Александр лежал на нарах своего зимовья, способного было вместить только небольшой столик, под который был втиснут вьючный ящик со всеми его бумагами, да печь. Зимовье срубил небольшим, не ошкуривая брёвен, поскольку торопился до холодов ещё сбегать в первоочередные маршруты, от которых зависело всё его предприятие разобраться в причинах аномальных условий рудообразования. Горела свеча. В разводах её блуждающих теней по бревенчатому накату потолка блуждало его сознание от того, что с ним было, и что может произойти ещё.

Добровольное изгнание самого себя из гущи событий, которые сопровождали последнее время его жизнь, похожую на метание мотылька от света в темноту и снова к свету, на первый момент успокоили его, поскольку борьба за выживание поглотила все его силы и время. А отчаянный осенний набег на участки, в которых и крылось существо его профессионального интереса только усилили желание до конца разобраться в причинах и следствиях событий, разыгравшихся около ста миллионов лет назад в стране господства сунтарского трещинного вулканизма, рождавшего уникальные условия образования концентраций металлов, свойства которых не могли описываться известными параметрами, определяющими подобные условия. И это возбуждало его сознание к необходимости искать причины изменения периодичности свойств металлов в тех граничных условиях, какие описывались Периодическим законом.

Единственное, что его беспокоило теперь, это нога. От длительных переходов, давала о себе знать травма прошлого обморожения. После длительных маршрутов, вынужденность охоты для пропитания, нужен был длительный отдых. И он его сочетал с работой над записками.

В стороне от житейских социальных городских проблем, необходимости отвлечения на сопровождающий жизнь конгломерат отношений между ним и обществом, обострили его восприятие к целям и задачам, какие он поставил перед собой. Отчего он так глубоко погружался в записки, что иногда удивлялся тому, как быстро проходил короткий зимний северный день, в течение которого он кроме того должен был позаботиться о дровах, приготовлении пищи себе и собаке.

В этих случаях собака явно скучала, подавала за избой голос. И если он приходил в себя от своих раздумий, то становился на лыжи и тогда пёс заливистым лаем оглашал долину и зимнюю стыль, глохнувшую от тишины морозного дня.

Охоты особой не было, хотя масса свежих следов различных зверей и птиц говорила о том, что тайга жила своей жизнью, в которой только одна ошибка для какой-то живности оставляла на снегу перья, клочки шерсти или кровавые пятна.

Бич, явно никогда не обучавшийся охоте, убегал далеко вперёд, ставил в известность всё население тайги своим лаем о том, что надо быть настороже, а потому всегда неуспевающий охотник оставался ни с чем. Сравнительно лёгкой добычей были лишь куропатки, зайцы, иногда глухари. И этого хватало Александру и его собаке на не голодное существование, разнообразие меню которого дополнялось консервами, да мороженной рыбой, которая изредка попадалась в не замерзающей части протоки наледи.

Всматриваясь в слабое мерцание догорающей свечи, Александр мысленно представлял себе:

«Вот-вот наступит Новый год в Москве. Сейчас должно быть уже около двенадцати. В Москве наверно Вовка Найдёнов с Верочкой празднуют. А мне и горло смочить нечем»…

По опыту зимовки с Сеней, Александр из тонких брёвен сделал пристрой, но большим, чтобы в нём вместились на три-четыре дня дрова на всякий случай, часть необходимого снаряжения. В пристрое утеплил место для собаки, заделав все щели мхом. Бича не хотел брать в тепло, памятуя о том, что собака начнёт линять и тогда уже она будет мёрзнуть на морозе.

В пристрое засуетелась собака.

— Что, Бич, холодно?- крикнул хозяин.

Собака ответила тихим поскуливанием.

Александр встал, открыл дверь.

— Заходи!

— Но Бич не заходил, продолжая поскуливать.

— На улицу хочешь? Иди!

Глухов приоткрыл дверь. Собака выскочила. И здесь неожиданно Глухов заметил необычность света в открытой двери. Переступив порог пристроя, ему во всей красе представилось северное сияние. Полыхающие занавеси перемежались то пепельным, то с голубым и зеленоватым оттенками, внутри которых волнообразно просачивались тени желтого и розоватого цветов.

«Ну вот и поздравление с Новым годом. Красиво. Но не с кем поделиться».

Пёс неожиданно завыл.

— А-а, дружочек, вот на что ты поскуливал. На сияние? Чувствуешь что ли? А ведь по всем физическим законам ты не должен чувствовать космическое излучение ионосферы.

Но неожиданно вернулось эхо воя собаки. Потом к нему пристроилось ещё два, потом три.

-Э-э, братец, ну-ка домой, быстро! - скомандовал хозяин.

— Ишь ты, волки недалеко. Но у нас изба крепенькая, Бич, - бормотал Глухов.

Бич ещё долго беспокоился, подвизгивал в пристрое, иногда рычал. Глухов снова прилёг на нары.

«Итак, что я успел сделать в этом году? Несмотря на то, что нет рядом Сени, на которого я рассчитывал, на поджог моего зимовья, я правильно сделал, что рискнул остаться. Правда, пришлось уходить со старого места подальше от пожарища. Не уютно жить на пепелище. Но у меня осталось две недели маршрутных дней. В одном из них мне удалось встретить оленеводов, и дать знать через них Володе, что у меня нет связи. Старина не будет беспокоиться. А в целом теперь мне ясно, что делать дальше. Весной на нартах перевезу часть продуктов прямо к месту работы. Легче будет и больше успею сделать. А к началу августа, как договорились с Игорем, буду перебираться ближе к Сунтару — большому лабазу».

