К ночи отряд берг-гешворена двинулся вверх по реке. Вода днем поднялась и боковые ручьи утром, казавшиеся мелкими и тихими, днем становились непроходимыми. Солнце дружно «съедало» снег. Вздыбленная Халыя в каньоне после полудня неслась черной водой, перекатывая валуны. Было слышно, как они гулко стучали: бул, би-бул, бул…
Ночи практически не было. Сумеречность не была густой, и идти по холодку было легче, чем под палящими лучами солнца. Такие переходы посоветовал делать Истер. И Метенев который раз удивлялся мудрости этого человека.
За поворотом долина неожиданно начала расширяться. На пути каравана открылась обширная наледь, рассеченная множеством проток. На поверхности еще не сошедшего снега петляли многочисленные следы оленей. Их лежки желтыми пятнами от помета были разбросаны то здесь, то там. Но самих животных не было видно.
— Наверно пастись пошли в горы, а днем вернуться отдыхать,- произнес Иван Бобровский, шедший рядом с Метеневым. – Поохотиться бы,- мечтательно закончил он.
— Наледь пройдем, в конце ее стоянку сделаем, вот тогда и поохотимся. Сейчас проход найти надо. Берегом не пройти здесь,- ответил ему берг-гешворен и приказал остановиться.
Вперед вышел Петров с Зарубиным и с шестами проложили путь на левый берег. Караван тронулся медленно. Лошади то и дело проваливались в небольшие полости, где тальничок выглядывал из-под наледи набухшими почками.
Прошли благополучно.
Дальше хотели обойти берегом. Да неожиданный уступ опять преградил дорогу. Верхом было идти нельзя. Остался один вариант – через наледь.
Снова прощупывали ее шестами и медленно продвигались к правому борту, пока не уперлись в трещину, пропиленную водой во льду. Лед был толщиной больше сажени. Ни перепрыгнуть, не обойти. В полуверсте выше по течению появились черные окна островков – предвестники конца наледи. Но чтобы пройти полверсты, потребовалось больше часа.
Вконец промокший, отряд стал биваком на первом же сухом месте. Сухостой тянулся верх по реке сплошной полосой, указывая на то, что наледь «гуляет» из года в год по долине, а постоянного русла у реки здесь нет. В этом сезоне наст льда оказался, видимо, максимальным, поскольку вмерзшими в лед оказались массивы живого леса, только-только готовившегося раскрыть почки на лиственницах, хотя в округе лес уже буйствовал зеленью давно.
Измученные люди сушили одежду. Раскидали по сухой прошлогодней траве груз. Лошадей отпустили пастись.
Теперь роль каюра выполнял Савва Сметанин. В отличие от Истера, он был любитель хорошо поспать. Но теперь работы у него поприбавилось и потому выглядел сумрачным. То без надобности кричал на лошадей, то распекал кого-то, кто не туда положил черезá1, брошенные им же в траве. В нем проявилась какая-то, ранее не свойственная ему, суетливость. Но работу свою делал исправно.
Народ попритих. Поход оказался более тяжелым, чем все предполагали. Об этом же думал и Метенев.
«Надо дать отдохнуть людям. Сам пройдусь по правым притокам Халыи. Где-то должен быть перевал в Тыры. Продуктов опять же мало. Если ничего охотники не добудут, голод неизбежен. Пустынные места…И плохой видится конец. Не вернуться ли по Халые вслед отправленному отряду?…».
Сомнения терзали и ночью. Не спалось. Уже под утро хотел, было, выйти из палатки, как услышал разговор. Узнал голос работника Тимофея Петрова и горного ученика Ивана Полякова.
Петров: «Все одно с голоду подохнем. Ни охоты, ни рыбалки. На что нам эта канитель? Драпать надо вниз по Халые! Пока лето, выберемся к Алдану, а там, глядишь, лодки купцов подберут. Им работники за кусок хлеба во, как нужны…».- И большим пальцем руки провел по горлу.
Поляков: «Нет. Я останусь. Хочу рудознатцем стать. Да и берг-гешворена подводить не хочу, ищи кого-нибудь другого…».
Петров: «Ладно. Только…, только ты никому о нашем разговоре не доноси. Если уйду, только к вечеру берг-гешворену скажешь …».
Метенев вышел из палатки. Потянулся. Посмотрел, как солнце, чуть коснувшись далеких гор, как снова набирало высоту. При этом было каким-то большим и красным.
«К непогоде»,- промелькнула мысль.- Еще этого нам не хватало в дополнение ко всем невзгодам». Подошел к костру. Заговорщики притихли.
— Ты вот что, Тимоша,- заговорил спокойно Метенев. Парню голову не дури. Сам башку свою в пекло суешь и парня туда же воротишь? У меня на всех власть здесь распространяется. Потому, если сбежишь, велю поймать и примерно наказать в назидание тем, кто легкой каши хотел поесть.
Афанасий поворошил угли в костре и добавил:
— А впрочем, можешь идти…Все равно сгинешь где-нибудь. Не медведь, так тайга приберет. На корм птице и зверю пойдешь. Места здесь гиблые, сам видишь. Но только ни ружьеца, ни харча! Он нужен тем, кто вкалывать будет и руду добывать матушке-государыне и Отечеству нашему.
Петров молчал. Потом заговорил.
— Я охочий человек, не подневольной. Сам напросился к тебе, сам и уйду. Мне ничего не надобно. Но вся эта затея зряшная. Людей погубишь и сам сгинешь. Вон, Истер говорил, сколько тайга-матушка народу к рукам прибрала купчиков, да казачков, что ясак собирали?. А пошто? Сюда ни лошадьми, ни судном не пройти, даже если руду найдем ишшо. А найдем руду, сколь народу потом еще сгинет…
— Ты не наставник божий, чтоб о других хлопотать… Ступай один, куда хошь, коль тебе предприятие мое опостылело. Но только сгинешь и смуту посеешь в народе…
* * *
Ночью Тимофей сбежал. Не шел, а словно катился вниз по реке, стараясь быстрой ходьбой, а где и вприпрыжку по камням, избавиться от наседавших комаров. Все, что он взял с собой, так это была куртка, шапка, да исподняя с котелком. Топор и нож были за поясом. Из продуктов было несколько сухарей, горсть соли, да немного крупы.
Все свои надежды связывал с тем, что догонит отряд, ушедший раньше по Халые. И была еще одна мысль, которая сверлила его сознание. Брошенное мясо медведя… «А ну-ка не больной он вовсе и Истер просто побрезговал есть червивое мясо. Найти бы его. Тогда ему нипочем, догонит караван»…
Дойдя до излучены, где Карп с Истером на склоне бросили медведя, он, не переводя дыхание, начал подниматься вверх к лесочку. Несколько ворон сидели на деревьях, указывали на то, что мясо там. Когда он подходил к ним, они перелетели чуть дальше, сопровождая путника криком.
«Ничего и вам достанется. Только доберусь…»,- почти задыхался Тимофей.
Но только он приподнялся к нагромождению камней, как обмер. За глыбами, под которыми находилось заваленное Истером и Карпом медвежье мясо, в дух саженях от него послышался рык, а затем вверх полетела щебенка, коренья…
«Спаси и сохрани, Господи!»- Тимофей перекрестился и, тяжело дыша, стал за дерево, вытащив остро наточенный топор.
Вначале ему почудилось, что это убиенный медведь ожил и выбирается из-под камней. Потом сообразил, что это другой медведь пришел на дармовую и уже поддавшуюся смердению добычу…
В это время из-за нагромождения камней показалась его голова. Зверь был занят собой и не чувствовал рядом находившегося человека. Снова принялся рыть подкоп под завал из камней, которые сделали Карп с Истером.
Вторая мысль, которая пришла в голову Тимофея – бежать. Однако сообразил, что если он себя выдаст, медведь может броситься за ним, охраняя свою добычу. Тогда ему не сдобровать. Страх вызывал испарину. Он чувствовал, как капельки пота текли за шиворот, как звенели комары у самых глаз, как садились и впивались в лицо. Он стоял, не шелохнувшись…
Тимофей был не из робкого десятка. О его кулаках Готовцев говаривал, что такими можно быка валить одним ударом меж глаз. Он, конечно, не валил быков таким образом, но когда резали трехгодовалых бычков, он во хмельку иногда на спор рога выкручивал так, что бычки падали, а другие довершали начатое им уже ножом…
Постепенно страх прошел. Прошла испарина. Спокойно вытер лицо. И тут не то, что шальная, но бесшабашная мысль коснулась его сознания, от которой он крепче сжал топор.
