Глухов покинул свой отряд и перешел в отряд Курова с лошадьми вместе с каюром Юрием, подбросив отряду продуктов. Там Куров с геофизиком Беловым «гоняли» профили, оконтуривая перспективный участок с золотовольфрамовой минерализацией для того, чтобы передать его горнякам на следующий сезон и на выявленные аномалии «посадить» канавы.

В отряде народу было много. Кроме геологов, студентов и трех бичей Глухов передал туда на сезон Счастливчика с поварихой Матреной.

Куров не мог нарадоваться на эту чету, поскольку работала та хорошо. Особенно Матрена. Та из обыденного концентрата могла готовить так, что полевики заметно раздобрели на ее старании. А она и хлеб пекла, и булочки сдобные стряпала. Счастливчик, муж ее названный на время полевых работ, готовил дрова, сушил и сеял рыхлые пробы. Был тот естественный порядок в отряде, который располагал к тому, что работы будут закончены до холодов. И это радовало начальника партии, четвертый день находившегося в отряде Курова. Поэтому Глухов решил больше не задерживаться и вернуться в свой отряд, обежав куровскую площадь двухдневным маршрутом.

Вернулся на стоянку до прихода работавших на профилях геологов и рабочих. Внезапно до него донесся знакомый запах где-то бродившей «бормотухи».

Глухов терялся в догадках. С таким опытом, как у него, он не мог найти бражку, которую заварил Счастливчик, который, по словам Матрены, уже второй день, мертвецки пьяный, валялся в палатке. А сейчас, придя в себя, таращил безумные глаза на начальника и икал.

Александр ненавидел того, кто в поле ставил это зелье. Безжалостно расставался с ним и уже никогда не брал в поле, ни под каким предлогом. Брага в поле расслабляла народ. И если это не пресечь сразу и в корне, бражничество оборачивалось не только потерей драгоценного времени на краю сезона. До 3-4-х месяцев не пившие бичи, могли «расходиться» так, что их уже невозможно было остановить ничем. Тогда всю глубину падения и дна этих людей можно было ощутить сполна. Оно, это падение, живет в них как плесень, которая всякий раз выходит наружу, как только у них возникает хоть малая возможность почувствовать «слабину» начальника и вкусить зелья. Тогда они не только изведут сахар и дрожжи, они перебьют себе морды, а то и возьмутся за ножи и ружья.

Вместе с вернушимися начальником отряда Куровым и геофизиком Беловым перерыли все, но браги не нашли. Ее же вонь буквально витала в воздухе. Остальные бичи усмехались усилиям начальства, но пока были трезвы. И Глухов понимал, что если и они приложатся к бражке, тогда их не остановить. Поэтому сидел на пне и думал.

Он перебрал все возможные варианты, где и в чем обычно могли прятать бражку страждущие. Учел все сапоги, которые были на ногах работников и на складе, учел всю посуду. Все было на месте. Но не мог же он брагу «зарядить» вне емкости!? Перетряхнул с Беловым все спальники, в коих обычно для брожения заворачивали жидкость в полиэтиленовые мешки из-под порошкового аммонита. Ничего! И, тем не менее, когда он после обеда решил заглянуть в палатку Счастливчика, тот лежал «вмертвую», хлебанув, видимо в его отсутствие не меньше, чем кружки две.

Начальник позвал рабочего и с его помощью буквально выкинул из палатки Счастливчика. Выкинул все наружу вместе с его бабой, которая была трезва. Но молчала, как партизан на допросе. И только на все просьбы Глухова – одуматься, просто отвечала: «Протрезвеет, убьет меня, если скажу! А вы точно не найдете… Пока все не выпьет, не трогайте его…».

К вечеру Глухов приказал всем бичам во главе с Беловым выйти на участок, боясь коллективного бражничества. Куров с техником-геологом и студентами были в двухдневном заходе. Остались на базе только каюр, он, да повариха со Счастливчиком.

