Глухов вылез из кабины вездехода и огляделся. У самой кромки озера на небольшом уступчике между двух молоденьких лиственниц заметил почерневший от времени каркас от палатки когда-то его последнего пристанища, куда больше не возвращался и откуда круто изменилась его судьба. Подошёл. И неожиданно тоска навалилась на него. Он даже не понимал отчего. То ли от воспоминания пережитого, то ли от ощущения какой-то тревоги, подступавшей к сознанию не из прошлого — из настоящего.

«Успокойся, старина. Всё хорошо. Это пройдёт. Это обычное состояние, какое возникает, когда ты оказываешься на том, месте, где круто менялось что-то в твоей жизни. Успокойся! Всё у тебя есть: работа, желанная женщина, перспектива завершения разведкой месторождения. Что тебе ещё нужно?».

— Василич! Куда барахло складывать? — Крикнул Матвей Черкасов.

— Вон к тому дереву! — отозвался Глухов.

Тут же в сознании всплыла мысль о Сене.

«Где он сейчас? Куда подался? Надо бы найти его. Может бедствует опять?».

И тут Глухов понял откуда эта, навалившаяся на него тревога. Он не сможет начать работы, не выяснив, что с Сеней, кому был обязан своим спасением, ибо мысль о нём будет сопровождать его в любую свободную от работы минуту. Не будет давать ему спокойно засыпать, а просыпаясь, видеть перед глазами друга.

— Матвей! - позвал Глухов Черкасова. - Оставайся тут за старшего. Лагерь обустраивайте. А я сбегаю на участок. Посмотрю с чего начать. Вернусь через пару дней. Связь будем поддерживать по спутниковому телефону.

— Василич, возьми с собой хоть работягу!

— Обустраивайтесь! Здесь работы много. Да баньку ставить надо. Я один справлюсь.

Глухов понимал, что брать кого-либо с собой он не мог, поскольку тогда надо было объяснять, кто такой Сеня. До выезда в поле ему случайно удалось узнать у знакомого опера в Хандыге Федора, что о Сене не забыли, но уже не ищут его. Дело передали в архив. «Сам когда-нибудь попадётся!», — сказал ему опер.

Вечером, собрав рюкзак и набив его продуктами на случай, если ему удастся найти Сеню, захватив с собой старенькое ружьишко, Глухов направился вверх по ручью.

Ноги сами несли к перевалу, за которым он должен был найти своего спасителя. Культи на ноге давно не болели. С хромотой свыкся и даже перестал замечать её.

К перевалу почувствовал усталость. Поседел немного. Среди разноцветья охр, покрывших склоны выветрелых древних вулканов, он почувствовал себя прежним: готовым искать, находить — работать.

Местами ещё лежал снег. В дуновении ветерка чувствовалась пьянящая свежесть, замешанная на неописуемом запахе последних весенних деньков, когда ещё ни комаров, ни нестерпимой жары не ощущалось. Густые тени в распадках чередовались с негой будто застывших на мгновение неописуемых красок заходящего за горные увалы дня.

«Господи! Хорошо-то как!».

Глухов растянулся на камнях. Подтянул под голову рюкзак. Голубое, даже чуть фиолетовое в межгорном пространстве небо было бездонным и спокойным, как его сознание, обретшее, наконец, способность наслаждаться жизнью. Такого ощущения не было давно, даже когда вернулся в Москву и обрёл любимую женщину. Теперь оно пришло с возвращением в то состояние родной стихии, которое всегда сопровождало его в поле. В такие минуты перед ним обычно открывалась глубина и новизна восприятия окружающего мира, недоступная в ограниченности пространства посёлка или города. В горах куда-то на задний план отступала обыденность бытия и возникала перспектива ощущения полёта духа на фоне обычных красок и полутонов перспективы бездны пространства, заполненного необыкновенной тишиной и ощущением принадлежности к целостности природы без присутствия в ней чего-то постороннего, кроме себя самого. Это было состояние интимности растворённости духа в природе.

Потянуло холодом. Северная ночь в горах коротка и надо было торопиться по холодку сбежать по ручью в Юдому, а к концу дня выйти к его с Сеней зимовью. Глухов бодро поднялся. Водрузил за плечи старенький, видевший ни один полевой сезон рюкзак, перекинул за плечами ружьё, подхватил молоток и легко пересек пологий перевал.