«А что если подойти к нему из-за камней и когда тот поднимется очередной раз, что есть силы ударить? И мясо будет и больной медведь не понадобиться…Небось не все медведи тут червивые… Авось удача выйдет…»
Очередной раз голова медведя показалась из-за камней и снова опустилась. Уже оценивая ситуацию более спокойно, зверь не показался Тимофею таким громадным, как вначале.
Между ним и медведем стояла еще одна толщиной в полторы четверти листвяшка, к которой можно было подобраться не опасаясь. Останется не более сажени и тогда…
Тимофей легко преодолел это расстояние. Именно в это время поднял из-за камней голову медведь и вперился глазами в стоявшего за деревом человека. Медлить было нельзя. Когда глаза их встретились, Тимофей одним прыжком оказался рядом и вложил в удар всю свою недюжинную силу:
«Э-э-х!»
Вскрик ва-банк идущего человека эхом пронесся в долине… «эх – э-эх, ээх»…
От неистового удара медведь свалился. Упал, потеряв равновесие и Тимофей. Он видел, как глубоко топор пронзил череп зверя, но не был убежден, что на этом все кончилось. Выхватив из-за пояса нож, он приподнялся и, немедля, занес его над тушей сраженного зверя, направляя удар в шею, но, оступившись, промахнулся, рухнув под ноги к нему. Тот судорожным движением взял в охапку охотника и сдавил…Тимофей почувствовал боль в плече и, что есть силы, вырвался из смертельного объятия животного. Отполз, выхватил вонзенный в башку зверя топор и в исступлении снова вонзил в голову зверю его острие, но уже … в мертвого…
Сняв рубаху, Тимофей заметил, что рана была неглубокая. Промыл ее в лужице поодаль. Боль постепенно стихла. Сам попил водицы из-подо мха, посмотрел на зверя.
Это была медведица. Потому-то и показалась ему не такой большой. Топор пришелся на переносицу. Вошел настолько глубоко, что ему показалось даже, что вылетели мозги. Настолько был силен удар. Он хотел, было перевернуть зверя, но он все-таки оказался тяжелым.
«Много мяса…Хватит всему табору…»
Ему почудилось, что это не он сказал самому себе, а кто-то ему подсказал.
«Может действительно вернуться… С мясом. Мол, на охоту пошел…».- И сомнение начало разъедать его душу.
«Посмотрим»,- сказал он себе и принялся разделывать тушу.
За этой работой и застал его дождь. Он навалился стеной так быстро, что Тимофей еле успел вырубить палки, прислонить их к дереву и накидать роскошного лапника из лиственницы и кедрового стланика. Сверху кинул шкуру медведя. У входа зажег костер. Уже промокшим насквозь, натаскал валежника и сухих бревен.
Варил мясо долго. На всякий случай… Странно, но от переживаний есть не хотелось. Наконец достал аппетитный кусок с котелка ножом, потянул воздух.
Тимофей первый раз ел медвежатину. Она имела какой-то специфический запах, но это не остановило голодного человека. Он доел весь котелок, затарил новый и поставил на костер. И тут забылся беспокойным сном.
Ему снился почему-то луг, по которому не то бежала, не то плыла девица. В ней он узнал сестру приписанного к якутскому заводу крестьянина Митрия, которая нравилась ему давно. Он хотел дотянуться к ней, но не мог, тяжесть нависла на ноги, и… он проснулся.
Ноги затекли. Тимофей заснул сидя, обронив на колени руки и голову. В пальцах рук покалывало. Нога и плечо ныли. Тимофей потянулся. Шалаш, наспех сделанный им накануне, не протекал. Догоревшие угли отдавали теплом. Подбросил дров. Вытащил уварившееся мясо. Положил его на бревно. Снова поставил котелок…
«Наши там голодают, а я шикую…», - опять засверлила мысль беглеца.
Когда разделывал медведя, Тимофей пристально всматривался в мясо. Мясо как мясо. Медведица вышла из зимы упитанной, без медвежат. Жиром заплывшие бедра не трогал. Брал вырезку. Желчь повесил над шалашом, так чтобы сохла. Печень, показатель болезни зверя, тоже оказалась чистой.
«Странно, шел к закопанной мертвечине, а вышло есть свеженину. Нашим бы по кусочку. За милую душу кинули…», - опять неотступно преследовало сомнение.
«Не догнать мне видно Истера с лошадьми. Надо возвращаться. Вот дождь спадет. Все равно никто со стоянки в дождь не пойдет. Догоню»… И, сделав такой вывод, ему на душе стало легче. Окрýга, заститая пеленой дождя, уже не казалась суровой.
Но дождь шел и на второй, и на третий день…Трогаться от обжитого и сытого места было глупо. И он ждал…
* * *
Метенев поднялся поздно. Ночной разговор его почему-то утомил, и он заснул тяжелым и беспокойным сном, как только солнечный луч коснулся палатки. Народ по случаю объявленного им отдыха пребывал в безделице. Большей частью спал. Другие пытались из-под наледи выловить по весеннему опыту хариуса. Не получалось, хоть «сикарашек» на наледи в отдельных местах лежало слоями.
— Должна же быть где-нибудь рыба-то, коли корм есть!? Эхма, Истера нет,- ворчал Зарубин, бродя по краю наледи.
— Вверх рыба ушла, однако. Что ей здесь делать. Зиму под наледью, летом - выше, так старики говорят в тайге, - размышлял Савва Сметанин.
Метенев среди спящих в балагане не обнаружил Петрова. Поляков спал, накрыв голову курткой. Его не хотел будить. Обошел лагерь. Спрашивал, но никто не видел Тимофея. Посидев немного у костра, велел Сергею Пашкову собрать всех к нему.
Люди, почувствовав что-то неладное, собрались быстро. Молчали. Кто спал, проснувшись и подсев к костру, позевывал. Косился то на солнышко, то на реку. Солнце заходило в черную тучу, предвещая новую непогоду. Сразу похолодало.
Метенев говорил, как будто с самим собой, словно размышляя. Ворошил палкой угли в костре. Говорил негромко, голос был спокойный и уверенный.
— Петров сбежал… Надоело ему судьбу с нами мыкать. Ушел искать лучшую долю. Но эта лучшая доля для него может обернуться худшей. Если догонит караван с Истером, может и дойдет с нашими людьми до Арбатылы. Если нет, сгинет где-нибудь в Халые или в Тырах. Одному в тайге погибель. Мы же с вами государево дело важное страдаем. Нам до осени топтать тропы надо и руду искать. Харчишек, конечно, маловато. Но Бог даст, добудут нам казачки что-нибудь. Истер говорил, прокормиться здесь можно. Шарыпов со своими другами на рыбе и мясе жили. Ничего. Вернулись с рудой. И нам когда-нибудь повезет… Потому я решил завтра уходить на 3 – 5 дней с частью людьми искать перевал на Тыры с попутным сыском руды. Пойдут все ученики и Сметанин с Зарубиным. Остальные останутся ждать нашего возвращения, следить за оставшимися лошадьми и охотой промышлять птицу какую, зверя или рыбу. Ягоды прошлогодней тоже не гнушаться…
— Жаль Истера нет, не голодали бы,- почесал затылок Готовцев.
— Самим надо присматриваться, что к чему, да на ус мотать, может и польза какая будет,- закончил Метенев и пошел к палатке.
Но все планы наутро спутал новый дождь. Он начался тихо и вкрадчиво, пока в долину не опустилась сплошная облачность. Потом монотонно дождь шел день и ночь с небольшими перерывами. И так четыре дня. На пятый облачность растащил ветер и люди, вконец измученные бездельем и недоеданием, жгли большой костер, сушились. Но еще сутки вода не падала. Боковые ручьи гудели паводком. От наледи шла испарина. Белоснежные облака еще цеплялись за вершины гор. Тайга на склонах стояла настороженная.
Наконец Метенев решил выходить. На отъевшихся из-за вынужденного простоя лошадях не сходились на животах ремни. Зарубин поругивался, а Савва Сметанин откровенно намекал:
— Если так дальше пойдет дело придется поступиться одной-другой животиной, аль жеребятами и на шашлыки пустить…Что маяться от голода, когда гора мяса за тобой сама ходит…
Метенев слышал это, но промолчал. Про себя он давно размышлял, что такой момент может наступить, но что это произойдет так скоро и тем более летом – не думал. А ведь возвращаться не скоро, не раньше октября, когда Алдан станет…За неприкосновенность осеннего продовольственного запаса он назначил Прижимова, а Готовцеву приказал глаз не спускать с него и чтобы не случилось не прикасаться до сентября к продуктам на прозапас.
