Вне зависимости от уровня развития и социального положения человек всегда стремился к лону природы, тем самым подчёркивая не только свою неразрывную связь с ней, но на этом лоне он освобождается от перегрузок техницизма и отдыхает душой и телом. Природа вдохновляет его на творчество, на её лоне человек откровенен с самим собой и мир предстаёт перед ним естественным, свободным от внутренних переживаний той социальной действительности, в которую погружен каждый из нас. Но современный человек не способен оставаться в её лоне надолго. Ему необходим социальный мир вещей и отношений, в которых он способен находиться до тех пор, пока его внутренний мир снова потребует окунуться в дикость (естественность) и таинственность природы, почувствовать себя хоть не на долго первобытным. Но навсегда возвращение в дикость природы чревато возвращением человека в первобытное его состояние и утрату человеческого.

Никогда так тщательно не готовился Глухов к полевому сезону. Эйфория от осознания того, что он сам теперь определяет свою деятельность от начала и до конца, в важности и смысла которой он не только не сомневался, но и глубоко верил, на некоторое время отвлекла его от внутренних переживаний событий, связанных с гибелью Панова и исчезновением любимой женщины. К тому же уже пошёл второй год, как ничего не было известно о ней, какие бы усилия Александр не предпринимал, чтобы хоть что-то прояснить в её судьбе.

В начале лета в Якутском аэропорту случайно столкнулся с Игорем Гудило, который в проекте Панова выполнял функцию снабженца.

— Ба! Кого я вижу, Василич, ты ли это? Какими судьбами!? - обнимал Глухова Игорь. - Или не можешь покинуть этот край, какой не рай, но тянет, а?

— Не могу, Игорёк, как видишь. Душой прикипел. А ты куда летишь?

— В Хандыгу, куда же ещё. Помаленьку своими делами занимаюсь, но большого дела нет. Разве что ты новостями поделишься?

Глухов в нескольких словах поделился своими планами с Игорем и по старой дружбе попросил помочь с заброской на Снежный.

— Помогу, чем смогу. Только ты ведь знаешь, как дорожает всё. Опять же горючка…

— Я расплачусь.

— Наличными?

— Да.

— Тогда другое дело, Василич. Только вездеход вернётся сразу же. Мне свои дела с лесниками надо делать.

Предпринимательская жилка Гудило в условиях малой занятости и отсутствия развитого производства в посёлке заставляла его хвататься за всё, где можно было приложить руки и заработать. Отсутствие начального капитала заставило его часть дома превратить в офис, а подворье, уходящее прямо в тайгу, подступающую непосредственно к посёлку, — в пристрои, склады и отстойники изношенной техники, бочек, металлолома, леса. Худощавый живчик, вечно улыбающийся с хитринкой хохла, но родившийся и выросший на севере, с речью перемежающуюся солоноватыми выражениями, граничащими с приличием только в исключительных случаях, и только общественных местах, он быстро располагал к себе собеседников, а не знавших его — удивлял открытостью и прямотой суждением обо всём, что окружало этого человека.

В Якутске ему удалось кое-как закрепиться, хватаясь за любую возможность заработать деньги. Покупал, перепродавал, перевозил, строил, сам садился за баранку — жил возможностями и одним днём.

На вопрос Глухова: «Ну, нашёл счастье в рынке?», имея ввиду рыночную экономику, на что тот рассмеявшись, ответил:

На базаре счастья не ищут, Василич, здесь либо продают всё, что можно продать и покупают то, что можно перепродать. А что-то делать — разучились все. Вот я начал строить временные дома-балки для строителей, дорожников, геологов, но строители перестали строить, дорожники перестали прокладывать и ремонтировать дороги, а геологов разогнали. Так и стоят балки во дворе. Тебе, случаем не надо парочку балков, а? Недорого отдам по дружбе.

Эдак накрутив процентов двадцать против того, что ты предлагал раньше кому-нибудь, - засмеялся Глухов.