Вдали в чуть фиолетовой дымке знакомая горная цепь, белеющая пятнами не сошедшего ещё снега, снова откуда-то изнутри встревожила воспоминания безысходности его положения в недавнем прошлом, когда непогода вогнала в долину Юдомы. Сейчас всё было по другому. Ноги сами несли его туда, где замерзал и прощался когда-то с жизнью. И хотя говорят, что однажды, испытавший грань между жизнью и смертью, никогда больше не возвращается в то же место, Глухов возвращался с каким-то странным ощущением того, что это было не с ним, а с другим.

Когда тени от горных вершин коснулись соседнего водораздела, а солнце из- за белого облака ослепительными лучами последний раз озарили долину, Глухов вышел к тропке, по которой когда-то Сеня тащил его к своему зимовью. Тропа была набитая и Александр облегчённо вздохнул, предвкушая совсем скоро обнять своего друга и спасителя. Присел на минутку на поваленное полусгнившее бревно. Облокотился на лиственницу, не снимая рюкзака. Отдыхал. Взгляд неожиданно выхватил свежий след на краю тропы отпечатавшегося ботинка большого размера с протектором, какой словно был отлит только что в специальной мастерской. Освободив лямки рюкзака, Глухов склонился к следу. Прошёл немного вперёд по тропе. Кроме большого размера ботинка нашёл свежий отпечаток поменьше, который наступал на потёртый, сильно изношенный протектор, по-видимому сапога. Такие следы больше походят на след бывалого таёжника или оленевода.

«Туристы здесь не могут ходить. Кто же это может быть?».

Глухов вытер неожиданно возникшую испарину на лбу. Задумался. Вернулся к рюкзаку, бросил его за спину и осторожно двинулся вверх по тропе в сторону зимовья Сени. Шел осторожно, прислушивался. Следы то появлялись, то исчезали, но также не отрывались от тропы. Вычислил, что шли трое в ботинках и один в стоптанных сапогах.

Встреча в тайге с людьми — явление редкое. И эта встреча может таить в себе неожиданности. Мало ли кого занесёт в тайгу и с какими намерениями… Раньше Глухов бы не забеспокоился, но в наступившие времена, когда по тайге бродил разный народ, кто в поисках приключений, кто искал золотишко, кто охотился или рыбачил. Но в таком случае все должны были бы обуты в сапоги, но не в ботинки. В них могут ходить туристы, не знающие особенностей ландшафта. Но почему их занесло сюда, когда их маршрут обычно проходил южнее с перевалом в Охоту или севернее — к ледникам. Рыбакам и охотникам в это время здесь делать нечего. Лето начинается…

Подлесок закончился. Впереди открывшаяся марь обозначила знакомые очертания озера. Левее, за небольшим увалом, скрывалась избушка Сени, которую он срубил так, что невозможно было заметить ни снизу с выходом к перевалу, ни сверху со со склона. Подход к самой избущке лежал через осыпь, которая после любого дождя сползала и, таким образом, скрывала следы, ведущие к ней. Ни дымка, ни признаков того, что кто-то может находиться в избе, до которой всего то рукой подать… И тут только Глухов заметил, как от сухостоины возле озера неожиданно отделилась фигура человека. За ним появилась вторая, третья, четвертая. Видимо группа людей отдыхала у озера и сейчас точно шла по тропе в сторону Сениного зимовья.

Глухов снял рюкзак и достал бинокль. У троих, шедших за человеком, похожим по одежде и походке вразвалочку на оленевода, на груди болтались автоматы. Они были в отличие от проводника, одеты в камуфляжную форму. До зимовья оставалось с полкилометра.

«Не за Сеней ли пришли?…», — мелькнула мысль у Глухова. «Стало быть, выследили или кто-то навёл? Зачем он им сдался? Преступника нашли… Что же делать?».

От волнения сердце застучало так, что Александр слышал его. Первая мысль промелькнула в сознании — предупредить Сеню. Но как?

Не раздумывая, Глухов вскинул ружьё и выстрелил вверх. Группа из четырёх человек остановилась, а потом поспешно укрылась за частоколом чахлых лиственниц. Но двоих было всё же видно. Стояли на изготовку с вскинутыми автоматами.

Александр выстрелил ещё раз, потом перезарядил ружьё и ещё раз. Эхо от выстрелов раскатилось и быстро затихло. Где-то суматошно запричитала кедровка.

Его расчёт был прост. Сеня должен насторожиться, услышав выстрелы, и на всякий случай покинуть зимовье, если он там ещё находится. Что эти люди пришли за ним он уже не сомневался. И чтобы дать ему время побольше, Глухов перекинул за спину ружье и вышел из густого подлеска к болоту по направлению к озеру, где неподалеку укрылись люди. Шел параллельно им. Они явно должны сразу его заметить и следить за ним, приняв за Сеню.