После дождей неожиданно налетели тучи комаров и буквально атаковали всех. И лошади и люди тянулись к костру, дымокурам. Около них только было спасенье.
«Ни одно, так другое»,- уныло размышлял Метенев, и стоянку покидал со смутным беспокойством. Невеселые лица провожающих смотрели на него с надеждой…
— Эй, гляди, беглец возвращается!- крикнул вдруг Зарубин.
Берг-гешворен посмотрел вниз по реке. По террасе, чем-то тяжело груженый подходил Петров. У кострища почти упал. Вытащил затекшие плечи из-под лямок мешка почти лежа.
— Прости, господин берг-гешворен, подурачился маленько, не буду больше! Вот и гостинцы принес…
— А что с плечом?
— Медведь потрогал маленько, но не оплошал, как видишь. Вот ляжку отнял у него,- и показал на покрытый сукровицей мешок.
— Здоровый медведь-то?- спросил Карп.
— Медведица, не медведь. Жирная с берлоги вышла. Знать, не больна. Четыре дня ел и вам велел. – Он улыбнулся и подал руку Готовцеву.
Метенев ничего не сказал Тимофею и пошел к связке уже завьюченных инструментом и всяким скарбом лошадей. Что-то сказал Сметанину, тот кивнул и развьючил животных.
* * *
Весть, что вернулся Тимофей Петров, собрала весь лагерь. Пылал жарко костер. Рубили мясо и бросали в большой казан на тагане. Люди ожили. От костра пахло варевом. В животах у всех бурчало предвкушением сытого обеда. Живо пытали разговорами Тимофея, как и что. Тот нехотя пересказывал, поглядывая настороженно в сторону берг-гешворнена, сидевшего на пне поодаль и писавшего что-то в дневнике. Потом и тот подошел к костру.
— Ладно, кто помянет прошлое…Где медведь? далеко отсюда?
— Почти день ходу. Там же, где Истер с Готовцевым медведя закопали…
— Одной лошади хватит, чтобы привезти тушу?
— Лучше две. Одна не поднимет. Мясо в ручье сложил. Чтобы не пропало. Холодная вода еще.
Вокруг одобрительно зашумели.
— Ладно, отдыхай! Готовцев с Бобровским пойдут и привезут мясо. Пусть отъедается народ. Мы тоже поедим, да работать пойдем.
Кто-то из горных учеников крикнул «Ура!». Все загалдели. Метенев посмотрел на них и улыбнулся себе в бороду. «Кажется, отогрелись ненмного души у народа. Главное, что все в сборе и сыты. Значит, предприятие продолжается»…
* * *
Дневной переход позволил связке лошадей и людям, шедшим за нею, подняться вверх по правому притоку Халыи всего на 7 верст. Пороги, подъемы и спуски утомили идущих, и берг-гешворен дал команду развьючиться, готовить ужин. Сам же пошел с Басаргиным вверх по течению ручья. Решил подняться еще на версты две и оценить обстановку. По ходу маршрута Басаргин то и дело колотил молотком породы по ручью, его стенкам, где обнажались скальные выходы. Пока вдруг не принес учителю образец. Метенев взглянул и не поверил глазам. В свежем сколе окисленной руды блеснули несколько зерен все того же глянца – сульфида свинца – среди железного колчедана. Это означало, что где-то выше есть коренные выходы. Уж больно обломок был плохо окатанным.
«Будет с парня толк. Хорошего горного инженера может Россия приобретет, коли выйдем из этого предприятия живыми и здоровыми»,- глядя на своего тезку, думал берг-гешворен .
Взяли две пробы. С косы и спая. Промыли. В шлихе были знаки свинчака.
— Золота не видно,- сказал Басаргин, подавая лоток берг-гешворену.
— Не видно, - вторил тот. Потом внимательно посмотрел на ученика и неожиданно спросил.
— О чем с тобой говорил двумя днями раньше у костра Бобровский?
— Он спрашивал, что делали на Юнкере…
— Ты что говорил?
— Что, мол, работали. Шырфы копали. Руду тарили.
— Про золото что-нибудь спрашивал?
— Спрашивал. Только я ему сказал, что я еще ученик, ничего в руде не понимаю. Спроси, мол, у берг-гешворена.
— Молодец. Больше ни с кем на эту тему не разговаривал Иван?
— Не слышал. А какое дело казаку до этого?…
— Видно есть, коли спрашивал. Будь осторожен, Афанасий.
Метенев вздохнул, посмотрел по сторонам и словно уже самому себе вслух заключил:
— Нам всем надо быть осторожными…Дикие тут места, найти найдешь, да не выберешься…
Опять пошли вверх по ручью, внимательно осматривая коренные выходы, осыпи, свалы. Каньон становился мельче. Выше по течению склоны и скалы выглядели сплошь рыжими или покрыты желтой, зеленоватой с голубоватым оттенком глиной. Берг-гешворен понимал, что это процессы разрушения превратили породы в пестро окрашенные их разности, в которых как пыль виднелся мелкозернистый колчедан. Но его интересовал не он, а прожилки свинчака, с которым обычно встречается серебро. Близкие по составу руды Шарыпова находились в черных сланцах. Здесь же породы были совсем другие, словно прошедшие через огненный переплав.
Выйдя из-за последней излучены ручья, они заметили, как его долина начала ветвиться в истоках. Притоки веером расходились во все стороны, и только один превращался в сквозную долину. Видимо там и был перевал в систему Тыров. Однако именно в крутом истоке продолжали встречаться обломки похожих руд, поднятых Басаргиным. Решили вернуться на следующее утро и продолжить поиски.
Уже спускаясь к стоянке, Басаргин неожиданно тронул рукав берг-гешворена:
— Олень!
Метенев вскинул ружье и посмотрел в сторону, куда указывал его ученик. На краю террасы всего в 10-15 саженях стоял великолепный рогач. Гордо поднятая голова держала раздавшиеся в стороны красивые мохнатые рога.
Бергешворен торопливо достал патрон и начал заряжать ружье. Но руки от волнения дрожали, и он никак не смог с эти справиться. Наконец был засыпан порох. Пуля ушла в ствол. Олень же начал было уже уходить. Метенев отвел курок на боевой взвод, прицелися. Руки по-прежнему от волнения дрожали. Тогда он крадучись еще подошел на три сажени, чтобы бить наверняка.
Выстрел раскатистым эхом обошел несколько раз долину ручья и потерялся где-то высоко в его скалах. Рогач упал. Метенев с учеником подбежали к нему и прекратили его мученья ножом.
— Давно не стрелял,- произнес берг-гешворен. Боялся осечка будет. Показалось, что порох сыроватый…
Басаргин с широко раскрытыми глазами любопытного рассматривал добычу. Это была его первая встреча с таким красавцем, и он по-ребячьи гладил рога, губы оленя…Осматривая голову, он обратил на рваное наискосок правое ухо животного.
— Гляди, учитель, видно царапнул зверь какой,- показывая на рваное ухо оленя. Метенев отмахнулся от него, как от наседающих комаров:
— Подержи лучше голову, разделывать будем….То ничего, а то все как с неба,- пробормотал берг-гешворен.- Мясо к мясу идет…
Вытащил из ножен тесак, похожий на палаш, добавил:
– Покажем нашим казачкам, кто охотники на самом деле…
Берг-гешворен разделывал плохо. Большим ножом снимать шкуру было не удобно. Нож, кроме того, почему-то все время тупился. Он то и дело подтачивал его о лежащие поодаль камни. В конце концов, распорол случайно брюхо животному. Внутренности вывалились, и он долго не знал, что делать. Басаргин хохотал. Подсмеивался над собой и берг-гешворен. Но все-таки закончили дело вдвоем, правда, когда уже солнце закатилось за оранжевую сопку. Спустили мясо к ручью. Нашли небольшой омут и, опустив его в воду, придавили камнями. В мешок Басаргина сложили сердце, печень, язык, почки. Требуху завернули в шкуру и положили под скалу.
— Наутро вернемся. А сейчас ходом на стоянку. Обрадуем народ олениной, - сказал Метенев, вскидывая на плечи котомку.
