Масса народа навалилась на шурфовку. Работа кипела. Небольшой участок ручья, изрытый когда-то другими старателями, был разведан быстро. Результаты разведки не удовлетворяли ни старателей, ни Билибина. Первых потому что они не могли намыть летом план, который на них «повесило» начальство из «Союззолота», а второго – малыми запасами и бедностью россыпи.

Билибин терялся в догадках. Ранее, казавшиеся радужными перспективы Безымянного, сейчас выглядели жалкими. Ему сдавалось, как только он приведет сюда людей и сразу же «накроет» это самое золото, но это было не золото, скорее – слезы. Не этого ждут от него из «Союззолота». Смелый прогноз, который он давал, обосновывая необходимость экспедиции на Колыму, предполагал через пару лет разворот не только поисковых и разведочных работ на золото, но и попутную его добычу. Тщил себя надеждой всерьез и надолго заняться исследованиями Колымы. Теперь эти надежды таяли, вместе с ними уходила от него уверенность в собственных силах, потому как самого золотоносного пласта здесь не было. Основное золото «садилось» на щетках сланцев, глубоко проникая в трещины.

Мучительно ожидая первых весенних дней, чтобы тут же отправится на поиски, он который раз внимательно изучал обрывки сведений, которые помещались всего в одну тетрадку. Все то, что он сумел собрать по результатам тех архивов, которые попали к нему. Но все они приносили больше сомнений, чем указывали направление, где искать. Он читал свои записи:

Первые сведения о золотоносности Охотского побережья появились после открытия россыпного золота охотским агрономом А. Ленже на реке Улья в середине XIX века. Позже, в 1895 году, была организована Охотско-Камчатская экспедиция Карла Ивановича Богдановича. Ее главной задачей было исследование геологического строения побережья и поиски полезных ископаемых. Экспедиция проводила геологическое исследование Охотского побережья. Было обнаружено россыпное золото на реке Лантарь, проявление золотоносности в районе Тайгоноса, месторождение гижигинских углей…

«Наконец, эти загадочные данные Розенфельда и его «гореловские жилы»… Где они? Может и блеф какой-нибудь… Правда Розенфельд донимал своей находкой еще царских чиновников… Потом в двадцатом году уже чиновников Приморья… Черт, как во все лета похожи друг на друга чиновники…».

Билибин оделся и вышел из барка. Солнце слепило глаза.

«Надо искать, искать… Рассредоточить людей так, чтобы в летнюю пору охватить поисками как можно большую площадь, а зацепившись за серьезную россыпь, детализировать ее к осени и дать объект под разведку. Не дадим объекта, к черту все полетит! Столько народу старательского нагнали сюда. К весне все промоют, что разведали, а дальше…, дальше просто позор, если не найдем…» - Размышлял Билибин, проходя мимо шурфовщиков, добивавших на взрыв последнюю линию, оконтуривающую россыпь. Потом круто повернул по снежной тропе в сторону и зашагал к навесу, где горел костер. Там, под рубленным навесом около зумпфа суетился Фомич, доводя на лотке шлих.

— Ну что? – спросил промывальщика Билибин.

— Канитель одна, значки только.

— Не густо!

— А чему быть густо? – раздраженно отставил в сторону лоток Гвоздев, вытирая тряпкой заскорузлые от работы в воде руки. Зумпф¹ под срубленным навесом парил теплой водой. Рядом горел большой костер. На крючьях из сучьев лиственницы висели закопченные ведра, в которых грелась вода. На сбитом из дранья столе лежали покрытые инеем не отмытые еще пробы, отобранные из последних шурфов.

— Здесь путного золота и до нас-то не было. А что было, забрали копачи давно. Живого места нет – так ископано.

Билибин нагнулся, поднял лоток Фомича. Присмотрелся.

— Бедный шлих. И значков-то не видно…

— В левом углу канавки смотрите! Там, где чернь еще от обжига лотка сохранилась. Два мелких знака.

— Действительно два…,- пробормотал Билибин. – Ну и глаз у тебя, Фомич! – И отложил в сторону лоток.

— Что делать-то будем, как снег сойдет? Старатели домоют весной, а дальше?

— Искать будем. На то и прибыли сюда,- неуверенно ответил Билибин.

— Народу нагнали столько, а для чего? Нужно было бы поискать вначале малыми силами, а потом народ сгонять. На Алдане такой оравой мыли бы приспокойненько, да деньги заколачивали,- ворчал Фомич.

— А ты не ворчи, Степан! Еще намоем, погоди! Ручьи побегут, и найдем золотишко. Где наша не пропадала!