Глухов неспешно направился к озеру, стараясь смотреть за укрывшимися людьми боковым зрением. Неожиданно мелькнула и другая мысль. «А что если эти люди вообще не за тем пришли, а какие-нибудь беглые, кто прячется в тайге? Тогда дело Глухова безнадёжное… Он уже на прицеле. С ним, как с лишним свидетелем церемониться не станут… Или просто скроются и не будут вступать в контакт. В таком случае повезёт и ему и Сене… Вот уже совсем близко до них».

— Эй! Стоять! Руки за голову!

Глухов повернулся на окрик.

— Стоять! Не двигаться!

Глухов поднял руки и сцепил пальцы за головой.

— Так-то лучше! — Сказал вышедший из-за чахлых лиственниц молодой парень с автоматом, направленным на Глухова.

— Сбрось ружьё! Сними рюкзак!

Глухов выполнил команду.

Из-частокола покрытых седым мхом лиственниц показались ещё двое вооруженных автоматами людей. За ним вышел эвен, опираясь на сучковатую палку.

— Большая тайга, а разойтись трудно! — Раздался голос одного из вооруженных людей. В нём Глухов признал опера из Хандыги.

— Действительно! Здорово, Федор! — Глухов протянул руку. Но Федор замялся и посмотрел в сторону подходившего человека.

— Товарищ майор, это Глухов. Геолог из нашей экспедиции. Сейчас работает на Сунтаре по договору с крутыми ребятами, я вам рассказывал.

Майор, не протягивая руку Глухову, который так и держал её, вытянув перед собой, задал ему вопрос.

— А почему вы здесь оказались, Александр?…

— Васильевич, - напомнил Федор.

— Итак, почему?

— Рекогносцировочный маршрут у меня…

— Это за более, чем тридцать километров?

— Геологи ходят и дальше, чтобы определиться с фронтом работ и выяснить кое какие проблемы с перспективами на основе…

— А почему стреляли?

— Куропача хотел добыть к ужину.

— И где он?

— Промазал.

Майор протянул руку.

— Горелов…

— Я помню вас. Вы как-то были в экспедиции…, Валентин Георгиевич. Горелов, кажется?

Глухов вспомнил этого человека. Это он когда-то посетил его лабораторию с целью узнать, не прилипло ли к рукам Глухова золото, которое ему давали на анализ температуры его образования из разных регионов страны и месторождений.

— У вас хорошая память… Может подскажете, где скрывается Конюхов Семён?

«Значит всё-таки Сеня вам нужен. Стало быть, не дошли ещё до него или не нашли… А эвен, кажется, знакомый… Не помню, где видел…».

— Поговаривали, это, правда, давненько было, сбежал от милиции, а по каким причинам его арестовали — ходили разные слухи. Кстати, кажется, именно от вас и сбежал, так люди говорили…

Горелов перебил Глухова.

— Не надо, Александр Васильевич! Вы прекрасно осведомлены о Конюхове. С ним два года в этих местах бедовали. Нам всё известно.

— А что же вы меня не допросили, когда я с того света вернулся в посёлок?

— Допросили бы, если узнали раньше…

«Выходит о Конюхове донесли недавно. Кто же это мог быть? Охотник из Югоренка? Вряд ли… Этот эвен? Чёрт, где же я его видел?….».

— Ладно! Не будем играть в кошки-мышки. Конюхов арестован. Находится на Юдоме. Там две лодки милицейские ждут нас. Он в наручниках. И он в курсе дела, что это вы его сдали нам…

Глухов мог услышать от майора что угодно, но только не это. Внутри у него не вспыхнула буря. Нет. Александр понял, что майор соврал. Он тщательно изучил следы на тропе. Никаких следов не было, кроме тех, что оставили эти четверо, идя сюда. И обратных следов тоже не было. Стало быть, Сеню не поймали, в противном случае были следы пятого человека. Поэтому негодование не отразилось на его лице. Он только прищурил глаза и почти снисходительно посмотрел на майора.