— А как же, Василич!? Не объ-…шь, не проживёшь.- И тоже рассмеялся. - Но я вижу у тебя дела совсем плохи, Василич. Курточка у тебя как у затрапезного геолога, отслужившая не один сезон. Так я тебе за полцены дам новьё, хочешь?

— Хочу, Игорёк, только когда изношу эту.

В посёлке Глухов гостил у Игоря. Хлебосольная жена не знала чем угостить, и как угодить гостю, пока хозяин готовил вездеход и «Урал» для заброски в поле. Переживала, что один едет в тайгу. А Игорь улыбался и говорил:

— Я сам бы в тайгу махнул от жены, - допивая чай на веранде, - от детей и домашних забот, какие моя генеральша каждый день придумывает.

— Сиди уж, дорогой! - отвечала жена, - тебе с твоими проблемами только и в тайгу ходить. Мотаешься по Якутии, а дома дела на меня оставляешь. Месяцами не видимся, только по телефону общаемся.

— Зато как увидишь, так три дня потом отсыпаешься с голодухи по мужику! - подмигивал Глухову Игорь.

— Три дня, уж скажешь…, - смущалась жена.

Когда Игорь готовил технику, Глухов решил заглянуть в экспедицию. Известная своими делами в недалёкие времена, сейчас она влачила жалкое существование, которое Куров, при встрече с Глуховым назвал «борьбой за выживание».

— А с кем боретесь? - спросил Глухов.

— С ветряными мельницами… Оставшееся начальство не может добиться новых проектов, какие могли бы сохранить предприятие. Умираем потихоньку… Когда-то Юг и Север под нами были. Теперь мы — ни то ни сё: дочерняя кукла без собственного счёта в банке. Осталось несколько стариков и те в основном никуда не выезжают. Так, подгребают что-то, систематизируют, обобщают, пересчитывают. А что, зачем, толком само начальство объяснить не может.

— А ты чем занимаешься, Айсен?

— Выезжаю на полевые работы по подряду на документацию горных выработок в Алдан. Там наши парни ещё делами настоящими занимаются, которым здесь когда-то не дали развернуться. А там у них и площади доизучают, и бурят, и золотишко пошло. И вообще, где наши геологи не осели, везде дела у них в гору идут. А здесь… До пенсии дотянуть надо. Здесь работы нет, Василич. А тебя, какая нелёгкая сюда принесла?

— Да вот решил одной идеей заняться. - И Александр в вкратце рассказал Айсену, чем тот хочет заняться.

— Всё никак не угомонишься, Василич! За свои деньги, да ещё работой заниматься… Богатый стал, что ли?

— Не богаче тебя, дорогой.

— Не пойму, что тебя сюда тянет? Все бегут отсюда на юг или ещё куда. Все с ума посходили, всё деньги, деньги на уме, а ты на свои кровные в тайгу отправляешься лямку тянуть. И кто о какой науке сейчас в геологии думает?

— Кому-то всё-таки нужно…

Куров вздохнул.

— Потихоньку старики уходят. Кто на пенсии годков до пяти протянет, а кто и меньше. Слыхал про Мишку Бакунина. Часто с ним, бывало, вспоминали тебя и времена, когда взахлёб работали.

— Слышал. Телеграмму посылал соболезнования, да никто даже и не ответил… Дошла ли, получили? А всё-таки, что случилось с ним?

— Скорбная история. Вернувшись с поля, Миша решил перед наступлением холодов подрыбачить маленько. Подшаманил старенькую «Ниву» и с товарищем поехал на речку. Видно рыба ловилась плохо. Решили прямо в машине заночевать. Закрылись в машине, а чтобы не замерзнуть, двигатель не выключили. То ли ветер поменял направление, то ли ещё что, заснули мужики и задохнулись.

Помолчал.

