Избранные стихотворения
…но буду все ж любить
я даже тень твою.
Распятие любви
Вот оно,
распятие любви:
не ложе,
нет,
– обычные пороки,
которых не могли
изгнать пророки
из наших душ,
и заронить в них
свет:
любить
и мучиться;
и жить,
и сострадать;
и падать ниц
перед твореньем
чуда…
Но всякий раз
проснется в нас
Иуда,
и мы опять
все станем
предавать,
друг другу лгать…
Распятие любви
в нас остается,
как призрак.
как палач,
как инквизитор,
который как
нанятый репетитор
над нашей неудачей
посмеется,
которому так мало
заплатили…
И к нам любовь,
уже не прикоснется.
Распятие любви
необходимо,
напоминаньем
тем,
кто все же любит,
как в юности
любовь
только пригубит,
что б вновь распять
нас зримо и незримо,
отправив в путь
дорогой пилигримов
искать Любовь,
желать и находить,
чтоб вновь опять
покинутым быть ею,
и снова ждать
как призрачную фею,
что даст возможность
нам еще любить.
Прости меня…
Прости меня,
что столько дней
я в одиночестве своем
вдвоем.
Прости меня,
не дотянусь,
недолюблю.
Прости меня,
не потеряв тебя,
скорблю,
и от свечи
тенями в потолке
рисую
твой лик
божественный опять,
но…
время не вернется вспять.
Роден и Камилла
Роден ваял Камиллу и не знал,
что та, которую ваял,
любила не его,
а лепку,
какую от нее оберегал.
* * *
Роден в Камилле увидал такое,
что то чело, из глины изваяв,
сам полюбил и стал его изгоем,
себя, предав, и женщину предав.
Откровение
На скрипке играют
сверчки.
Сети плетут
паучки.
Луна из-за леса
встает.
И кто-то за речкой
поет…
Я погружен
в тишину.
В звездную даль,
глубину…
И замер.
…Чего же искать,
не этому ль миру
внимать?
Где все так прекрасно
и просто.
И жизнь и теснина
погоста.
Всё рядом.
И об руку вместе
любовь жениху
и невесте…
И боль для того,
кто еще
не любим,
может быть,
не прощен…
…Мы все суетимся
и спорим,
а радость соседствует
с горем…
Не лучше ли сердцу
внимать,
божественный мир
созерцать:
как скрипкой владеют
сверчки,
как ужина ждут
паучки,
как сказочно
Млечным Путем
с тобой
по Вселенной бредем…
Ты мне сказала…
Не предавай меня
ты невзначай и всуе,
не отдавай другим,
не отдавай!
Не предавай,
перед другой красуясь,
прошу тебя,
меня не продавай.
Меня ты приручил!
Мне некуда деваться,
всю растворил
дыханием своим.
Позволь хоть тенью
мне с тобой остаться,
быть не судьбой,
но посохом твоим.
Не предавай меня,
мое творенье,
не предавай, прошу,
я все снесу!
Твоим поводырем,
долготерпеньем,
я буду подле,
все перенесу.
Лишь не предай!
Предашь,
казнить не стану,
у твоих ног
калачиком свернусь,
отдав тебя,
любить не перестану,
проселочной дорогой
обернусь.
Ступай по ней,
ступай и не тревожься
ступай больней,
стонать не буду я.
Но если ты,
вдруг о меня
споткнешься,
твоей могилой
опрокинусь я.
Тогда уж в вечность
мы бросаться будем,
хоть нам и там
не обрести покой…
Не предавай, прошу,
ты наших судеб.
Не предавай,
пожалуйста,
друг мой.
Письмо матери к дочери
Опустилась за ставнями ноченька,
Что мне делать, родная, скажи?
Так увидеться хочется, доченька,
Как дождаться тебя, подскажи?
Плохо снилась…, во сне вся дрожала
И в глаза так смотрела мои…
Что, не помню, родная, сказала,
Что шептали мне губы твои.
Уж не знаю, то сон ли мне в руку?
Не больна ли и, может, слегла?
Будто я не понравилась внуку,
Что приехать к нему не смогла…
Мне до почты и то не добраться,
Телефона вот нет, хоть кричи.
Ты б на Пасху смогла постараться
И приехать испечь куличи…
Мы б за чаем вдвоем посидели,
Посмотрели б друг другу в глаза.
А помру…, чую я на неделе,
Мне отец твой во сне подсказал.