— Вы врёте, майор! Даже при расследовании уголовных дел не принято лгать ни милиции ни сотрудникам ФСБ. Вы не только не поймали Конюхова, вы опростоволосились с его поимкой в первый раз, когда он сбежал от вас, как и сейчас. Не быть вам подполковником, майор. Вас обвели вокруг пальца те, кто донёс на Конюхова, который никогда не совершал преступлений, а если и мыл золото, то для того, чтобы выжить в той обстановке неразберихи, в какой оказалась разорванная на части страна, когда он не мог получить никакую работу. И тогда у таёжника отняли последнюю возможность зарабатывать охотой. Власть загнала его в угол и чтобы выжить, он действительно в чём-то нарушил закон в то время, как законы топтали лихие люди, а именно те, какие гребли золото лопатой у вас под носом. Но они были почему-то неуловимы для вас. А вот Конюхов для вас оказался той примечательной ланью, какая попалась в руки сама. Но где же та грань, когда можно охотиться на человека словно за зверем каким и только за то, что он хотел выжить?

— Вы не прокурор, Глухов, и не судья. Вы укрыватель преступника, и я могу вас арестовать.

— У вас нет никаких оснований на это, майор. Я нахожусь при исполнении обязанностей начальника созданной предпринимателем экспедиции. Мои люди там, за юдомским перевалом, ставят базу. Все документы и лицензия на проведение работ у нас в порядке. Вам это хорошо известно, поскольку перед отъездом я зарегистрировался у властей.

— Своими выстрелами вы, Глухов, предупредили Конюхова об опасности ареста. Именно это даёт мне основание задержать вас. Поэтому мне придётся досмотреть ваш рюкзак. Что там у вас припасено для Конюхова?

— Успокойтесь майор. Во-первых, вы тем самым признали факт, что я заметил вас раньше, чем вы меня. Отсюда какой вы, майор, сыщик, когда вас облопошил геолог. Во-вторых, мой выстрел обосновать как предупредительный вы не сможете доказать ни в каком суде. В-третьих, вы шантажировали меня враньем при свидетелях, чтобы я вам показал, где зимовье Конюхова. В-четвертых, у вас нет постановления прокурора о досмотре лица, то есть меня, находящегося при исполнении своих обязанностей. Даже в тайге. Если вы ещё хотите остаться майором, то должны не препятствовать мне выполнять свою работу.

Майор рассматривал Глухова так, словно в нём боролся сыщик, который должен был до конца и при том законным способом довести работу, и человек, явно понимающий, что перед ним стоит не просто геолог, а учёный, наделенный полномочиями руководителя экспедиции с безупречными документами на право ведения работ. Он об этом знал.

«Ах, чёрт! Как же я мог в своё время испортить тебе жизнь, да поиграв с тобой, как кот с мышкой, отпустил. А мог бы продолжить дознание, припугнуть осведомителя, и он бы с удовольствием показал на то, что давал тебе золото на прогрев…, а оно прилипло к тебе. А вот теперь ты ершишься… Да, я ничего не смогу поделать с тобой сейчас. Время другое… Но ты прав, сука, что не достать нам крутых парней, какие отладили поток ворованного золота! Мне Конюхов нужен не потому, что тот мыл золото, а потому что сбежал от меня в то время, когда меня хотели двигать на повышение. И какой-то таёжный бродяга мне испортил карьеру. И вот, когда донесли, что он прячется именно здесь, у меня руки зачесались смыть с себя давешний позор и доказать начальству, что я могу достать любого. Сколько бы времени не прошло».

— И всё-таки, Глухов, у тебя рюкзак явно набит всякой всячиной для Конюхова. Это не трудно догадаться. Понимаю, твой долг навести своего спасителя. Это по человечески понятно. К тому же ты мог и не знать что мы до сих пор гоняемся за Конюховым. В твоём поступке действительно нет никакого преступления. Ты прав и относительно того, что я не могу без последствий для себя тебя задержать. Но скажи, чисто как гражданин страны нашей, где он сейчас? Хотя бы укажи, где его избушка? Мы уже несколько часов кружим вокруг озера. Троп звериных много. Даже плот старенький видели в озере. Но к зимовью тропа ни одна не вывела нас. И пастух не помог, — кивнув в сторону эвена, сказал майор. — Мне же нужно выполнить свою работу до конца, понимаешь, Глухов.

Глухов присел на рюкзак. Снял потёртую шляпу. Посмотрел в глаза эвену и вдруг вспомнил, где его видел.

«Это же Кирилл из Артыка! Четыре года назад, когда он выполнял свой проект на Сунтаре, этот молодой эвен пришел пешком из Артыка навестить своих родственников в стаде, да точно не знал куда оно откочевало. Именно я показал ему, где стояло стадо, снабдив на дорогу чаем, сухарями и консервами, поскольку тот уже третий день голодал».

Эвен не отвел взгляд и кажется узким прищуром глаз говорил Глухову, «мол узнал тебя… Всё хорошо, однако…».