Наступал вечер. Это было время, когда август клонился к осени. Грибная пора была в разгаре. Повариха все последние дни варила, жарила их, мариновала. В каждой палатке над печками сушились вязанки грибов. В воздухе грибной запах перемежался с какой-то неуловимой свежестью. От реки пахло хариусом. Выстроенные по борту террасы на противоположном берегу лиственницы уже чуть-чуть кое-где тронула желтизна. Золотом отдавали полярые березки. И вдруг в эту красоту, погружающую в заходящие лучи солнца, ворвался душераздирающий рев. Это приходил в себя Счастливчик. Из палатки выскочила его баба и тоже завыла. Глухов не успел опомниться, как Счастливчик выскочил из палатки с «белкой»¹ наперевес. Его баба убегала в сторону бани. Он, не целясь, начал палить в нее из мелкокалибирных патронов. Та от страху кидалась в стороны, а бич уже из-за деревьев скрадывал ее как какую-нибудь куропатку, толкая в патронник патрон уже 32 калибра. Но что-то его отвлекло, и Счастливчик обернулся. Глухов остолбенел, когда ничего не соображавший в белой горячке бич вдруг направил ствол прямо на него. Мороз прошел по спине Глухова. Палец бича был на курке, а на Глухова смотрели широко раскрытые глаза сумасшедшего.

Глухлов было рванулся к нему, но невесть откуда-то взявшийся каюр оттолкнул его так, что тот, зацепившись голенищем за торчавший сук около палатки, упал. Каюр бросился в ноги Счастливчику и успел свалить его, но тот нажать на курок. Пуля прошила ворот телогрейки каюра и отколола щепу от бревна бани. Глухов поднялся и подоспел на помощь каюру, заломившего руку Счастливчика. Прижали его к земле. Тот, дико мыча, сопротивлялся недолго, пока не затих. Обрезав ножом рядом натянутую для сушки портянок и одежды веревку, каюр с Глуховым связали бича и оставили лежать на земле.

— Как оказалась у него оружие? - спросил Глухов у подбежавшей и еще трясущейся от пережитого хныкающую повариху.- Оружие чье?

— А бес его знает, чье! Прятал под срубом палатки. На охоту хотел в зиму остаться. А чье – не ведаю.

Глухов, забрав с собой «белку», понял, что разговаривать с бабой бесполезно. Но приказал не трогать ни под каким предлогом до утра любовника.

— Пусть проспится! Утром сам развяжу, - и пошел за Юрой в его палатку.

Там он пожал ему руку, добавив:

— Должник твой!

— Ладно, чего там, - и закурил.

Проснувшись ночью заполночь и, видимо замерзнув, Счастливчик материл весь белый свет. Баба бегала вокруг него кудахтала. Накинула на него спальник. К утру тот затих. Проспал связанный до полудня. Развязали. Дали попить. Счастливчик осознанным взглядом посмотрел на Глухова и произнес:

— Что, набедокурил я, что ли?

— А что не помнишь?

Он помотал головой.

— Где брага?

— Голяк! Нету… Допил, начальник.

— А где же все-таки ставил?

— Того не скажу. Пригодится ишшо друго раз.

— Другого не будет. К вечеру вертолет будет. Хватит, наработался ты, Сашок.

* * *

Уже осенью у завхоза разведочной партии Ларина, с кем Глухову довелось работать около Осеннего на составлении листа геолкарты , спросил:

— Ты опытный человек. Скажи, как можно спрятать так бражку, что невозможно бы было найти?

— А кто прятал?

— Счастливчик.

— А, Сашок! Знаю. Не нашел, говоришь?

— Нет.

— Ох, хитрец. Но я его манеру знаю. Говоришь, везде шмон навели.

— Везде!

— А ты знаешь, скорее всего, бражка в палатке у него была!

— Как в палатке, я все выкинул из нее? - удивился Глухов.

— Да видимо, не все. Во пне она у него была! И пошел по коридору экспедици.

И тут Глухова осенило. При входе в палатку Счастливчика справа у печки торчал почти вровень с землей пень спиленной ровно листвяшки. Видимо ее и спилил Счастливчик, когда ставили палатку . Там явно и находилась бражка. Спокойно себе бродила возле печки в полиэтиленовом мешке. А над ней, на пне с ровно обрезанной крышей, стояло ведро с водой. Когда нужно было выпить, снималось ведро, приподымался пень, и на тебе! Пей радёмую, созревавшую около тепла в полиэтиллиновом мешке из-под взрывчатки.