Приезжай! Ничего мне не нужно.
Все в дорогу уже собрала.
Обещала на почту подружка
Письмецо отнести, да сдала.
Вот не знаю, как быть, постараюсь
Я до почты своей добрести.
Коли что уж, прости, извиняюсь…
Что письмо не смогла донести.
Геологам
Вы песен у костров не пели,
и кто бы так подумать только мог,
что ваши души не окаменели,
когда, уставши, вы валились с ног.
И вот теперь, казалось все напрасно,
утеряна, сдавалось, связь времен,
осмелюсь вам сказать, что жизнь прекрасна,
хотя страна не знает всех имен,
которыми она должна гордиться,
но впопыхах забыла вдруг про нас.
Осмелюсь вам сказать, не надо тщиться,
к чиновникам свой обращая глас.
Не за награды, звания старались,
свой неподъемный крест нести в тайге,
осмелюсь вам сказать, что мы сражались
за истину с сознаньем налегке.
И пусть для тех, кто кончит наши бурсы,
страна для них окажется другой,
что с молотка не пустит все ресурсы,
геолог в ней не станет, как изгой.
* * *
Вы,
чьи судьбы так переплелись,
маршрутами длиною в жизнь,
что так поникли головой?
Хоть вой…
И вы,
которые не знали,
кому руду вы открывали,
чтоб нувориши продавали,
а вы нищали…
И за понюшку табаку
метете вы аллеи в парках,
но мысленно все также в спарках
в ночи идете к биваку.
………………………..
…Горит костер увядших листьев
в саду утраченных времен,
геолог – предрассветных истин –
метлой сметает пыль с имен.
Что запылились в тех архивах,
на полках фондов где-то там,
а здесь на пенсионных нивах
лишь боль прибавилась к годам…
* * *
Ваши ноги,
ваши руки,
знали боль,
не знали скуки:
все бежали
не стонали;
камни, камни
собирали.
В них надежда
и открытья,
за плечами
были крылья…
Так высоко
вы взлетали,
а сегодня
вы устали…
Взгляд потухший,
что же сталось
неужели так
усталость
вас согнула
не согбенных,
не колено
преклоненных?
Что случилось,
сталось с вами?
Со страною
с нами, с нами?..
В старом парке
Ветер порывистый,
листья падучие…,
серое небо
взлохмачено тучами…
Сырость и слякоть,
а в лицах смятение,
в лучшем же случае
недоумение:
осень кончается,
небо качается,
и …
на пороге зима
примечается…
…В листьях потрепанных
все тротуары,
в саду на скамейках
не видно ни пары.
Что же вы?
Где же вы?
Ах,
уж простите!
Сыро и холодно?…
Что же,
любите:
в теплых домах
и местах неприличных,
на остановках
и в электричках.
Я же один
среди мороси,
стыли
буду бродить,
хоть и бронхи
простыли…
Надо же, люди,
кому-то скитаться
и в межсезонье
любви дожидаться?…
Хоть онемели
от холода руки,
хоть охладели
сердца от разлуки…
…Чтоб не покинула
душу надежда,
буду скитаться
хоть тонка одежда.
Пусть позавидуют
лучше мне те,
кто в парке боялся
гулять в темноте.
Что ждать и надеяться
все ж не напрасно,
погода от нежности
станет прекрасна!
…И снова аллеи
заполнятся парами
совсем молодыми,
не очень и старыми.
И аура парка
любви и надежды
вновь возвратится
сюда, как и прежде.
В снег ли, туман,
или морось ужасную
иль в гололедицу
очень опасную…
* * *
Сверчки захлебнулись.
Восторгом
заполнили лунную ночь.
Цикады творили аккордом,
стремясь музыкантам помочь…
И эта мелодия звуков
в туманном парном молоке
тонула и млела в прилуках,
томящихся вдалеке…
* * *
Стихи –
от слова стихия,
внезапно пришедшие
к нам…
И вот на салфетке
стихи я
пишу, как прелюдию,
Вам.
Хоть Вы далеко
и не знаю,
что помните,
может, и нет…
Листочки-снежинки
листаю,
читаю я строки
на свет.
Где порваны буквы,
где четко
видны обрамления
их.
Волнуясь, ласкаю
как четки,
салфеточный милый мой
стих.
И кофе в стакане
простыло,
в трактире уж моют
полы.
Буфетчица смотрит
уныло
и вытирает столы.
