Вернувшись на берег, взял мыло и стал намыливать тело, невзирая на толпу людей, состоящую не только из водителей, но и пассажиров, включая детей, стариков и женщин. Но никто не обращал никакого внимания на человека, принимающего утренний моцион. У дальнобойщиков трассы жизнь доставляла мало возможностей принимать подобный роскошный туалет на лоне природы и безразличной публики разного возраста и пола.

Постепенно на пароме обозначилась суета. И словно по команде засуетились на берегу жаждущие отплытия. Гасили костры, контролировали очередь окриками и возгласами, не стесняясь присутствия детей и женщин.

Заработал двигатель на пароме, выбросив клубы черного дыма. Судно отчалило и приблизилось к месту переправы. Уткнувшись носом в гальку, паром развернулся и занял удобную позицию для приёма машин. Рабочий лебедкой опустили сходни и цепь, отграничивающую въезд на паром.

Матрос-регулировщик размещения машин махнул рукой и на откидной помост вырвалась, было, иномарка. Но матрос встал на его пути и молча поднял вверх скрещенные руки, давая понять тому, что тот поторопился и влез не в свою очередь. Водитель остановил машину, открыл дверь и что-то прокричал. Но регулировщик, зевнув, флегматично и безапелляционно показал ему разворачиваться. Тогда из другой двери иномарки вышел небольшого роста и плотного телосложения здоровяк. Медленно вразвалочку подошёл к регулировщику. В его походке подчёркнуто демонстрировалась принадлежность то ли к какой-то важности, то ли чину. Но общество, равно страждущих перебраться на ту сторону реки первым рейсом парома, неожиданно зароптало яростно и зло. Несколько машин нервно засигналили, подпирая сзади иномарку. Но в это время паромщик в рупор с расстановкой скомандовал:

— Первым заходят на борт два «Камаза» и длинномер! Иномарка, подай в сторону!

Подобравшийся к рубке, в которой находился паромщик, с начальственным видом человек, которого, может быть, и где-то слушались безоговорочно, начал что-то ему объяснять. Но регулировщик небрежно отстранил его рукой и в рупор повторил:

— Водитель иномарки, в сторону! Пропускай грузовики!

Не дожидаясь команды своего пассажира-начальника, водитель иномарки отъехал в сторону, прижавшись к кромке воды. Возмущавшийся и выдававший себя за какую-то важность, вспотевший от напряжения человек, развёл руками, но не сошёл с парома. Поскольку он подъехал к переправе только что, и понимал, что шансов переправиться на тот берег первым рейсом у него явно никаких не было. Но всё-таки надеялся на что-то.

Первый «Камаз» въехал на паром без осложнений. Но второй безнадёжно зарылся в гравий правыми задними колёсами и, накренившись, остановился, перекрыв движение остальному транспорту.

Капитан парома и его команда ждали, когда бедолага-водитель справится с ситуацией, но её безнадёжность была настолько очевидна, что в конце-концов потный долговязый шофёр бессильно опустился на гальку и закурил.

Никто не проявил явного интереса ему помочь. Да это и невозможно было сделать, поскольку задние, страждущие за «Камазом» зайти на паром следом, подпирали друг друга, дабы не оказаться в числе последних. И это не оставляло никакого шанса для манёвра застрявшей машине. И, несмотря на то, что у паромщиков было желание работать, а у людей — перебраться на тот берег, никто не испытывал никакой охоты взять на себя инициативу и дать простор к манёвру. Ждали.

Неловкость момента нарушил водитель, обозначивший во всеуслышание свою принадлежность к «царству дураков», вытащивший из своего длинномера обшарпанное бревно и подсунувший его под правое колесо. Не говоря ни слова, сам забрался в кабину отчаявшегося водителя «Камаза» и несколькими приемами выправил ситуацию. Выровнял машину и въехал на паром.

Водитель было застрявшего «Камаза» спокойно докурил, поднял бревно водителя длинномера, разрядившего форс-мажорную ситуацию, аккуратно положил его на место. Подошедшего спасителя похлопал по плечу и что-то сказал ему. Тот махнул рукой, забрался в кабину своего грузовика и ювелирно въехал на паром.

В этот момент хозяин иномарки снова подал знак своему водителю, чтобы тот въехал на паром. Но оказавшийся рядом регулировщик загрузки снова преградил путь иномарки, а из рубки спокойный мат капитана восстановил статус-кво. Хозяин иномарки ещё долго жестами указывал в небо, а потом бил себя в грудь, выворачивал почему-то карманы, но это уже не мешало тяжелым грузовикам ритмично заполнять паром, пока голос из рубки капитана не возвестил заход на паром легковым автомобилям.

И здесь, оттеснив стоявшую машину, вырвалась вперёд «Газель». Но войти на паром не успела, поскольку впереди оказался пассажир «подрезанного» «Ландровера». Он подошел к двери водителя «Газели» и начал что-то доказывать. Но женщина, сидевшая рядом с водителем «Газели», неожиданно дотянулась до лица, доказывающего своё право на очередной заход на паром пассажира «Ландровера», и вцепилась в него не видавшими никогда маникюра ногтями. И так истово и мгновенно расцарапала ему лицо, что тот отпрянул от двери водителя «Газели». Тот воспользовавшись его замешательством, стремительно оказался на пароме. Водитель «Ландровера» пристроился рядом, едва поместившись на свободном месте, за которым уже поднимались лебёдкой сходни, а капитан, дав обороты двигателю парома, отчаливал от берега.

Человек с окровавленным лицом едва успел прыгнуть на поднимающиеся сходни парома и присел на корточки около заднего колеса своей машины. Застывшее выражение на его изуродованном лице представляло собой жалкую гримасу, в которой не читалось ни отчаяние, ни злоба, а состояние близкое к прострации.

Оставшиеся на берегу не то жалели, не то завидовали ему, снискавшему наконец возможность преодолеть препятствие, отделявшее его от цели, которая оказалась сегодня не достигнутой для каждого из них, но достигнутой им, хотя и такой ценой. Но это, видимо, была не окончательная плата за перипетии дороги. Предстояло объяснение с женой, какой надо было бы доходчиво объяснить, что это действительно женских рук дело, но по другим обстоятельствам, в которые никогда не поверит ни одна женщина.