Басаргин возбужденно шел впереди и говорил, говорил… Метенев, глядя на него, радовался ему, благополучному дню и судьбе, что подарила возможность, не оглядываясь на то, сколько продуктов осталось, продолжить работу. Он внутренне чувствовал, что без руды уже отсюда они не уйдут. Непременно она будет обнаружена. Вот только погода бы не подвела. Да люди и лошади были бы здоровы.
На стоянке царила тишина. Народ дрых в балагане, в котором была зашита каждая дырочка, чтобы не проникли туда комары и люди могли как следует выспаться. На пне у костра дежурил Сметанин. Над костром весели котелки. Томилась медвежатина, грелся чай. Савва издали еще увидел приближающихся маршрутчиков и как только они подошли к стоянке – ужин был разогрет. Пока берг-гешворен умывался с учеником, он по деревянным чашкам разлил уху и потчевал пришедших.
— А рыба откуда?- поинтересовался Метенев.
— Я тут маленько по ямкам походил. Дюжину поймал. Все-таки свежанинка.
— Молодец. Мы тоже не с пустыми руками пришли. А ну-ка доставай, Афанасий.
Басаргин спустился к ручью и притащил мешок. Савва заглянул и присвистнул:
— Ого! Олень что ли?
— Он самый. Почти с пятнадцати саженей берг-гешворен уложил одним выстрелом…- И Басаргин начал громко рассказывать, как все произошло. Глядя на ученика, Афанасий посмеивался в усы, когда Басаргин, увлекшись, описывал то, чего на самом деле не было.
Из балаганчика вышел Зарубин. За ним Пашков. Через час уже никто не спал. Костер разгорелся с новой силой. Поставили противень на угли, заправленные котелки олениной издавали незнакомый аромат свежатины. Народ балагурил. Одна байка сменяла другую, и не заметили, как начал заниматься новый день.
* * *
К концу третьего дня, обследовав почти все истоки ручья, Афанасий с учениками вышли к перевалу. Он был пологим. К северу открывалась корытообразная долина, которая могла привести в реку Тыры. Метенев радовался. Осталось только найти руду, обломки которой он, как и Басаргин, уже все чаще и чаще находили в русле. В них вместе с железным колчеданом поблескивал все время свинчак. До вечера еще оставалось далеко, когда Афанасий с работниками принял решение обследовать последний исток ручья.
Он послал в первый распадок Басаргина с Пашковым, во второй Ивана Полякова с Михаилом Громовым. Сам пошел в ближний ручей, откуда спускался снежник. Всем было дано одно задание: искать в коренных выходах признаки руды по образцам, которые раздал всем. Если обнаружится руда, метки поставить, да образцов принести к устью распадков, где и должны встретиться. Вооруженные кайлами и молотками, рудознатцы скрылись в ручьях. Метенева тоже захватил поисковый азарт.
«Наконец, вот она руда! Не такая, как на Юнкере. Но все же руда. Слишком колчедана много, да свинцовый глянец больно уж кристаллический. Но все же руда… Да и отечеству пули лить надобно, коли воевать придется. Опять обломок… Вон еще, еще один».
За поворот ручья он уже почти бежал, вполне догадываясь, что руда где-то совсем рядом. И действительно уже у самого истока, где ручей разлаписто поднимался к вершине изрезанными днищами промоин, среди бурой глины торчали глыбы окисленной руды. «Железная шляпа» скрывала под собой колчедан. Когда Афанасий ударил молотком по крупному куску, покрытому корочкой серого цвета, из-под него во все стороны просто брызнули мелкие осколки разлетающегося свинчака…
«Господи, наконец-то! Руда…Сплошной свинчак. А в нем непременно серебро должно быть. Непременно!».
Афанасий колотил все подряд, идя вверх по склону, прослеживая по останцам жилу одну, другую, третью….
«Вершка по два-три, а то и по три будут. Остальные потоньше… Самая мощная со свинчаком два с половиной вершка. Неплохо, совсем неплохо…»
— …шво-о-ри-ин! Эге-ге-гей..!
Афанасий повернулся и увидел, как к нему вверх торопится Михаил Громов.
— Что случилось?
— Человек! Там в ручье человек.
«Какой еще человек. Померещилось видно».- Он раздраженно бросил кусок колчедана и поторопился к ученику.
— Что за человек?
— Не знаю…в шкуры одетый…На якута похож. Все кивает головой, улыбается…
— Охотник может быть…,- неуверенно заключил берг-гешворин.
— Посмотри, - показал он ученику образец.
— Ого! Свинчака сколь!
— То-то и оно, свинчак. Колчедану, правда, тоже много. Вернемся, поработаем…
Иван Поляков знаками общался с пришельцем. А когда Метенев приблизился, то понял, не якут это, а пастух. Скорее эвен.
— Эвен? – ткнув в него пальцем, спросил Метенев.
— Эбен, эбен!- радостно закивал головой человек.
— Как зовут?
— Эбен, эбен,- вторил тот, не переставая улыбаться и кланяться.
Метенев показал на себя пальцем и сказал:
— Афанасий.
Эвен показал на себя пальцем, произнес:
— Пёдр…
— Федор?- переспросил Афанасий.
— Пёдр, Пёдр,- радостно отвечал эвен.
«Так вот оно что! Это тот самый охотник, о котором говорил Истер,- догадался Метенев. - Федор. А это, видимо, его угодья».
Кроме палки у Федора ничего не было. Ни котомки – ничего. Одет был в легкую домотканную рубаху, кожаные штаны, да в высокие сапоги из лосиной шкуры.
— Истера знаешь?
— О! Истера, Истера…, - залопотал дальше на эвенском охотник.
«Значит тот Федор…И что он здесь делает? Надо бы с Саввой его свести. Тот некоторые слова эвенские понимает»,- подумал Афанасий и присел на камень.
Нужно было возвращаться к табору. Через пришельца он полагал узнать, каким перевалом дальше пройти на Тыры.
* * *
Эвен Федор потерял своего верхового оленя, когда был на стоянке в Тырах. В Тыры он попал из Сунтара, где были его летние угодья. Зимой же он охотился в Халые. Летом там не показывался, чтобы не беспокоить зверя. Накануне утром он перевалил в Халыю по следам убежавшего со стоянки животного и не сомневался, что оленина, которой угощали его люди берг-гешворена – ни что иное, как мясо убитого его ездового оленя. Через Савву, который с пятого на десятое слово понимал и мог с трудом изъясниться с эвеном, он сказал об этом Метеневу. Только тогда Афанасий догадался, почему ухо у оленя было рваным…Это просто была метка.
— Передай, чем мы можем помочь ему,- обратился он к Савве.
Савва долго объяснял эвену, пока тот не закивал и сказал, что, если бы они дали немного соли и муки, он был бы доволен и в стойбище сказал бы, что нюча2 хороший человек, ходит по горам и камни ищет. А поскольку камней в горах много, то ему и его сородичам убытку мало. Пусть камни берут…Все не заберут. К сожалению, я ему сказал, что муки у нас собой нет.
Афанасий велел отсыпать эвену небольшой мешочек соли, а от себя подарил ему свой запасной нож из кованного тамгинского железа.
Но то, что сделал Федор для команды берг-гешворена, стоило бóльшего. Он показал, что перевал был рядом и настолько хороший, что всего один дневной переход отделяет их от Тыров. Мало того, он готов был проводить их, поскольку связку оленей он оставил пастись на стоянке, путь к которой лежал именно через этот перевал, которым он перевалил в бассейн Халыи. Но, узнав, что к ним должны еще присоединиться люди не ранее, чем через день-два, Федор заторопился.
Соли и подаренному ножу эвен радовался как ребенок. Гладил мешочек с добром, лезвие ножа. Что-то лопотал и улыбался каждому, кто обращал на него внимание.
Это было «дитя дикой природы». Выпестованное ею, это «дитя» имело грубые почерневшие от солнца черты лица, небольшую, но подвижную фигуру и ясные бесхитростные глаза, которые просто излучали доверие и доброту. В руках у него почему-то постоянно находился свой, небольшой нож с рукояткой из березового корня, которая была искусно отполирована, а от постоянного держания в руках приобрела оттенок смуглых маленьких рук. Ножом он то строгал веточку, то нарезал сухие стружки для костра впрок. В конце концов, он из сухого березового полена Савве сделал ложку и в знак признательности подарил ему. Потом встал, попрощался и незаметно растворился в курумнике за излучиной небольшой пади.