Александр прервал размышления, прислушался. Недалеко опять завыл волк.

«…А если бы я струхнул после того, как сгорело зимовье и покинул эти места, точно бы не сумел реализовать свои планы уже никогда: ни денег, ни доходов у меня никаких нет. Так что ты, Сашенька, всё правильно сделал. Времени обдумать у тебя всё больше, чем достаточно. Одиночество тебя не томит. Некогда. Столько работы, чтоб об одиночестве размышлять. А в Москве я бы не знал куда деть себя. Правильно, правильно я сделал всё, правильно»…

Утром проснулся от холода. Борода примёрзла к спальнику. Такое случалось редко.

«Видно за зимовьем не меньше минус пятидесяти»,- подумал Александр. А потому ему пришлось оттаивать бороду тёплой рукой.

Не вылезая совсем из спальника, наклонился к печке. Заготовленный пучок щепы сунул в неё, подложил сверху несколько тонких сухих полешек, поджог и снова затаился в спальнике. Дрова в печи потрескивали, горели. Тепло постепенно наполняло зимовье. За небольшим оконцем, похожем на амбразуру, затянутым в два слоя полиэтиленовым мешком, пробивался день нового года.

Бич, выпущенный из пристроя, не стал, как обычно нарезать круги, а осторожно потягивал воздух носом вверх по реке.

— Что, беспокоят волки? - начал разговаривать с ним Александр. - Ушли наверно. Что им здесь делать?

Но, подойдя к поленнице дров, Александр обнаружил несколько свежих волчьих следов. Волки несколько раз обошли зимовье, покопались в мусорной яме и направились по его тропе к наледи.

Глухов занёс в зимовье две охапки дров. Взял двустволку, патронташ и решил прогуляться с собакой к наледи по волчьим следам и заодно проверить сеть в наледной протоке.

Бич бежал впереди, изредка останавливаясь и поглядывая на хозяина. Иногда у него от беспокойства вставал загривок и тогда он тщательно всё обнюхивал.

— Давай, давай, - торопил его Александр. - Вперёд! Волки ушли.

Но пёс не уходил далеко вперед. Иногда даже пропускал вперёд хозяина.

— Трусишь, Бичара? А волков-то трое, - потрепал загривок собаки Глухов и тот, успокоившись побежал далеко вперёд.

Выйдя к долине, Глухов заметил, как цепочка волчьих следов тянулась по его следам к наледи. Потом следы исчезали на стеклянной поверхности недавно застывшей воды.

Обычно Александр снимал около наледи лыжи и дальше шёл по льду. И на этот раз он их оставил, прислонив к стволу. Поправил лямки рюкзака и ступил на лёд.

Когда он готовился в посёлке к зимовке Игорь Гудило подарил ему меховые сапоги и валенки с калошами. Меховые сапоги были не очень удобны, к тому же натирали больную ногу. А валенки с калошами позволяли пройти места, где тонкая струйка воды скрывалась под тонким снежным настом на наледи и ноги оставались сухими.

К рыбной протоке нужно было идти всего около четырёх километров. Дорога была хорошо знакомой, но от сильного мороза подналедная вода, видимо, застыла и она вышлп на наледь. Александр начал искать новый проход. Искал долго, пока не вышел на террасу. Но по глубокому снегу было идти нелегко. Снова спустился к наледи.

Когда Александр добрался к протоке, где оставил сеть, то увидел около наледи следы от нарт и отпечатки на снегу следов двух разных людей, подходивших к протоке, где стояла сеть. Видимо даже выбирали её, поскольку сеть стояла не так, в каком состоянии её оставил Глухов.

«Эх, прозевал пастухов! Весточку бы с ними дать надо было бы Найдёнову».

Александр почувствовал сильную усталость. Разжёг костер на старом кострище, выбрал из сети несколько хариусов, и, отогрев руки, решил не задерживаться и уходить обратно к зимовью.

Но едва он ступил по своему же следу на лёд вблизи протоки, как лед ушёл из-под-ног и он оказался по пояс в воде. Выскочив на лёд, он соображал, куда бежать.

«К зимовью! Нет не дойду, замёрзну. К костру! Он ещё тлеет. Можно развести огонь побольше и хоть немного просушиться».

У костра Глухов почувствовал как холод свёл вначале больную, а за тем и здоровую ногу. Заледенелая одежда сковывала движения. Но он таскал и таскал дрова, раскладывая как можно больше костёр. Ему даже показалось, что от его движений ноги перестали коченеть. Но это только казалось. Появился озноб.

А над налелью, над которой всю дорогу Александра к протоке пластался туман, неожиданно появилось солнце. Тонкие струи испарений ползли ещё, но солнце их прижимало ко льду и они быстро исчезли под коркой застывающей воды. Стало слышнее, как ухала наледь, как шуршали почти рядом расколы разбегающихся трещин и вода снова просачивалась по ним, и наледь снова парила. В лучах солнца повисшая над наледью стыль была такой пролзрачной и холодной, что Глухову стало не по себе.

«Надо согреться. Согреться и просушиться… Я не могу замёрзнуть второй раз, Оленька… Я согреюсь, согреюсь…».

«Жди меня,
не сетуя на долю,
молись,
когда нет силы ждать,
дождись меня,
насколько хватит воли
тебе от одиночества
страдать.

Ведь ничего
на свете нет нужнее,
как ждать и верить
мукам вопреки,
тем самым мы
становимся нежнее,
несясь в потоке
жизненной реки.

Куда бы не прибил
нас рок небытия,
я буду помнить
и молить и ждать.
И если скажут:
«Умер!» - то не я!
Ведь без тебя.
нельзя мне умирать…