А мысли Билибина были уже далеко отсюда. Сплавляясь осенью, он на берегах речки Утиной заметил выходы гранитных тел. Это вселяло в него надежду, поскольку пространственно именно с ними он связывал перспективы на поиски рудного золота и россыпей.

Гвоздев посмотрел на начальника, покачал головой.

— Сам-то, Юрий Александрович, веришь, что не пропадем?

— Если бы не верил, не пришел бы сюда,- ответил Билибин и, сломав в хруст между пальцами сухую веточку, пошел к баракам.

* * *

Есть люди, для которых смысл жизни есть его поиск. Для чего они, совершенствуясь в различных областях, стремятся реализовать себя и свои возможности, вкушая очарование и разочарование на пути к совершенству. А есть люди, для которых смысл жизни есть сама жизнь. Билибин ею жил.

Разбив экспедицию на два поисковых и два геологических отряда, он реализовал задуманный план обследовать значительную часть территории, поручив Цареградскому изучение бассейна речки Буюнды, Раковскому –Утиной, Таскана и правых притоков Колымы до устья Среднекана.

Помня о том, как люди голодали из-за проволочек Цареградского, Билибин решил с Казанли вернуться к верховью Малтана, куда должны были быть доставлены грузы из Олы, и снова повторить рискованную операцию по сплаву по Бахапче, обеспечив тем самым всем необходимым экспедицию. И только потом заняться поисками. И снова это рискованное дело взял на себя…

Казанли Дмитрий Николаевич. 1904-1959. Астроном, геодезист, геофизик. Родился в Петербурге в семье известного музыканта. В 1918 вступил добровольцем в Красную Армию. В 1930 окончил физико-математический ф-т ЛГУ. Студентом начал работать в Геолкоме, где прошел путь от коллектора до начальника партии. Участник колымских экспедиций до 1933 года. Будет арестован и помещен в Магаданскую тюрьму, где будет находиться с 22 июля 1938 по 12 ноября 1941г. Будет освобожден за недоказанностью обвинения, однако не получит разрешения остаться в Магадане. В последующие годы будет работать в Алма-Ате. Кандидат геолого-минералогических наук. Сотрудник Геологического института АН КазССР. В последствии ему будет присуждена Ленинская премия.

Затянувшаяся работа по строительству семи карбасов грузоподъемностью до 5 тонн не дала возможность Билибину сплавиться по большой воде. Он опоздал. И участники сплава волоком протаскивали на перекатах груженые судна по обмелевшему Малтану. Билибин торопил народ. Но, выйдя, наконец, к Бахапче снова испытал норов этой горной реки.

Кипела порогами Бахапча.

— Наддай! – кричал лоцман.

— Пороги справа!- отвечал Билибин.

— Э-эх…! - только и раздавалось, как только карбасы миновали опасные места.

Вода заливала карбасы. Причаливали. Вытаскивали груз. Сушились и снова испытывали судьбу.

Люди, ни разу не сплавлявшиеся по рекам, обходили опасные места берегом и со страхом смотрели, как Билибин с Дурковым проводили пятитонные карбасы между камнями, рискуя быть разбитыми о валуны. И с каждой такой проводкой карбасов у начальника экспедиции крепилась уверенность, что река, которую до него не проходил никто сплавом, считавшаяся бешеной, может все-таки служить самым коротким путем для снабжения грузами будущих геологических экспедиций.

«Но вначале надо решить главную проблему – найти золото…». - Эта мысль не покидала его даже тогда, когда он проскакивал с карбасами самые страшные места порожистой реки. Ибо путь к золоту был только прелюдией к основному делу, ради которого геолог испытывал столько физических и нервных напряжений.

* * *

Где-то внизу, забитое торосами русло, неожиданно прорвалось, и Колыма ринулась к Северному Ледовитому океану, таща за собой ободранные стволы лиственниц, тополей, ломая валежник завалов. Быстрый спад воды оставил небольшие льдины на косах и в курьях. И сразу воздух наполнился тем запахом реки, который особенно весной приобретает какую-то особенную всепроникающую свежесть.

Раковский медлил. Желание после зимних холодов насладиться внезапно пришедшей весной, опрокинувшейся сразу в зазеленевших лиственницах теплым летом, было навязчивым. Хотелось понежиться наступившим теплом. В посветлевших протоках Колымы и устьях ручьев появилась рыба. Фомич с утра до вечера бродил по ним, отыскивая хариуса, собиравшегося в курьях и протоках на нерест. Костер не гас. Пыхтел на тагане чайник. В котелках млела уха.

Однажды проснувшись, и не посмотрев на часы, прораб заорал:

— Канальи! Подъе-е-м!