«Ах вон оно что! Стало быть, это он, эвен за нос водил милиционеров. Не мог же пастух не выкрутить следы к избе Конюхова, называясь пастухом. Значит…».

— Кирилл? — обратился к эвену Глухов.

— Он самый! — улыбнулся пастух.

— Всё хорошо… в стаде?

— Сопсем не коросо! Один бык увел три вазенки. Вот присол к озеру, следы сюда привели.

Глухов чуть не рассмеялся. Эвен просто издевался над уставшими милиционерами, одним махом дав знать Глухову, что это он увёл трех милиционеров от избы Сени, назвав себя быком, а милиционеров важенками 1.

— Я тоже видел следы, — ответил Глухов. — Найдешь! Может быть они где-нибудь повыше забрались на сопку.

— Однако, видно, заметили нас. Ушли. Долго искать придётся по камням, На них следы не сразу заметишь, — вторил легенде пастух.

Глухов повернулся к майору.

— Ты же знаешь, майор, четыре года всё-таки прошло. Я мог и запамятовать, где изба Конюхова… — улыбнулся с прищуром глаз геолог.

Майор отвернулся. Потом неожиданно подошел вплотную к геологу и сказал, дыша прямо в лицо.

— Ладно! Иди своей дорогой, Глухов. Но если попадешься с Конюховым, уж тогда не взыщи. Обоим наручники надену. А ты, — обратился он к Кириллу, — ты говорил, что пять важенок увёл бык, а теперь сказал три…

— Какая разница, однако. Бык удрал и с собой вазенок прихватил. Где три, где пять, не поймёс, однако. Внизу три следа вазенок были. Мозет усли куда? Смотреть надо.

Глухов встал, поднял рюкзак, закинул за плечи ружьё, прихватил молоток и, не прощаясь, зашагал в сторону озера.

Шёл, не оглядываясь, пока не обогнул его с южной стороны и не скрылся за маленьким увалом.

Неожиданно ему показалось, что за большой раскидистой среди чахлых деревьев лиственницей что-то промелькнуло.

«Теперь долго будет казаться, что за тобой следят»,- подумалось Глухову и чтобы развеять сомнения шагнул к той самой лиственнице. Из-за соседнего дерева неожиданно выросла фигура человека.

— Сеня?!..

— Василич! - протянул руки Сеня.

— Уходи! Ищут тебя!

— Здорово, Василич! Дай обниму тебя… Хрен с ними, пускай ищут. Я давненько слежу за ними. Кирилл их за нос водит, это я понял сразу. Именно он мне донёс зимой, что на Сунтаре экспедиция будет работать, а ты там за начальника. Выходит не соврал. Вот и не верь провидению. Думал, не увижусь с тобой, а вот пришлось снова свидеться. Добрый это знак. Во сне видел тебя.

Обнялись.

— Худой ты стал, Сеня. Совсем высох. Трудно приходится?

— Было бы ничего, да приболел я желудком. Зубы тоже болят, мочи нету. К людям надо, как не крути. А так ничего. Всё есть. Спасибо тебе за лабаз. Не выжил бы без него.

— Как жить дальше будешь?

— К людям надо, Василич. А когда заметил тебя после твоих выстрелов, решение само собой пришло. Сдаваться надо властям.

— Ты хоть знаешь, что тебя так трясти там будут, что сознаешься в том, чего не совершал никогда?

— Знаю… Выхода нет. А здесь, чувствую, до зимы не дотяну…

— Худо так?

— Худо, Василич. Очень худо.

— Я кое какие припасы захватил для тебя, а вот про лекарства даже не подумал. У нас есть аптечки на базе, может подберём что-нибудь из таблеток?

— Нет, Василич. Сдаваться пойду. Может это зачтётся. Кирилл мне рассказывал, что при новой власти с заключенными обращаться стали лучше. Даже лечат, коли заболеет кто.

— Эх Сеня, Сеня! Не всё так везде, как ты себе это представляешь.

— А так не доживу до зимы, Василич.

Помолчали.

— Когда рыбачил на Юдоме, тогда увидел людей, какие ищут меня. И это решение вклинилось в голову. Пойду сдаваться.

Сеня рассказал Глухову, как жил после того, как они когда-то расстались. Глухов не перебивал. Слушал, смотрел на Сеню и не понимал, сколько же надо вытерпеть ещё ему, чтобы вернуться домой, которым давно была ему тайга.