* * *
Завершив работы в ручье, Метенев собрал остатки отряда и двинулся к перевалу.
Тыры встретили отряд Метенева моросью. Она, кажется, ниспадала не только с гор, но шла с потоками ветра, даже как будто снизу вверх. Все пропиталось сыростью и холодом. Несмотря на июль, люди страдали от холода. Но странно, никто при этом не болел. Мокрые, полуголодные они шли и шли за Метеневым и вот снова попали на реку, с которой ушли еще весной. Люд привыкли к переходам, и поэтому им не надо было отдавать распоряжения. Каждый знал, чем заниматься и делал это в меру своего разумения.
Быстро поставили балаганы и палатку Метенева. Развели костры. Большой – для сушки непосредственно под террасой прямо в завале.
Несмотря на сырость, костры запылали быстро и жарко, протягивая пламя, словно огненные руки к небу, будто неся мольбу ему остановить эту всепроникающую сырость.
В сырые палатки и балаганы людям лезть не хотелось. Все теснились у большого костра, разгоревшегося так, что народ снимал с себя все мокрое, развешивал на длинных шестах, сушился. Некоторые, свернувшись калачиком, спали под навесами около костра. Их мокрая одежда начинала парить, и люди просыпались. Протягивали озябшие руки к костру, и снова засыпали. На них сверху падали искры. Одежда иногда тлела, и они снова, просыпаясь, чертыхались. И так было и день, и ночь, пока к утру внезапно поднявшийся ветер не подхватил туман и, разбросав его клочья на соседние сопки, растворил в голубизне неба, и уж там собрал его в редкие кучевые облака.
Днем сразу потеплело, а к полудню, как ни в чем не бывало, воцарился зной.
Метенев удивлялся таким контрастам и записывал в дневник все, что наблюдал. Изможденные переходом и сыростью, люди спали вповалку, кто где. С жарой поредевшие полчища комаров пировали на спящих лицах, кои не чувствовали ни их укусов, ни зуда. И Афанасий тоже свыкся с ними, не отмахивался как прежде, а выходил на косу, где дуновение ветра и солнце прижимали комаров к воде и тени. Там он тоже отдыхал, глядя на мерно текущие воды реки, и думал о том, как же можно освоить эти места, если за все время экспедиции они не встретили никого, кроме одинокого не то пастуха, не то охотника, бродившего в этих горах, кои только ему казались родным домом…
Два дня, которые отвел берг-гешворен своим ватажникам на отдых, пролетели как один. Выспавшиеся и отдохнувшие, люди чинили одежду, поистершуюся супонь и сумы лошадей. Только Карп Готовцев не находил себе места. И, подойдя к берг-гешворену, нерешительно сказал:
— Афанасий Прохорыч, может, я пройдусь маленько вниз по реке и постараюсь добыть мяса какого? Больно следов много у излучены в лесочке.
— Иди, только Пашкова возьми с собой. Парень от тебя не отстает по охотничьей страсти.
Сергей Пашков, когда услышал, что Готовцев берет его на охоту, засиял, засуетился. Взял котомку, брезент. Искал нож. Но не находил его, растеряно разводя руками. Готовцев махнул рукой, и они быстрым шагом вошли в лесочек.
Карп рассматривал лежку крупного зверя и показывал Сергею.
— Ночевал здесь. Вишь, помет свежий?
Сергей растер ровные окатыши ногой, как будто кем-то сложенные горкой и произнес:
— Лось?
— Он, родимый, он! Спугнул кто-то. С места следы размашистые пошли, смотри!
Он показывал Сергею большие вмятины среди зеленовато-бурого мха. Следы не выходили из леса, держались около высокой террасы. Мох скрадывал их шаги, а Готовцев, поднеся палец к своим губам, тем самым показывал знаком напарнику – не шуметь. Идти тихо. Сам же ступал осторожно, но продвигался быстро.
Пашков, еле поспевая за ним, натыкался на ветки, которые были еще сырыми, но под стопой издавали предательский хруст. Тогда Готовцев останавливался и зло смотрел на него. Он, сконфуженный, замирал и опять отставал. Так они подошли к краю террасы, которая заканчивалась у правого притока Тыров. Приустьевая часть долины ручья была выстлана черной щебенкой, на поверхности которой то тут, то там виднелись белые каменные обломки. Остановились.
На темной поверхности щебня виднелись следы зверя. Но по их ширине Карп понял, что здесь зверь уже шел спокойно. На противоположном берегу следы вели в плотный частокол молодых лиственниц. Готовцев пошел по следу, предупреждая знаком, ступать осторожно. На камнях были видны еще не высохшие капли, оставленные зверем при переходе ручья. Сергей на ходу из русла ручья машинально поднял белый камень. В нем были блестки серного колчедана, редкие параллельные прожилки свинчака и каких-то других минералов. Также машинально положил в котомку камень и еще поменьше, более насыщенные рудными минералами.
Готовцев, заметив, что Пашков мешкается, погрозил ему кулаком. Тот заспешил к нему.
Но как только они вошли в редколесье, Карп, вдруг, стал как вкопанный. Догнавший его Сергей ткнулся ему в спину и остолбенел вместе с Готовцевым. В пяти-шести саженях от них в чаще стоял зверь. Крупные рога, казалось, застряли в подлеске. Охотники различали даже его глаза.
Готовцев медленно снял с плеча фузею и начал готовить ее к выстрелу. Наконец прицелился. Щелчок был сухим.
— Осечка?
— Тс-с! Тихо! Кажется, не услышал,- прошептал Карп.- Прикус влажный наверно. И снова взвел курок.
Сергей чувствовал, как Карп дышит тяжело и прерывисто. Потом, затаив дыхание, ждал выстрела. Наконец раздался грохот…
Эхо прокатилось по долине и быстро затерялось на ее крутых склонах. Пашков заметил, как лось вздрогнул, но не пошевелился. Стоял как вкопанный. Готовцев быстро перезарядив фузею, выстрелил еще раз. И только после этого зверь напролом начал уходить из частокола к долине Тыров, где раскрывалась ширь большой наледи, испещренной протоками, местами темно-серой и грязной, а участками в обрывах до полсажени – голубовато-зеленоватой.
Лось выскочил на наледь и, будто споткнувшись, упал на нее. Охотники подбежали ближе. Зверь пытался встать, но это ему не удавалось, и снова падал на грязную поверхность льда.
Готовцев остановил тронул плечо Сергея.
— Погодь! Не ровен час, встанет и на нас пойдет. Лучше давай к лесочку прижмемся.
— Кровище какая, охнул Пашков, показывая на наледь.
— Видно хорошо попал в зверя. Теперь вряд ли поднимется, - почему-то шепотом сказал Карп, но снова на всякий случай перезаряжал ружье, досылая в ствол шомполом пулю.
— Сохатый все-таки встал и, покачиваясь, посмотрел в сторону охотников. Его размашистые бурые, поросшие мхом рога, величественно подчеркивали его мощь. Кровь буквально хлестала из шеи, но он нашел в себе силы, все же и пошел наискосок к протоке. Однако ступив несколько шагов, снова рухнул…, и затих.
Готовцев присел на поваленное дерево. Руки от азарта охотника чуть подрагивали. Он смахнул пот тыльной стороны ладони и посмотрел на Сергея.
— Кажется с удачей сегодня. Смотри, какая гора мяса!
— Не разу не видел сохатого, пробормотал Пашков,- и тоже присел рядом. - Что делать будем?
— Разделывать.
— А у меня ножа нет, - спохватился Сергей.
— Потому и удача, наверно нам улыбнулась,- ответил Карп. – Коли что-нибудь забываешь из охотничьего, удача непременно бывает…- Иди к лагерю, скажи братве, чтобы топор прихватили, да ножи. Разделаем. Часть мяса в наледи спрячем. Сама удача к нам пожаловала с холодильником. Беги, родной, а я пока начну своим ножом разделывать. Вот только шомпол на место поставлю, да полочку протру, как бы не отсырела. А то вишь, кремень, наверное, искру не дал, а может все же порох влажный, осечка вышла…
— А можно взглянуть на зверя? - пробормотал Сергей.
— Что не посмотреть, смотри!- И направился к лежащему на наледи сохатому. Пашков за ним.