— Никто бы не подумал, что Мишка с таким опытом мог так погибнуть. Сколько с тобой мёрз, сколько сам в каких только переплётах не бывал, один на один с медведями воевал — всё нипочём было. А вот на тебе, на молоке обжёгся. А вскоре и жена за ним последовала… Болела очень.

— Надо бы сходить на могилку, помянуть.

— Сходи. Сам найдёшь могилку. Я жду машину. Ехать скоро.

Глухов редко бывал на кладбище. Чаще хоронили геологов, когда он был в поле или в отъезде.

Скорбные уголки земли все похожи в российских весях: без кварталов и дорожек. Ищи, если помнишь, а забыл, то будешь долго крутить, как заблудший в тайге, пока на кругу какому-нибудь неожиданно увидишь то, что или кого искал.

Глухов ходил долго. Какие могилки были убраны, какие заросли, какие вообще давно не посещались. Видно не было уж ни родных, ни близких, ни друзей, не знакомых тех кто лежал на кладбище.

«Вот могилка Перова. Здравствуй, Николай Васильевич… Так и не увидел ты, дорогой, как идеи твои были подхвачены и золото на Юге состыковалось с золотом севера… Да и, слава Богу, не увидел крах того, что зачинал сам и Лысов, Немцев и продолжали Валов и Суров…

А вот и могилка Горюнова. Светлая тебе память, Александр Нилыч, поэт наш и корифей геологической съёмки. Усилиями твоими и равными тебе геологами на всё Верхоянье уже листы защищены и имя твоё не в одном листе навечно вписано. И хоть не изданы стихи твои, но читают их, помнят. Только зачем ты сам ушёл, Нилыч?..

Где-то здесь лежит Ношин. Вот она могилка его. И Кыллах и Сетте-Дабан и Южное Верхоянье… Сколько же ты прошёл здесь, балагур и смешливый мой человек. Не беспокоившийся никогда о себе, но беспокоился о других. И где-то бродят по горам и весям российским ученики твои. Пухом тебе землица, Слава.

А вот и ты, Миша Бакунин. Не нашла тебя ни болезнь, ни случай какой трагический в тайге, коих ты в глаза повидал не мало. Медвежатник, коих немного было в экспедиции. Не надорвался, когда тащили с тобой на седловину груз на весь полевой сезон, привезённый на Дыбах двумя «Уралами». Как крестил ты геологию и начальство от геологии, но как любил её и не мог жить без неё. А вот нашёл смертушку свою здесь, почти дома и не от болезни гнилой, от вечной беспечности своей, что обойдётся. Не обошлось…».

Глухов ходил по кладбищу и горько думал о том, что поднявшись из вечной мерзлоты, они бы представляли сейчас собой остов целой экспедиции, рано упокоивших беспокойные души свои, людей, каких предали забвению уже и чьи могилки были обозначены только лишь полуистлевшими датами и именами.

«Вечная память вам, ушедшим, признанным или может даже не отмеченным в анналах истории освоения края, в котором оставили всё, что могли бы и не оставлять, а найти упокоение свое в родимых краях, откуда вы пришли то ли по зову сердца, то ли по разнарядке, то ли по неволе и оговору согласно бывшей 58-й статьи УК РСФСР! Хотя ничего вечного нет. Вечным остаётся только забвение, из которого никто ничего не сможет никогда не выделить, не вспомнить. Но долго ещё на полках будут храниться имена ваши в тонких или пухлых, а может всего-то в нескольких страницах отчётов, в которых вы отечеству своему давали знать о том богатстве, кое ни вам, ни вашим семьям не принесло ничего, кроме, может быть, будущему пытливому преемнику, который озарится просто идеей вашей и закрепит ваше имя в названии теории или открытия в будущем. А может быть даже в забвении и кроется великий смысл, что не оставляется ушедшими ничего, кроме сделанного ими, кое не обличено ни в категории их отношений между собой и обществом и оценки чувственности восприятия сделанного ими в будущем другими людьми, ни в категории возможности передать чего-нибудь сомнительное будущим поколениям… Но как же мы хотим, чтобы помнили любого из нас! И всеми силами стараемся закрепить эту память в чём угодно. Но, к сожалению, от каждого из нас всегда остаётся такая малость, которая тонет во времени и пространстве небытия и лишь искрою воспламеняется в штучности гения человечества, которого выделяет и утверждает только общество».