— Ладно, Сеня. Не буду тебя отговаривать. Осенью навещу тебя, если под следствием в Якутске будешь. Только ничего не подписывай, ни на что, и ни на какие уговоры не соглашайся, если тебе будут многое обещать. Им нужно посадить тебя, повесив на тебя крупное дельце, чтобы оправдать свою неспособность бороться с теми, которых может сами же и крышуют. Время такое, Сеня. Но на всякий случай вот тебе ручка, листок бумаги, на котором ты напишешь, что добровольно сдаёшься в руки властей, как не чувствующий за собой состава преступления.

— А как оно попадёт в руки тем, к кому я приду?..

— Видишь, в чём дело, Сеня, те, кто за тобой пришли, обставят всё по другому. Не ты сам пришёл к ним, а тебя поймали, понимаешь? Всё будет выглядеть хорошо продуманной операцией. Им нужно выслужиться. В первую очередь ты их сам поведёшь в своё зимовье. Там они покажут тебе золото, завёрнутое в тряпицу, которого ты никогда не намывал…

За эти три дня, какие они меня ищут, я всё из зимовья перенёс на лабаз. Так что когда я опять сбегу, будет чем продолжить жизнь таёжную. Я живучий, Василич. Мне только подлечиться.

— Бить тебя будут, Сеня, нещадно, вытрясут всё, что захотят. Накатишь на себя такую пургу, что никогда бы и не подумал об этом в здравом уме.

— Я двужильный, Василич, вынесу.

* * *

— Майор! Смотри, кто-то к нам по берегу идёт. Охотник что ли?

Майор всматривался в фигуру человека и на его лице неожиданно возникло наподобие улыбки.

— Никак сам Конюхов!?

— Он самый! - Сеня устало подошёл к кострищу, сел на бревно. - Вот увидел, что люди какие-то ходят по тайге, дай, думаю, подойду к ним. А когда узнал майора, так и обрадовался. Вези меня в кутузку! Не могу в тайге больше жить. Болен слишком.

— Э-э, нет, Семён Конюхов! Это мы тебя выследили и поймали, а не ты сам к нам пришёл! Ну-ка, Фёдор, надень ему браслеты!

— Да не сбегу я! Сказал же, что сам ведь пришёл! - ответил Конюхов.

* * *

К полудню Сеня под конвоем был сопровождён к его зимовью, куда он сам привёл милиционеров, поскольку его нещадно били. Еле держась на ногах, он переступил порог своего долгого пристанища и рухнул на нары. В сознании возникли слова Глухова: «Напрасно так решил ты, Сеня. Из тебя выбьют всё, что захотят выбить». Но откуда-то изнутри сознание противилось ещё: «Нет! Я или сбегу или выкручусь опять как-нибудь. Вот увидишь, Василич, выкручусь…».

Майор пригласил в избу Кирилла.

— Теперь ты будешь понятым по изобличению Конюхова в незаконной добычи золота. По закону я обязан тебя привлечь для оформления протокола при задержании Конюхова с поличным.

Кирилл, было, заупрямился, но майор зло посмотрел на него и прошипел в лицо:

— Не будешь, я препровожу с Конюховым тебя в Якутск и ты там скажешь то, что от тебя требуется. И при этом припомню, как ты нас за нос водил вокруг зимовья Конюхова, хотя знал, я говорю знал! где оно находится.

— Однако вы не насли пока ницего, какой мозет быть понятой, я сыбко не понимаю, майор,- удивился Кирилл.

— Сейчас поймешь! Заходите сюда все!

Небольшое зимовье никогда не вмещало столько народу. Малое оконце со вставленным стеклом добытом когда-то Сеней из бани, давно покинутой базы геологов, пропускало света столько, что можно было хорошо ориентироваться в зимовье одному-двум жильцам. Сейчас же его хватало только на то, чтобы Сеня со своих нар мог видеть только лица, которые как показались ему были почему-то бледными на фоне тёмного пространства, ограниченного почерневшими брёвнами его зимовья. Отчего его объял страх. Лица показались ему глядели из преисподней. Он приподнялся с нар и отшатнулся от приблизившегося вплотную к нему лица майора.

— Сгинь, сатана!

Майор с каким-то разворотом наотмашь левой рукой ударил Сеню ладоней в шею. Тот схватился за горло руками в наручниках. Изо рта потекла кровь. Сеня захрипел и упал с нар

— Не надо, майор! Так мы его до Якутска не довезём! Сказал, было, Фёдор.

— Не лезь не в своё дело! Довезём! Если эта сука сумела выжить в тайге без ничего, подымется. Я из него жилы все вытяну, а раскручу дело. А теперь объясни, откуда у тебя этот мешочек?