Глаза зверя были открыты. Падая, лось поломал конец рога. Сергей смотрел на зверя широко раскрытыми глазами, и ему вдруг стало не по себе. Стало жаль этого громилу, его сломанного рога. И вообще ему стало жаль, что на его глазах прекратилась жизнь этого гиганта, который всего несколько минут тому назад был жив и, наверно, радовался жизни по-своему…
Карп, посмотрев на растерянное лицо Пашкова, и, видимо поняв, что творится на душе у ученика берг-гешворена, подтолкнул его.
— Ладно, иди. Чего на мертвого-то смотреть… Видно охотника с тебя не получится. Иди!
* * *
Метенев, рассматривая камни, которые принес Пашков, поразился богатой минерализации, которая не встречалась в кварце за все время его наблюдений и поисков в Халые. Это был какой-то полосчатый кварц, в котором среди примазок черных сланцев обильно представлены сульфиды и какие-то еще минералы, отличные от свинцового глянца. Он вытащил из-за пазухи лупу на веревочке и склонился над камнем. Сердце его затрепетало. По тонкому прожилку блеклых сульфидов были разбросаны мелкие золотистые включения.
«Никак золото! Золото в руде! Вот так удача…»
Он посмотрел другие аналогичные обломки, в них минерализация была та же, но золото не просматривалось.
Подозвал к себе кузнеца Зарубина, клинившего кайлы и топоры.
— Ну-ка, подроби вот эти два образца в ступе, да все содержимое в лоток скинь.
Зарубин, всегда молчаливый, и здесь не задавал никаких вопросов. Он всегда делал свое дело без лишних слов, но то, к чему прикасалась его рука, выглядело красиво, даже изящно. Метенев не раз хвалил его работу и ставил всем в пример. Тот смущался и старался уйти от похвалы. И странно уживались в нем могучесть фигуры, молчаливость, и доброта. К нему обычно тянулись все. Его одновременно любили и побаивались за силушку недюженную… А кто вспоминал полуторапудовую железину, которой тот крестился перед тем, как ковать.
Когда работники Метенева вернулись с мясом, он уже промыл сам издробленную пробу и поразился еще больше. В образцах, в которых не было видно золота даже под лупой, в протолочке в желобке лотка он увидел его мелкие знаки.
Тщательно просушив и запаковав отмытый образец, он позвал Пашкова.
— Собирайся, покажешь то место, где подобрал кварц, а потом вернешься. А когда же сам вернусь, шашлыки поедим. Ты уж, братец, мне приготовь, да посочнее!
— Хорошо! А что интересный камень-то?
— Интересен. Молодец, что обратил внимание. Посмотрим, откуда его принесло.
Как только ученик показал ему то место, где поднял камень, он велел ему возвращаться.
— А может быть, я останусь?- неуверенно попросился Сергей.
— Не надо, я сам здесь покопаюсь, а ты иди. И не забудь про шашлык!
Метенев терялся в догадках, когда разбивал молотком камень за камнем. Неужели он мог пропустить такой же кварц там, где намыл золотишко выше шурфа Шарыпова? Вроде бы кварц, как кварц. А на тебе! Уже во втором образце он увидел ту же самую минерализацию в образцах, которые принес ему его ученик. Правда, золота не было видно. Но он уже по протолочке знал, должно быть оно здесь. Непременно должно. Однако по большей части кварцевые обломки были безрудными. И лишь отдельные были с рудой. Нужно, стало быть, разбираться с этим, и он пошел выше по течению ручья.
Афанасий неожиданно быстро вошел в каньон, и ему приходилось несколько раз пересекать долину, поскольку обходить ручей было трудно. Наконец, найдя слабо окатанный кварц с рудой аналогичного типа, Афанасий понял, что рудное тело выходит значительно выше по течению и, взобравшись на террасу каньона, решил идти до первых притоков. Постараться там определиться, откуда тащатся эти рудные обломки.
Ему способствовала удача. Терраса была редколесная. По ней шла вверх звериная тропа, а по экскрементам догадался, что это баранья. И действительно, не успел он пройти и полверсты, как с противоположного склона услышал, как посыпались камни. Приглядевшись, он увидел, как на кромке замерли две самочки-баранушки, вокруг которых суетился маленький ягненок. Самки не боялись его даже тогда, когда он приблизился к ним почти напротив.
«Вот, действительно, мясо к мясу идет»,- вспомнил он слова Истера. Он всегда носил с собой фузею, но сейчас даже и не помышлял о выстреле. Он смотрел на них – они на него. «Видно не пуганные еще»,- подумал Метенев и пошел до левого развилка ручья.
В долине увидел массу обломков кварца. Рудные куски тянулись выше по основному руслу. Но теперь их было больше. Тем не менее, основная масса кварца была безрудной. Зато среди его фрагментов появились серые брекчии, сцементированные тонкими прожилками, сплошь пронизанными колчеданом и блеклыми минералами. Чем выше он поднимался по ручью, тем их становилось больше.
Увлекшись поиском, берг-гешворен не заметил, как подошел к устью правого притока и обомлел. Это не было похоже на приток. То была почти сплошная промоина, круто поднимающаяся вверх по склону полностью забитая обломками и целыми глыбами рудной массы. В кварце одного из кусков он опять увидел мелкий знак золота. Он был приурочен именно к блеклому минералу, вокруг которого зернами выделялся свинцовый блеск. Афанасий растерялся. Все было так просто. Вот, наконец, судьба ему подарила то, что он так тщетно искал в этих горах. Золото!
Он снял котомку и ружье. Бросил молоток. Спешно вытащил лоток и молотком нагреб дресву из зоны перетертых брекчиевых руд. Мыл тщательно, как его ученики, боясь неосторожным движением лотка сбросить на край шлих. Сомневался. Но когда он это сделал, увидел только два значка золота, но зато в сростках с рудой. Афанасий набрал еще один лоток, потом третий, но знаки были редки.
«Видно мало золотишка-то в зоне. Знать оно должно обогащаться ниже по течению. И кто знает, может это только часть тела. Нужно поработать здесь». - С этими мыслями уставший Афанасий сел на камень. Потом опрокинулся на спину и посмотрел в голубое небо. Сейчас он был счастлив тем, что предприятие его оказалось вдвойне не напрасным. Найдены признаки серебра и золота на Юнкере. Обнаружены колчеданные руды в правых притоках Халыи. Вот теперь золото на Тырах…Фортуна ему улыбалась через тернии, но все же улыбалась.
«Хорошо-то как! Вот вернусь на завод, обниму Катеньку и заберу ее в эти края. Они хоть и суровы, но жить можно. Я буду ходить, и открывать людям злато, серебро, другие руды. А она будет ждать меня всегда подле.
Мысли его прервали падающие камни со склона напротив.
«Опять бараны, наверно. Много их здесь»,- пронеслось в голове у Метенева, но сколько не всматривался в склон, не заметил ни одного.
Отдохнув еще малость, он поднялся, кинул в котомку лоток с образцами руд, подхватил ружье с молотком и быстрыми шагами пошел назад. По пути примечал, что место для малого заводишка можно подыскать в устье ручья, а здесь лошади хоть с трудом, но пройдут. Леса в устье ручья достаточно, да и по Тырам его много, так что строиться и добывать руду можно. Было бы в ней довольно золота.
В среднем течении ручья он хотел, было, взять шлиховую пробу и обомлел. На его след с каблуком в двух местах наступал другой, со смятыми сапогами. Он приподнялся с корточек и огляделся. Стало не по себе. Кто это мог быть? Все на стоянке заняты мясом. А по ручью, когда шел вверх, не заметил ни одного следа.
«Да откуда ему здесь и взяться? Здесь не может быть никого?… Может эвен или якут какой,- продолжал размышлять Афанасий, но тут же отбросил эту мысль. Потому как эти люди добродушны и сами идут на контакт. – Странно все это…».
Но когда Метенев уже почти у самого каньона, где влезал наверх, снова заметил, как чей-то след наступал на его, Афанасий окончательно убедился в том, что за ним кто-то упорно следовал, а точнее следил! Но кто? Свои? Зачем им все это? Из них никто не понимает то, что делал бергешворен, поскольку никто, кроме Прижимова и его учеников не умел ни читать, ни писать.
Радость открытия была омрачена загадочными следами.
«Надо прийти в лагерь и посмотреть, кого нет. Жаль, следы не распознаешь по вмятинам в щебне. А то можно было бы по ним сравнить…Скорее кто-то свое дознание ведет в качестве порученца тайной полиции…».