В палатке кто-то чертыхнулся и пробубнил:

— Тронулся начальник! Второй час только…

А Раковский все кричал «Подъем!», подвигая к костру толстые тлеющие бревна. Гремел крышкой чайника. Душевный подъем, неожиданно наполнивший прораба-геолога, передавался выползавшим из палатки людям. Они потягивались, продолжали не зло чертыхаться. Отойдя шагов на десять в глубину частокола не совсем распустившихся еще лиственниц, «отливали» и спешили уже сполоснуть лица.

Кипел чайник. Отпускали не злые шуточки в сторону прораба. Ели настоявшуюся за ночь уху, ставили большой котелок и готовились поесть наваристой каши.

— А теперь, рвань, да голь перекатная, грузимся на плот и вперед! Родина требует от нас подвигов! – объявил прораб и, свернув спальный мешок, направился к стоявшему в протоке плоту.

— Сказал, как в воду пёрнул! - пробурчал Гвоздев.

Все засмеялись. Скатывали палатку. Увязывали накрытый брезентом груз.

— Отчаливай! – крикнул прораб, и четверка людей на плоту, подхваченная течением понеслась по еще буроватой воде весеннего половодья.

* * *

— Знаки, знаки. Одни знаки! Золото, кажется, есть, а ухватится не за что,- ворчал Фомич, когда встретился с Раковским.- Вся долина Утиной золотит, а толку нет. На Алдане зазолотило, углубился, и пошло прибавлять, пока на россыпь не сядешь. Здесь же моешь, моешь – ни хрена!

— Билибин говорил тебе, здесь россыпи по-другому формируются. В щетках основное золото,- ответил прораб.

— Да и в щетках – слезы одни,- не сдавался промывальщик.

— Но откуда-то оно несется? Где-то должны быть жилы?

— Где-то должны быть! А вот где, один бес знает?

— Ладно, что лясы точить, Фомич. Иди лучше костерок, да чаек гоноши. А вон, похоже, и наши на подходе, - кивнув взгляд вниз долины, откуда подходили промывальщик Грачев с рабочим, сказал Раковский. - День давно за сопками постирушки делает, и нам тоже ночевать давно пора. Смеркается. Через пару часов, глядишь, утро уже в гору смотреть будет. Я сейчас пару проб вон в том устьице ключа возьму и приду чаевать.

— Иди, в лоток тебе дробина!

Фомич так говорил всегда тому, кто шел мыть с лотком. Даже самому себе бормотал, когда пробу в новом месте брал. Это была как бы его молитва и пожелание отмыть что-нибудь.

Сергей Раковский однажды поинтересовался, почему он так говорит. Тот не скрывал. И рассказал о том, как когда-то его учил мыть золото Захар по прозвищу Свист. Тот в лоток бросал дробину, насыпал галечника с песком и заставлял мыть так, чтобы она не скатилась в ручей до получения черного шлиха². Удавалось три раза подряд справиться, брал с собой золото мыть. Если бы хоть раз дробинку терял – не брал. Вот я, когда иду мыть, приговариваю всегда «в лоток мне дробинка!». Так и научился мыть.

Сергей поднялся выше устья ключа. И в метрах десяти со спая маленькой террасочки скребком набрал пробу.

«В рот дробина Фомичу!»,- усмехнулся Сергей.

Подставил лоток под камень, с которого ниспадала ручейком вода. Пробуторил гальку с песком. Отмывал муть, сбрасывая скребком гальку. И привычными, уже отработанными до автоматизма движениями довел шлих до серого³. Плавным движением на себя, а потом резким движением от себя обнажил желобок лотка с черным шлихом.

На лоб выступила испарина.

— Ни себе чего! Вот это золото…,- прошептал почему-то, а не подумал Раковский. – Два грамма с лотка – не меньше!

Руки прораба невольно задрожали от волнения. Присел на высохшее бревно в русле ключа. Оглянулся. Ниже по течению речки уже дымил костер. Там суетился Фомич и подошедшие снизу рабочие.

Раковский вытащил из кармана пакет из крафтового мешка, аккуратно смыл шлих в него и положил на бревно. На сей раз взял пробу из самого русла ручья. И опять: «В рот тебе дробина, Фомич!». Промыл пробу, и чуть ли не зажмурив глаза, откинул шлих от канавки лотка.

— Черт! Вот это да… Меньше, чем в первом лотке, но как много-то!

Подобрав пакет с бревна, и не став смывать новый отмытый с золотом шлих в пистон, он пошел к стоянке. Шел осторожно, ступая с камня на камень, прижимая лоток к груди, как дитя-первенца.

— Ты лоток несешь так, словно в штаны наделал. Шагнуть боишься,- под смех работяг пошутил Фомич. – Присаживайся, чай стынет!