Майор вытащил из кармана тряпицу. Развернул её и ткнул содержимым в лицо Конюхова, а потом показал его Кириллу.

-А? Откуда, спрашиваю!

— Из кармана твоего, - прохрипел Сеня.

— Всем выходить из этой конуры! На улице писать протокол будем,- крикнул майор.

Сеня не слышал и не слушал вопросы, которые ему задавал следователь. Он стоял прислонившись спиной к лиственнице, на которой с другой стороны был прибит рукомойник, смотрел на голубоватые подёрнутой прозрачной дымкой горы сквозь позеленевшую салатную зелень лиственниц и так ему не захотелось расставаться со всем этим, что окружало его несытую но свободную таёжную жизнь, что спазмы подкатили к горлу, и он снова захрипел уже не от боли, от тоски и обиды на самого себя, что поддался слабости и сдался новым властям, в коих питал надежду, что разберутся с ним, потому как ничто такого страшного не натворил. А новая власть оказалась той же, с той лишь разницей, что называлась по-другому. Она в лице этого низкорослого и худосочного майора что-то орала и тыкала ему в лицо. А Сеня смотрел на его, как ему казалось, почти бесноватое лицо, и думал о том, как всё же хорошо-то ему жилось здесь, хоть и голодно, но зато мог наслаждаться тем малым, что давала ему тайга…

-… ещё раз повторяю, где закопал остальное! - держа перед его лицом мешочек с крупицами золота.

«Чудной какой-то! И мешочек-то новенький, не стиранный ни разу. В такие мешочки копачи золото не прячут. От земли оно землёй и отдаёт, во что бы его не заворачивали…» - мысленно говорил сам с собой Сеня.

— Последний раз спрашиваю, где?

— Там, где ты набрал…

Он не закончил фразу. Удар ботинком пришелся в бок. От боли Сеня согнулся. Второй удар пришелся по голове.

Когда Конюхов очнулся и пришёл в себя, первое что увидел — большой костёр. Присмотревшись, застонал. Это горело его зимовье.

— Зачем запалили, изверги! В чём изба моя перед законом виновата? В тайге не жгут изб, в тайге последнее отдадут на случай, коли беда кого настигнет… Э-э-э… Нелюди вы, нелюди…

И здесь вспомнилось ему, как этот же следователь когда-то сжёг и первую его избу, мотивируя это тем, что после, если промыть пепелище, мол, можно найти запрятанное в избе золото… Но никто после, когда пепелище остыло уже, не промывал, поскольку здравому человеку было ясно, что в избах золото копатели не прячут, а тайгу всю не сожжёшь, пепелище не промоешь…

На берегу Юдомы стояли две лодки. В большую лодку милицейские люди поместили Сеню, не сняв с него наручники. Кирилла отпустили, наказав ему, чтобы от стада далеко не отлучался, мол, могут вызвать в Якутск как свидетеля. Кирилл не стал дожидаться чая, поднялся и быстрыми мелкими шажками заторопился вверх по реке. У надпойменной террасы, где плотно стоящие деревья словно стеной отгораживали большую протоку, остановился, повернулся в сторону отплывающей вниз по течению реки лодки и, сплюнув, растворился в тайге.

* * *

Глухов шёл назад к перевалу. Иногда останавливался, оглядывался туда, где решалась судьба Сени. Осознание собственного бессилия помочь ему отключило способность думать о чём-то другом, кроме как о человеке, которого судьба преследовала только за то, что тот просто хотел жить свободным в собственном мире окружающей его горной тайги. «Ах, Сеня, Сеня!…» - невольно вырывалось у геолога. - «Ты меня спас от смерти, а я тебя не смог спасти от власти».

Уже за перевалом Александр вспомнил, что наступило время выйти на связь. Достал спутниковый телефон. Настроился и вызвал базу. Взволнованный голос Черкасова сообщил ему, что звонил Панов и срочно велел связаться.

— Когда это было, Матвей?

— Вчера ещё!

— Хорошо, я попытаюсь сейчас с ним связаться. Ждите меня к вечеру.

Глухов не мог долго дозвониться Панову. Решил позвонить его секретарю.

— Зоенька!? Это Глухов с Сунтара. Что там случилось?

— Здесь творится такое, Александр Васильевич, такое! - Она всхлипнула.

— Так что же случилось! - закричал в трубку Глухов.

— Панова убили!…

— Что-о?… За что? Почему?!