Вернувшись в лагерь, Афанасий Метенев обнаружил, что все люди на месте. Варили в котле мясо, жарили его на ивовых прутьях. Вокруг раздавались шутки, смех. Не было и признаков, что кто-нибудь отлучался надолго. Он терялся в догадках, но никому не рассказал о том, что видел и куда ходил. На вопрос Басаргина: «Что, завтра пойдем работать?». Афанасий ответил односложно: «Может быть!», - и хотел, было, зайти в палатку. Но перед ним вырос Сергей Пашков и предложил два сочных шашлыка на ивовых прутьях. Только сейчас Афанасий почувствовал, что очень голоден, и с благодарностью взял мясо.
Отведав свежатины, Метенев подозвал к себе Громова, Петрова и Зарубина.
— Удача улыбнулась нам. Мясо есть, рыба. Продуктишки какие-никакие остались. Настало время и о возвращении думать…
— Что домой уже что ли? – Почесав затылок, обратился к Метеневу высокорослый Михайло Громов. Под два метра ростом, худощавый, даже угловатый он выделялся из всех недюжинной силой. Но в рудокопном деле не проявлял особых достоинств. Он, прежде всего, был работником. Держался кузнеца Зарубина и помогал ему во всем, приобретая сноровку ковать, копать шырфы. И Метенев решил его отправить с Зарубиным.
— Нет, родной! – Похлопав по плечу юношу Метенев. - До дома еще далеко. Но думать о возвращении надо. Будем строить карбасы3.
— Наконец-то и нам настоящая работенка подвалила,- пробасил Зарубин.
— Ну не прибедняйся, что мало работал. Без тебя кони уже давно «разутые» были бы, да и шырфовщик из тебя отменный. С напарником твоим, Михайлом, вам равных нет. Вот и его к тебе приставлю с Тимофеем,- говорил Афанасий.
Он достал бересту, на которой была составлена им схема реки с ее правым притоком. Ткнул карандашом в устье правого, пояснил собравшимся.
— Отсюда по описанию Шарыпова в верстах 7 – 10 ниже по течению реки будет устье правого притока. Речка большая. Большую воду дает. На террасе найдете заготовленный им струженный лес. Сухой, небось. Сделаете три карбаса и плот. С этой флотилией мы сплавимся как только к осени закончим работу. А завтра вместе со всеми отправитесь туда с лошадьми и грузом. Двух оставите нам. Мы еще поработаем вчетвером: Басаргиным, Прижимовым и Пашковым. Через недельку будем у вас. Не мешкайте там. А мы, как только сделаем свою работу, подойдем. Передохнем и снова пойдем вверх по правому притоку. Там будем работать, покуда погода, да вода даст. А вернемся к вам, на карбасах поплывем, и будем заканчивать наше предприятие. По пути на Арбатыле подберем наших людей с грузом, что по Халые, небось, уже сплавились.
Зарубин взял бересту, аккуратно свернул ее в трубочку и положил в тряпицу.
— Сделаем, время хватит.
— Не сомневаюсь, - ответил Метенев.
Берг-гешворен решил не терять времени и отправил Прижимова вверх по Тырам. Осмотреть притоки реки и через три-четыре дня вернуться. Он же с Сергеем Пашковым остался на месте, тщательнее обследовать находку золота.
* * *
Три дня потратил Метенев на то, чтобы подробнее познакомится с рудами, в которых, как ему казалось, должно быть серебро и золото. Пашков осаждал его вопросами, что это за руда. Метенев односложно отвечал: «Горный инженер должен всякую руду на заметку брать, дабы полезность какую пробирно доказывать. А ищем мы злато и сéребро».
Сергей Пашков сокрушенно покачал головой, когда Метенев велел заканчивать работу.
— Мы столько проб взяли, подымем ли двумя лошадьми?
— Не подымем, люди вернутся еще раз. А нам к вечеру нужно собираться и двигаться к остальным, если к этому времени придет с поисков Прижимов с Басаргиным.
* * *
Прижимов вернулся с лошадьми на следующий день. В двух вьюках у него были образцы свинчака около двух пудов. Метенев даже вскрикнул, когда Басаргин достал из второго вьюка крупный, почти в четверть, кусок массивного свинцового глянца.
— В левом борту небольшого притока вверх по Тырам в его русле и на склоне руды много. – Рассказывал Степан. - Все колчедан, да колчедан. А вот свинчака такого больше в русле, чем на склоне. Набрали, сколько могли. Видно там еще много жил есть.- И тут Прижимов показал схему, составленную им по ходу маршрута. - Отсюда верст тридцать пять вверх по Тырам.
Метенев, волнуясь, обнял вначале Прижимова, потом Басаргина.
— Я рад! Вы, имею честь сказать вам, настоящие рудознатцы! Я верил в это. Верил, что по Тырам надо искать и искать. Несметные богатства здесь… Есть и золотишко. Мы тоже вот набрали проб с Сергеем… Ну что же мы стоим? Чаю будем пить, а к вечеру собираться будем…До осени, слава Богу, далеко еще. Глядишь, удача нам еще обернется. А для рудознатца ощущение открытия главное дело, ради которого он готов на лишения. Но, Бог даст, они, смотришь, и обойдут нас. Кто ищет, тому обрячется…
Приподнятое настроение не покидало бергешворена и передавалось другим. Афанасий был радостно возбужден. Затеянное предприятие приносило явные плоды. Он несколько раз делал пометки в дневнике, потом опять прохаживался по стоянке, положив руки за спину. Мысли уносили его дальше, туда, где еще не ступала нога человека. Он хотел искать и искать. Жажда работы поглощала его…
«Может и оживет завод на Тамаге. Может не только железом, а златом и серебром промышлять будем, коли государыне императрице донесть. Да так донесть через Берг-коллегию, чтобы казна расщедрилась, да деньжат спустила на дело благопристойное – отечество снабжать рудами всякими, да серебром. Вот казна и возврат иметь будет. Да и народу, глядишь, просветление в жизни трудной будет… И школу откроем на сыск руд разных. И молодежь потянется к благому делу…».
Переобувшись в сухую обувь, Прижимов с Пашковым пошли к реке умываться.
Прохаживаясь мимо бревна, на сучьях которого рудознатцы положили сушиться сапоги кверху подошвами, берг-гешворен случайно бросил взгляд на один сапог и обомлел. На одном из каблуков была сделана скошенная набойка точь в точь, как на отпечатке следа, который он нашел там, в ручье, когда один ходил на поиски золотой руды. Он оглянулся.
Прижимов с двумя учениками плескались в небольшой курье, где солнце хорошо прогревало воду.
Метенев взял в руки сапог и, подойдя к влажному песку старицы, сделал отпечаток. Картинка следа была удивительно схожа с той, что он видел в правом притоке. Он положил сапог на место и задумался. Сапог принадлежал Прижимову…
«Что он там делал? Почему скрытно следил за ним?»- Метенев недоумевал. Если Степан хотел прознать про золотишко, так сказал бы, вместе пошли. Он же, считай, горный мастер и ему дозволено знать, что бергешворен делает…, но почему тайно?».
Он посмотрел в сторону Прижимова. Ученики что-то оживленно говорили с ним, а тот размахивал руками. Потом все смеялись…
«Нет, нет!.. Тут что-то не то, тут разобраться надо»…- Афанасий направился к себе в палатку. Приподнятое настроение ушло куда-то, и он вдруг почувствовал, что смертельно устал. Прилег на нары.
Лежал долго. Видимо так долго, что Сергей Пашков приподняв полу палатки, поинтересовался:
—Берг-гешворен, может откушать?.. Уж прохлаждается всё!
Метенев вышел из палатки, и глубокое раздумье на его лице было сразу подмечено Прижимовым и учениками бергешворена.
Ели молча. Потом Метенев приподнялся, и позвал в палатку Прижимова.
— Степан, я полностью доверяю тебе, и не взял бы с собой в это предприятие, если бы думал по-другому. Почему ты следил за мной в распадке, где я разбирался с золотой рудой, что Пашков нашел?
Этот вопрос застал врасплох берг-гауэра. Он опустил голову, потом положил руки на грубо сколоченный из струганных жердей стол, вздохнул.
— Мне самому надобно было рассказать тебе раньше Афанасий Прохороыч. Да духу все не хватало. К тому же думал все самой собой образуется.- Он вздохнул и продолжил.- Помнишь, перед выходом из Якутска к нам из Нерчинского берг-амта приезжал тайный смотритель?
— Ну и что?