Мне уходить бы,
да мысли
ложились в салфетную
стопь…
Слова то рождались,
то висли,
стекая в бумажную
топь…
Захлопнулись двери
трактира.
Златой головою
собор,
вставал, воздымался
над миром,
бомжей, положив
под забор…
…Все также!
Все кажется вечным,
как в бездну
бросающий глас
поэта, чьи рифмы
не вечны,
но так вдруг касаются нас.
…Все также!
Все, кажется
вечным
и также страдают
в стихах…
И странником бродит
беспечным
поэт
в недосмотренных снах…
* * *
Ты не пришла
и день постылый,
и ночь мне некому
отдать…
И утро за окном
простыло,
и солнце перестало
ждать
* * *
Я спрашивал небо:
зачем
на свете я появился?
Я спрашивал землю
зачем,
в неё я так сильно
влюбился?
Мне небо в ответ,
и земля
сказали,
что… это
не я…
* * *
В вихре развития
нет уж спирали,
одна экспонента
на этой скрижали…
Куда мы несемся,
когда мы проснемся,
чтобы понять,
куда прибежали?…
* * *
Ты все ж приди.
Зажги свечу и помолчим.
И может тысячи причин
не будем в жизни мы искать,
чтоб долго встречи ожидать,
чтоб двое зажигали свечи,
и долго не кончался вечер,
* * *
В любви за все
надо платить:
за то,
что полюбили,
за то,
что не любили,
за то,
что не могли платить!
* * *
Печатью время прикоснулось к лицам,
собрало в складки тонкие морщины.
Взволнованные женщины, мужчины
листали молча школьные страницы.
Хоть времени стрелу не обратить,
разгладились морщинистые лица,
а время стерло мнимые границы
и хочется судьбу благодарить.
За то, что все не так уж плохо было,
за то, что нас не минула любовь,
за то, что в каждом чувство не остыло
будило в нас восторженную новь.
Встречайтесь вы, во что бы то ни стало,
встречайтесь, люди, всем чертям назло.
Отбрасывайте все, что к вам пристало,
карьеру, власть, надуманное зло.
Встречайтесь! Это так ведь просто,
отбросив всё и нужды и дела.
Ведь в этой жизни все равно мы гости,
куда судьба бы нас не привела.
* * *
Кто мы
среди ложных надежд,
средь повес
и невежд?
Среди тех,
кто велик
или мал?
Кто наверху,
может быть,
кто упал?
Кто мы?
Любимы ли,
брошены кем-то,
судимы ли,
были агентом?
Судьею ли,
иль
адвокатом,
генералом
или
солдатом?
Пред Высшим Судом
мы предстанем,
молиться и кается
станем
как все:
без отличий
и званий,
стремлений
больших
и желаний.
Но
в том и беда
что не стоит,
тогда ничего,
что всё стоит:
и боль,
и утрата,
и воля,
и бранное поле
солдата…
Презренье и дух
и разлука.
и радость творенья
и мука.
……………
Но там увидал
вас
такими
онемевшими,
глухонемыми,
когда
пред Всевышним
предстали
поклоны
ему отбивали.
Мне ж не чего
будет просить,
ни есть
или вдоволь попить,
Там все мы
ничтожными
будем,
в грехе
наших умерших
буден.
Ностальгия
Печально на душе
и пусто.
Ушла куда-то
боль и суета…
И встреч с друзьями
не бывает густо,
да и теперь
пошла уж жизнь не та.
Всё чаще снятся
гор нагроможденья,
а в ностальгии
запах полевой.
Не отпускают
эти наважденья,
хоть пей вино
и одиноко вой.
Что здесь?
Нехитрые заботы,
и новый круг
неискренних друзей.
И путь один
от дома до работы,
а дома в камне –
память, как музей.
Не отзовутся камни…
Только вскрикну
во сне влетая
с лодкой в шиверу…
…А утром снова
я к окну приникну
и вновь который
раз опять умру.
Покаянье
Простите все,
кого я вдруг обидел,
по злобе ли,
а может невзначай.
И в ком когда-то
недруга я видел,
кому не дал
на хлеб или на чай.
К кому не добр был
но не жестоким,
кого любить хотел,
но не любил.
Где надо быть пигмеем,
был высоким,
где надо бы стерпеть
наотмашь бил.
Простите все,
мне ж нечего просить,
хотя не скрою,
малое досталось.