— Саша?

Глухов встрепенулся, услышав своё имя в таком месте.

— Здравствуй, дорогой? К Мише пришёл? А я вот к Александру Нилычу моему иду. Какими судьбами здесь? Говорят давно в Москве, в учёных кругах?

— Здравствуй, Лида. Да, вот решил посетить всех, кого знал, с кем работал. Когда ещё придётся… Мимоходом. В тайгу собираюсь.

— Эх геологи, мои родные! Разъехались бы лучше по местам своим отеческим. Что здесь оставаться? Нет уж того, что было, да и не будет, наверное. К местам родным пробираться надо и лежать в родной земле. Что здесь? Ведь в мерзлоте лежат все, кто мерзлоту покорял. Как вспомню и слёзы наворачиваются… Да и вообще о чём это я? Все у тебя живы здоровы? Жена, дети…

Глухову стало горько.

«Она не помнит, что жены у меня нет и детей тоже… А может время унесло с собой и частицу её разума?…».

Всё хорошо, Лида. Всё хорошо!

— Ладно! Посиди, погорюй, а я пошла погоревать по Горюнову. Что ещё осталось мне. Прощай!

* * *

К концу июня старенький «Урал» забросил Глухова к Агаяканскому мосту на трассе, а оттуда вездеход за три дня доставил к месту, где когда-то им было срублено небольшое зимовье возле озера. Водитель помог разгрузить машину, переночевал и утром, попрощавшись, скрылся за поворотом распадка. Через несколько минут тайга поглотила удаляющийся звук вездехода.

Обретение покоя не пришло. Потратив несколько дней на обустройство быта, на строительством лабаза, куда он затащил часть снаряжения и все продукты, Александр принял решение найти Сеню, чтобы начать новое дело, какое его увлекло настолько, что с помощью своего друга полагал исследования свои закончить к августу следующего года, перезимовав с ним в этом зимовье. А затем оставить всё Сене, ибо понимал, что Конюхов теперь никогда не покинет тайгу. Общество, на которого надеждой уповал, отняло у него даже веру в него.

Вечером ему удалось позвонить по спутниковому телефону Найдёнову. Тот неистовствовал.

— Саша! Мы же с тобой договорились, что ты будешь чаще звонить! Я уж чего только не передумал, старый пень.

— Вова, ты как сварливая женщина. Ну что со мной может случиться по дороге с Москвы до места, где мне теперь спокойно, где я, наконец буду делом заниматься, а не таскаться по городу в поисках, когда я найду что-нибудь подходящее, чтобы не только существовать, но и жить, делом заниматься?… Представляешь, я здесь хариуском балуюсь. Позавидуй, пожалуйста. Лицезрею наши с тобой славные горы. Ещё леднички белеют, несмотря на глобальное потепление, о котором воркуют в мире, что всемирный потоп гарантирован…

— Ладно! Чувствую, пришёл в себя, каторжник от геологии. Но давай хотя бы раз в месяц общаться…

— Ты же знаешь, Вовчик, здесь разное может случиться. Батареи сядут. Телефон намочится… Ты не беспокойся. С собой телефон таскать не буду. В зимовье или на лабазе буду его оставлять, когда в маршруты буду уходить, чтобы не случилось что с ним. А как Сеню найду, позвоню обязательно. Пока!

— Ладненько, Саша! Я на полигоне. Наш олигарх компанию продаёт, не знаю, что дальше будет. Но, думаю, без работы не останусь. А к ноябрю буду в Москве. Будь здоров. Пока!