— Он имел тайную беседу со мной. По велению свыше бумагу заставил подписать, чтобы я следил за тобой. В противном разе меня бы не допустили в твое предприятие. За мной, ты знаешь, грешок есть. По хмельному делу. Избил племянника торговца Волохова. Тот пожалился волостному начальству, а оно пригрозило острогом. А ты знаешь, каково там…
— Испугался, значит?
— Не испугался, боялся, что никогда не стану как ты горным инженером, чтобы ходить по тайге и делом горным заниматься. Больно любо мне оно…
— Что же от тебя требовал тайный смотритель?
— Собственно ничего. Только все примечать и по возвращении докладывать лично ему. В особенности, что золота касаемо.
— Что теперь будешь делать, коль тайна раскрылась?
— А ничего не скажу, дурачком прикинусь и все.
Метенев откинулся на нары.
— Я ни от кого ничего не скрывал, ты сам знаешь. Тем более от тебя. Но дело, которому служу – государево. Сам от Берг-коллегии, да Екатеринбурга поручение имею догляд за всеми вести. Только кому нужно золотишко-то, да серебро, кое извлечь можно токмо на заводе в Якутске или самом Нерчинске? а может повезут руду нашу и в заводы нерчинские? Странно все это, что промеж нами тайный догляд есть. А кому это выгодно, не ведаю.
— Тайный смотритель мне тоже говорил, что он исполняет государев догляд, правда таким тайным способом, что и мне противно было,- отозвался Степан.
— То-то и я мыслю,- ответил примирительно Метенев и замолчал ненадолго. Потом продолжил.
— Сложное это дело власть. Не доверяет никому. Может и правильно это с ее колокольни, но не по-людски как-то, что озираться приходится кругом. Пропадает охота работать. Ну да мы все под государыней ходим. Роптать не будем, и каждый свое дело исправно должен делать…- Он протянул руку Прижимову и добавил: - Не знаю, как ты свое поручение выполнишь, но от тебя скрывать мне нечего, все, что я делаю, в якутскую заводскую контору будет сдано, да второй экземпляр отчета моего с нарочным в Берг-коллегию будет направлено. А в нерческий берг-амт мне не указано свыше документы передавать.
Степан посмотрел на бергешворена, и такая тоска была в его глазах, что Метенев сжалился и похлопал по плечу.
— Иди, готовься! Жара спадет вниз пойдем, к табору, к нашим. Заждались, наверное. И не переживай. Камень с души сбрось. Ты хороший горный мастер. Я доверяю тебе. Учится дальше пошлю, коль удачно предприятие закончим. Может даже к саксонцам удастся послать. Там школа хороша, коли Берг-коллегии донести о твоем рвении к рудному делу. А власть пускай сама разбирается. Мы под ней ходим. Мы люди подневольные. Может власть перестраховывается на случай, если кто сгинет в экспедиции. Потому и беспокоится, дабы дело не было загублено… Пошли!
К ночи Метенев с учениками и Прижимовым подошли к лагерю Зарубина, стоявшему под склоном высокой горы на развилке двух составляющих реку Тыры. Народ спал. Но как только люди услышали говор пришедших рудознатцев, да похрапывание лошадей стали выходить из балаганов и шалашей. Кто ставил чайник, кто раздувал огонь под котлом. И зашевелился весь бивак, ожил обычной полевой жизнью.
Метенев, окинув широкую поляну на террасе, остался доволен сделанным его сотоварищами. Свежеотесанные бревна, смолистый запах лиственницы, все бодрило и радовало. Работа по строительству карбасов шла полным ходом, и он решил дать отдых всем три дня, чтобы снова пуститься на поиски руд вверх по правому притоку Тыров. А приток действительно был полноводным. Его воды с шумом разбивались внизу под скалой и, делая крутой изгиб, где-то там, внизу сливались с Тырами.
* * *
Дни пролетели незаметно. Комары поутихли. Раздобревшие на вольных травах, коих было в долине не то чтобы множество, но хватало на корм, лошади приходили вечерами к стоянке и ловили момент, когда люди отдыхали и лакомились, какая соленой рыбой, а какая не брезговала и варевом. Опрокинутые котелки будили караульного и он, чертыхаясь, гнал их на косу. Они убегали, но через некоторое время вновь возвращались.
Михайло Громов прикормил Басмача и тот ходил за ним как собачонка. Он приручил его так, что только свиснет и если тот недалеко, то через некоторое время уже рысью бежит к нему за лакомством. Михайло его никогда не обманывал и тот, доверяя ему, всегда тыкался мордой в его карманы. А тот доставал то соленой рыбы, то жмоть крошек, оставшихся от еды, то вяленого соленого мяса. Басмач ел все, чем помышляли люди. Не брезговал помоями, кои выливали в казан, и когда приходил Афоня или Басмач, поили их. Они после нескольких глотков вытягивали морду, и смешно хлопали языком по губам. Кобылы с жеребятами подходили редко, стараясь держаться в стороне от лагеря.
В эту ночь Громов отогнал обоих жеребцов, не дав им лакомства. Те не отставали и дважды будили за ночь. Вконец обозленный Михайло взял вожжи и несколько раз хлестанул ими Афоню и Басмача. Те помчались прочь от стоянки, но по дороге зацепили растяжки, державшие внатяг балаган, где ночевали казаки Готовцев и Бобровский с Саввой Сметаниным, и сорвали его, протащив саженей десять. Савва, спавший с краю, и видимо подобрав край балагана под себя, оказался на брезенте. Его лошади протащили вместе с балаганом. Тот, очумевший, от неожиданности заорал благим матом. Все на истошный крик Саввы, еще не пришедшего в себя, повыскакивали, кто из балаганов, кто из шалашей, но быстро разобравшись, в чем дело, хохотали. А Савва, спавший в одной рубахе, держась руками за брезент с обнаженной задницей, волочился вслед лошадям и орал: «Тпру-у, сволочи!». Кричал даже тогда, когда лошадей-то и след простыл за террасой… Видно по запарке…
Афанасий Метенев, тоже поднятый криком Саввы, кончив хохотать, вдруг сказал:
— Давно длинных переходов не делали. Застоялась скотинка. Ишь, как разжирели. К утру собираться будем. Вверх пойдем! – и пошел досыпать ночь.
* * *
К августу Метенев уже ходил по правому притоку Тыров, заглядывая в распадки, ища признаки руды. Правый приток Тыров был многоводным, дыбился на перекатах, а в глубоких ямах играл таймень и ленок. Казаки и те, кто не был занят поиском, ловили вдоволь рыбы. Сытость и довольствие царили в отряде. К тому же пошли грибы и ягода. Они были повсюду: в долине, на террасах и на склонах гор. Их было такое множество, что люди, потрясенные изобилием приближающейся осени, раздобрели, как и лошади. Единственно, что беспокоило берг-гешворена, это невозможность сплава по правому притоку Тыров. Он был хотя и многоводным, но изобилие мелких перекатов напрочь лишала возможность отряда транспортировать что-либо сплавом. Поэтому Метенев оставил часть людей делать карбасы, а сам налегке с лошадьми решил пройти вверх по правому притоку Тыров, названного им Дыбами.
Долина Дыбов была коварная. Забитая валунами, она перемывалась во время сильных дождей от берега к берегу, а склоны долины дыбились крутоярами скальных пород. На них не то, что взлезть, смотреть было страшно. Он хотел, было, уже возвращаться назад, как неожиданно в одном из правых притоков реки нашел обломки колчедана, похожего на те, что он видел на Халые. Пройдя семь-восемь верст по ручью, он в левом его борту наткнулся на развалы свинчака и киса. Массивные глыбы руд, в поперечнике достигающие аршина, поразили горного инженера. Забыв обо всем, он перебросил весь отряд на это место и неделю работал с горными учениками, беря пробы, делая вручную расчистки, канавы. На обрывах правого склона каждое утро появлялись бараны и были легкой добычей охотников, поскольку те были настолько не пуганными, что подпускали очень близко. К тому же соль на скалах, привлекала их настолько, что они иногда забывали об опасности, которая исходила из копошившихся внизу людей.
Затарившись образцами, пробами, мясом, отряд в средине августа спускался к устью, чтобы двигаться к Тырам. Вода в Дыбах была небольшая, и Метенев уже волновался, что ее будет мало и в Тырах. Тогда сплав будет невозможен, а груз лошадями не поднять. Август стоял на редкость теплым и солнечным. Только по утрам на террасах появлялся уже тонкий ледок, но с солнечными лучами исчезал.