Простите все,
коль можете простить,
для этого нужна
такая малость:
простить!
* * *
Время и пространство
растворились.
Вокруг меня природа
отдыхает.
Такие откровения
не снились:
здесь наяву душа
благоухает.
Поет скворец.
Цветут сады и нивы.
Пчела танцует,
радуясь цветку.
И нежится под солнцем
кот счастливый.
И я вот стих
замысловатый тку.
Как просто всё,
природе так внимать,
и замечать,
как жизнь течет рекою.
И как сейчас
мне важно понимать
что рядом,
что вдали,
и что я стою…
* * *
Ценнее человека
есть природа.
Но только без него
она безлика.
Как человек
без племени
и рода,
как проповедь
без слов
и базилика.
Природу сущностью
мы наделяем
и красотой,
и чувством,
и теплом.
И в музыку
природу
одеваем,
и наделяем
высшим божеством.
И, может быть,
она без нас
не может,
а потому
пока всех нас хранит,
из заблуждений
выбраться
поможет,
за прегрешения
когда-нибудь простит.
* * *
Москву из ЮНЕСКО убрали,
Москву у народа украли.
Из сердца был выметен вон
русский мотив. А бетон
серостью, тяжестью давит.
И некому это отставить.
…
Хотя б сохранить что осталось,
О, Русь моя, что с тобой сталось?!
* * *
Похвастаться друзьями не могу,
кто далеко, кого уже и нет.
Не пожелал бы даже и врагу
дожить без них до этих горьких лет.
И не застольем дорожил бы точно,
беседою о том, как нам жилось,
чем узы в прошлом мы скрепляли прочно,
как что-то растерялось, как ждалось.
Сижу один в заброшенном трактире
и пью опять я горькое вино.
Как бренно все в суровом этом мире,
как скучно жизни длинное кино…
* * *
Деревья белые,
от снега первого,
а он все падает
и, чуть дыша,
зима легла
на землю талую,
как ты, красавица,
хороша!
Потрогать веточки
ладони тянутся.
Снежинок крошевом
я обожгусь.
И до весны
слова останутся
сказать: «Любимая,
тебя дождусь!».
Деревья белые,
от снега первого,
а он все падает
и, чуть дыша,
зима легла
на землю талую,
как ты, красавица,
хороша!
* * *
Все меньше с возрастом становится желаний,
друзей все меньше, празднеств и страстей.
Не ждем, как ждали в юности свиданий
и от друзей потерянных вестей.
Что деньги, власть, призванье и признанье?
Зачем награды? Это суета,
когда неразделенное страданье
в любви вас не коснулось никогда.
И вы хватаетесь за те воспоминанья,
которые тепло еще хранят
несбывшихся надежд и покаяний
и всякий раз наедине казнят.
* * *
Все
понимают то,
что бессловесно:
и музыку,
и живопись
и танец.
Наверно с этим спорить бесполезно
Они как Божий Глас и Божий Агнец.
И,
стало быть,
не слово
у Начала,
а музыка
гармонией своей
в пещерных сводах каменных звучала
и люди поклонялись ей.
Углем ли,
охрой,
камень пробуждая,
живописали
первозданный
мир,
и в уголках сознания блуждая,
слова искали для грядущих лир.
И
в музыке той
песня зазвучала,
но,
сотворенный разумом
своим,
ты, Человек, осознанно Начало
доверил божествам своим.
И молишься,
и просишь,
и страдаешь
к своим взывая
трепетно
богам,
и сам того давно не замечаешь,
что припадаешь к собственным ногам.
* * *
Ласкаю вновь
бесшумный вечер
и мне все кажется
опять,
любовь разлука
не излечит,
а годы
не вернутся вспять.
Я жду тебя,
тебя кричу,
я жгу свечу…
Свеча горит
и бледным светом
в ночи кричит
мое окно.
Не тороплю тебя
с ответом,
я не спешу,
поверь мне, но:
Я жду тебя,
тебя кричу,
я жгу свечу.
* * *
Я случаю пою,
что свел с тобой,
друг мой.
Но мучаюсь
без сна
одна.
Допила
одиночество
до дна,
теперь любовь
приди допить
со мной.
Ах,
как любить,
могла тебя бы
я,
как обожать,
твоей гордиться
тенью!
Что рядом
не брела
по безвременью,
теперь бы рядом
тенью была я.
* * *
А мнится тебе,
что ты на обочине,
а я во Вселенной
стою на краю.