— Не знаю… Предприятие захватили какие-то люди, трясут всё… В общем не могу ничего конкретного сказать. Панов вчера не сумел дозвониться вам. Потом приехал вечером ко мне и велел передать на словах вам вот что… На какой-то открытый Пановым счет на имя вашей жены он успел перевести какие-то деньги, достаточные для продолжения вашей экспедиции. Осенью предлагал вам вернуться в Питер обсудить какой-то новый проект, касающийся вашей экспедиции… Об этом, мол, вы узнаете в Москве у жены, которой оставил какие-то наброски. А утром его нашли у подъезда мёртвым… Мы все в шоке.

…

— Да! - продолжила после паузы Зоя. В Якутске на вашем счету деньги небольшие. Я проверила. Не знаю, хватит ли вам даже рассчитать работников. Пополнить его уже вряд ли сможем. В общем не знаю, что вам ещё сказать и как быть с экспедицией. Решайте сами…

— Хорошо, Зоенька. Но с кем мне теперь поддерживать связь?

— Не знаю. Но, думаю, лучше, чтобы новые хозяева о вас не знали… Боюсь, что и со мной скоро вы не сможете связаться. На всякий случай у вас есть мой номер мобилного телефона…

— Ладно, Зоенька. Постараюсь всё разузнать у жены.

— Я звонила ей утром вчера. Её телефон не отвечает. Звонила сегодня два раза — молчит.

У Глухова на лбу выступила испарина.

— Вы не волнуйтесь,- говорила в трубку Зоя, — она недавно место работы, кажется поменяла или хотела поменять, точно не помню. Может быть даже успела перейти в новую клинку. Больше я с ней не разговаривала… Может командировка или ещё что-нибудь. Постарайтесь с ней связаться.

Глухов выключил телефон. После связи от волнения он долго упаковывал его в коробку, чтобы случайно не повредить или подмочить в маршруте. Наконец присел на поваленное замшелое дерево и прислонился спиной к лиственнице.

Вечернее небо с востока затягивали облака. Их кромки на фоне гор блистали ещё в лучах заходящего солнца, но там, у самого горизонта облака сливались чернотой наступающей непогоды.

«Бежать надо… Бежать… Ночью дождь будет», - мыслил Глухов.

Но неимоверная усталость стягивала ноги. Шаги был короткими и тяжёлыми. Дыхание каким-то сиплым. Видимо сказалось нервное напряжение от всего, что обрушилось на него за день.

«Разойдусь… Вон на террасу взойду и там легче будет» - настраивал себя на ходьбу Александр.

Но и по террасе идти было не легче. Вспомнил, что долго ничего во рту не было. Но есть и пить не хотелось.

«Сейчас в Москве за полдень. Надо ещё раз позвонить Оленьке».

Глухов снова распаковал телефон. Набирал номер долго. Трубку никто не поднимал.

Усталость неожиданно погрузила его в беспокойный сон. Во сне почему-то увидел Панова. Тот раздетый стоял у кромки ручья и, черпая ладонями холодную воду, со смехом брызгал ему в лицо и убегал от него босиком по галечнику. Что-то кричал ему. Александр в ответ кричал ему: «Погоди, Виктор, куда же ты!?»…

Глухов очнулся от того, что мелкие и редкие капли дождя падали на его лицо, тихо стучали по незакрытой коробке спутникового телефона. Он встрепенулся. Быстро спрятал телефон, поднялся, вскинул за спину рюкзак, взял в руки ружьё и молоток, посмотрел на небо наполовину затянутое облачностью, и быстрым шагом направился к перевалу.

* * *

Поздно вечером, когда он вернулся на базу, все уже спали, кроме Черкасова. Вездеход стоял на обочине и выглядел так, словно он побывал в каком-то бою. Гусеницы лежали на земле. В открытой кабине на сидениях и прямо на земле везде лежали какие-то запчасти.

— Что с вездеходом? - спросил Глухов.

Матвей Черкасов, протяжно зевнул.

— Водитель решил перебрать всю ходовую и подшаманить что-то в двигателе. Кажется, форсунки отрегулировать. Пока мы будем обустраиваться и готовиться к заходу — справится.

— Сколько времени ему понадобится?

— Говорит два-три дня попотеть придётся после такой дороги, какой мы шли сюда.

Глухов долго пил чай. Смотрел на костёр и молчал. Потом повернулся к Черкасову:

— Матвей, раненько утром поднимем народ, возьмём харчей на два-три дня, пока вездеход будет готовить водитель в дорогу, мешков побольше наберём и займёмся опробованием.

— А что торопиться? Впереди ещё сезон, Василич?

— Боюсь, что он может закончится быстрее…

— Почему?

— Это мы выясним завтра, если смогу дозвониться в Москву.