Цыганка тебе
судьбу напророчила,
но только не веришь
в свою.
* * *
Пять тысяч лет назад до новой эры,
нашли в земле обнявшихся людей.
Найдите, господа, еще примеры,
что может быть любви еще сильней?
* * *
Мы утратили русское
что-то,
навязали нам всем
суррогат.
В театры идти
неохота,
с подмостков
срывается мат.
Правда, и он
от народа,
чтоб выразить
чувства свои…
Но это в театре
под сводом
сегодня «искусство»
творит…
* * *
Нам с подмостков
уже утверждают,
социальный заказ
быть скотом.
сатанинское нам
насаждают,
чтоб уничтожить
потом.
Ах,
наивное то заблужденье,
мол, культура
сама по себе,
выправит
положенье
и на сцену взойдет
на коне.
Ведь коня пестовать
тоже надо,
седока учить
гарцевать.
Пока же, кажется,
стаду
на все и про все
наплевать.
В наркотическом
изнеможенье
эхом вторит ночная
толпа
сатанинскому
изнеможенью
вылетающему
из рта.
Вместо музыки
грома раскаты,
вместо песни
речитатив.
Так и хочется в уши
ваты,
затолкать,
чтоб не слышать мотив
мотивации
нервного срыва
резонансом,
взорвавшим людей…
… Так и кажется,
что у обрыва
седоки не удержат
коней.
* * *
Сегодня искусство в прострации.
От духа нас отлучили.
Сдается, что нас подключили,
к западной канализации.
* * *
Гниенье нации
и шабаш на подмостках…
За деньги всё
готовы все продать.
Со сцен калечат души
у подростков,
а те от восхищения
рычат.
Одни убийства в книгах,
и насилье,
и сама жизнь,
как детектив вселенский.
И классик бы заплакал
от бессилья,
сбежал с дуэли,
не страдая Ленский.
Татьяна бросилась
Онегину бы вслед,
и ничего б святого
не осталось.
Как хорошо,
есть времени запрет,
чтоб к классике
гнилье не прикасалось.
Подражание Омару Хаяму
«Человек,
все говорят, тебя лепили боги».
Зачем тогда в тебя грехи вселили?
Выходит, что когда тебя лепили,
они создание свое-то не любили!
А ты им жертвуешь и приклоняешь ноги …
С зачатья во грехе – не отмолить,
и воплощенного потом уж не исправить.
И как же грешнику Создателя-то славить?
И как Создателю-то грешника любить?
* * *
Творят историю гении,
простолюдины – жилище.
Строители канут в забвении,
а гении станут нищими.
Цари, царедворцы и слуги,
пекутся о власти и доле,
но в замкнутом жизненном круге,
живут, умирая в неволе.
И лишь злопыхают поэты
про все, что творится и будет,
но также как их же сонеты
читатель когда-то забудет.
И будут, как прежде, родиться
и гении и демократы,
кого заставят креститься,
кого забреют в солдаты.
А мир как слепая планета
по эллипсу будет вращаться,
и так до скончания Света,
мы будем друг с другом прощаться.
* * *
Прости особенность мою
– тебя пою!
Во сне ли,
утром ли
в постели,
когда снега,
когда капели,
весною снова зазвенели
– тебя пою!
Пою я, не ропща на то,
что ты мне говоришь:
не то!
А я пою тебя
и снова
ищу так нужного мне слова,
чтоб ты смогла меня понять
и одиночество отнять…
* * *
Большой ли грех,
с тобою нам любить?
Не знаю, милая,
не знаю,
но только сердцем
понимаю,
что мы не можем
не любить.
И что страшнее
той измены
жить с кем-то,
не любя его,
иль, отказавшись
от всего,
сломать
воздвигнутые стены?
…Их часто
воздвигаем там,
где лучше ставить
только двери,
где нужно просто
сердцу верить,
и к страстным
припадать губам.
Записка на клочке бумаги
И был бы рад,
что я могу писать,
а письма эти
есть, кому читать.
И слать ответные
приветы:
не то стихи,
не то сонеты,
и всякую там
чепуху.
Чтобы потом,
как на духу,
тебе сказать,
что я
от скуки,
такую чушь
молол в разлуке…
Когда ж ты рядом
счастлив я,
быть может только
на три дня.
Потом я мучаюсь:
— Не то!
Чего-то снова
не хватает.
– И вновь душа
к горам взывает,
откуда вновь
кричать смогу,
что я к тебе
опять бегу…
Вот так вот и живу
родная,
тебе же хочется
все рая…
А я в раю,
когда я там!
Когда
открыт я всем ветрам,
когда я голоден,
в рванье,
и клянчу деньги
у рантье,
чтоб пить
дешевое вино,
и видеть
выпитое дно!
Похмельем, знаешь,
не страдаю,
а в одиночестве
вздыхаю,
что рядом нет тебя
родная,
той женщины моей,
из рая.
Где все ок’ей:
зарплата, дети;
где сослуживцы
плетут сети;
где коммунальные
услуги;
где не друзья,
а только слуги…
Нет!
не хочу такого рая,
где хорошо,
но все вздыхают,
кто о машинах
и деньгах,
кого за должность
мучит страх.
И есть лишь малая
когорта,
кто для себя живет
и спорта.
Кто, вспомнив,
что он из природы,
на все махнув
рукой погоды:
летит, идет,
плывет с друзьями
в Египет,
в горы ли,
Майями,
всегда накормленный
и чист
российский
пухленький турист.
И мне смешно
смотреть на это,
чтобы лететь
на тот край света,
не видя, красоту свою,
экстрим,
который здесь я пью!
Экстрим в быту,
в работе,
чести,
где есть друзья,
где всё на месте:
душевность истинных
забот;
где говорят,
не склабя рот;
где отдыхают
на природе;
рыбачат при любой
погоде;
где водку пьют
а не вино,
не путешествуют
в кино,
а просто где-то
рубят баню
в таежной чувственной
глуши,
и наслаждаются в тиши
рекой особо говорящей,
c окрестностью
животворящей.
Конечно,
хочется в столицу,
где от рекламы все
искрится.
Пройтиться в бар
или кафе,
ходить к знакомым
«подшофе».
Сорить деньгами
тут и там,
в постель тащить
послушных дам.
Но…
дни пройдут
и все наскучит,
и вновь тоска
меня замучит,
и позовет обратно
снова
в края,
где знают цену слова,
где клятвы сходу не дают,
но никого не предают.
Письмо читать
охота станет,
тебе про это.
Но устанет,
однажды личико твое
смотреть в постылое
окно.
И ты в той каменной
пустыне
к моим стихам, поверь,
остынешь,
как все –
утонешь в суете,
вокруг тебя
будут не те.
Но ты смиришься
с этим, знаю,
а потому
не приглашаю,
отбросить суету свою,
чтобы сюда,
ты прилетела
где на краю земли
стою,
тебя пою,
а ты б глядела
на Запад, милая,
жалела
себя,
меня,
судьбу свою,
а потому,
прости и верь:
на свете нет
таких потерь,
чтобы о них
так сожалеть,
чем то,
о чем ты начал петь,
но так не смог
еще допеть.
В блокнот другу
Знать, мир наш не безлик и справедлив,
коль странники еще такие есть,
кто знает, что такое честь,
и кто в суждениях своих не суетлив,
и не злопамятен,
не скуп на всепрощенье,
а для людей смирением и тщеньем,
добро, перемножая на добро,
в миру приуменьшает зло.
* * *
Тоскую я по северным морозам
в слякотной сумятице столиц,
где не в сезон спадают с неба грозы,
где в суете не разглядеть и лиц.
А там мороз выдавливает слезы,
а там дыханье в шарф или пальто.
Хоть здесь уже царит пора мимозы,
а все равно мне, кажется, не то.
Какие-то не искренние чувства,
обман в глазах, в поступках канитель.
Здесь шоу вместо прежнего искусства,
вместо зимы гриппозная капель.
* * *
Я мыслями твоими согреваюсь,
живу лишь тем, что я тебя люблю.
О днях весенних без тебя, скорблю,
и в ожиданья снова одеваюсь.
Так призрачны одежды, так хрупки,
вдохни же в них еще долготерпенья,
чтобы мои к тебе стихотворения,
касались твоих губ, твоей руки.
Хоть призрачна надежда, но жива,
что встрепенешься мысленному зову,
а чувственность, доверенная слову,
в весенние вольется кружева.
* * *
Младенца своего зарифмовав,
я чудом любовался сотворенным.
Редактор, фабулу стихов моих сломав,
мне показался умиротворенным.
Создание мое одел в образчик,
который был похож, увы, на всех,
на пяльцах, как платок, душеприказчик
распял творенье под ехидный смех.
Его увещевать мне не пристало,
не стал глядеть в ехидные глаза,
забрал стихи, побрел к себе устало,
так ничего, в ответ и не сказав.
А дома на меня с листа ребенок
глазенками мои глаза сверлил,
таращился на мир родной бесенок,
мычал, зевал, ничто не говорил.
И так прекрасен, он мне показался,
что не был он обрублен и казнен,
что я теперь от счастья засмеялся
во славу всех редакторских имен!
Во славу тех, кто правит, понимая,
что он с произведением творит,
чему творцу так искренне внимая,
так искренне к нему благоволит.
* * *
Обыватель – поэту:
Ты глуп и туп, как сивый мерин,
тебя аршином не измерить,
линейкою, шаблоном, знаю,
но я тебя не понимаю.
Зачем тебе такие муки,
писать, страдать, чтобы от скуки,
не помереть в стенах «хрущевки»,
терпеть бездельников издевки?
Смотри, как жизнь полна красот,
каких ты мог достичь высот!
А ты все пишешь, и не слышишь,
уж, говорят, на ладан дышишь…
Не прошибешь ты плетью камень,
а твой угаснет скоро пламень…
И что в наследство ты оставишь,
Слова и мысли? Ну, прославишь
ты мир. Кому все это надо?
Не в том скрывается награда,
а в том, чтобы дышать и жить,
как день последний и любить!
Как это здорово, пойми, когда
все отдают тебе сполна!
Поэт – обывателю:
Есть странная одна вещица,
не удержав в руках синицы,
хочу лишь приласкать жар-птицу!
* * *
Сказать люблю,
наверно, это мало!
Ты вся во мне
и в мыслях и делах.
Когда встаю,
когда ложусь усталый,
когда ты далеко,
когда в моих глазах.
Час взлета моего,
и дно паденья,
сомнение и вера
в божество,
ты редкого полета
вдохновенье,
моя печаль
и дела торжество.
Наверно я умру,
тебе наскучив.
Ты изнутри
разрушишь плоть мою.
И я уйду,
тебя не стану мучить,
но все ж любить
я буду тень твою.
В блокнот другу
Долготерпенья, друг, долготерпенья!
Оно потом заставит нас понять,
как суетились мы в своих стремленьях,
а где-то страсть мы не могли унять.
Долготерпенья, друг, долготерпенья!
Во всём, где надо нам повременить,
чтоб у судьбы связующие звенья
так тонкую не разорвали нить.
Долготерпенья, друг, долготерпенья!
* * *
Плачут, плачут мои окна,
словно мир водою соткан.
Дождик струны обрывает,
ветер за окном стенает.
* * *
Мир в зависти и корысти погряз,
не слышен вопиющий глас,
к премудрости, духовности и чести,
и лишь надеждой вопиют о Благовесте,
и просят все тебя, Христос,
воскресе!
* * *
Засохли ромашки в вазоне,
тряхни, и осыплются вдруг.
Тащусь я в промозглом вагоне,
тепло не касается рук.
Хотелось к цветам дотянуться,
листок за листочком сорвать,
и в юность свою окунуться,
на милую погадать…
Да жаль, почему-то мне стало
сухие листочки ломать…
…Сосед чертыхнулся устало
и стал откровенно зевать.
На стыках колеса стучали,
за поездом мчалась Луна.
В вазоне ромашки молчали
лишали последнего сна.
Я только под утро забылся…
…Вокруг была белая цветь.
Мне сон удивительный снился,
хотелось, поднявшись, взлететь.
Смотреть, как девчонка гадает,
срывая листок за листком,
как вечер вдали увядает
неброским увядшим цветком.
Юристам
На каждый чих
писать закон,
чтоб каждый псих
был с ним знаком?
И перешагивал его
лишь для того,
что б новый чих
переступил
такой же псих?..
А вновь
написанный закон
заставит выложить
на кон
весь золотой запас
страны,
и будет служкой
сатаны.
На всё и вся
законов нет,
юристам дал бы я
совет!
А есть сознание
причины:
какие б к власти
величины
вдруг не пришли
и стали править,
одну разумность
надо славить,
сознанье
знаньем
утверждать,
в себе ж
ничтожность
побеждать.
* * *
Я показал себя нагим,
презренным, нищим и убогим,
Хотя, быть может, и другим
Я мог бы слыть среди немногих.