— Я готов каждый день усираться, коли бы такое говно в лоток шло, в рот тебе дробина! – присел на корточки перед Фомичем Раковский и показал содержимое лотка.

— Мать честная!- воскликнул заглянувший через плечо прораба Грачев.

— Вот это «говно»!- вторил ему его маршрутный рабочий.

— В том ключе?- спокойно спросил Фомич, спичкой повернув лепешкообразную золотину.

— В том,- ответил прораб. – Это что, вот еще посмотри! - и осторожно развернул пакет.

Теперь присвистнул Фомич…

Стыл чай. Неожиданно вдали зарделась от солнца сопка. Начинался новый день, а люди все сидели у костра и делились впечатлением от открытия Раковского. Пока, наконец, проголодавшиеся, они не полезли в рюкзаки доставать кто крупу, кто тушенку.

— А как назовем-то этот ключ?- спросил неожиданно Грачев. – Утром пойдем его мыть, а на пистоне⁴ что писать?

Прораб подумал и вспомнил, как он, перед тем как мыть, повторял что-то насчет «фомичевской дробины» и ответил:

— Фомич!

— Что, Фомич?- Не понял Грачев.

— Говорю, назовем ручей в честь нашего прославленного промывальщика Фомича!

— Не дури, прораб! Я не барышня, чтобы моим именем ключи, хоть и золотые, называть,- отрезал прославленный промывальщик.

— Ладно! Пока назовем как-нибудь, а там, если золото и выше по ключу будет, за названием дело не станет… А сейчас соснем пару часиков, а то уже руки кружку не держат. Устал больно… Кстати, какое сегодня число?

— Смотря что считать сегодня? Вчерашний день, который кончился или тот который уже начался?- отозвался Фомич. – Если сегодня, то это двенадцатое июня…

— Мать честная! да сегодня же год как мы с Владивостока отплыли на Колыму! Стало быть, золотой ручей и назовем Юбилейным!

— Неплохо звучит,- поддержал Грачев.

— Вам бы все юбилеи праздновать! – проворчал Фомич, но названию ручья не противился.

* * *

— Глянь-ко! Юр-Ксаныч! В устье знак стоит. Видно кто-то из наших оставил,- крикнул Казанли Билибину, шедшему карбасом позади.

— Где?

— Да вон, широкий затес на дереве и тур сложен в устье Утиной! Смотрите!

— Вижу! Это Раковский оставил. Подходим к устью!

Билибин вылез и карбаса. Ноги затекли. Перепрыгнув с валуна на валун, направился к туру. На высоком шесте, указателе тура, болталась хорошо привязанная тряпка. Под камнями лежала записка:

p>._ «Билибину Ю.А. Здесь найдено очень хорошее золото. Раковский»._

Начальник экспедиции опустился на камень, снял фуражку и, устало улыбнувшись подошедшему Казанли, сказал:

— Кажется, не зря это предприятие с таким трудом продвигается. Не зря!

— А что там в записке?

— Читай!- И он подал оструганную ножом дощечку, на которой карандашом было написано послание Раковского.

— Так радоваться надо, Юр-Ксаныч!

— Вот я и радуюсь!

— На Вашем лице скорее усталость, а не радость!

— Отоспимся, тогда порадуемся! А сейчас вперед! К Среднекану. Избавимся от груза, дождемся лошадей и искать, искать! Ищущему, да обрящется…

* * *

Записка Раковского вызвала у Билибина странное чувство раздвоения осознанного.

Первое чувство было связано с глубоким ощущением благодарности судьбе и другу, что задуманное им предприятие складывается не так уж плохо. «Найдено хорошее золото…».- прокручивалась в сознании фраза из записки Сергея Раковского. «Найдено! И это главное. Правда, нужно еще убедиться самому, не преувеличил ли Раковский свое открытие… Сколько разных слухов было о золоте Колымы, а Безыменный так и останется им, поскольку золота там практически уже нет. Я же из этой экспедиции должен привезти новые данные о золоте. И не только привезти, доказать наличием его самого перспективы Колымы, как нового объекта освоения… Так кажется в геолзадании Геолкома звучало».

Второе чувство было странным для самого Билибина, уязвленного тем, что это не он сделал тот первый, может быть, самый важный шаг к открытию, а его прораб, хотя именно Билибин предполагал в бассейне Утиной наличие золота по выходам на ее берегах гранитов. Связь с гранитоидами – было его научным обоснованием перспектив золотоносности территорий. Потому и послал туда именно Раковского, имевшего не только опыт сплава, но и поисковый опыт, которого не имел, пожалуй, никто из всей его экспедиции.

«Пока я занимался делом, не свойственным начальнику экспедиции и проводил караван с грузами по Бахапче, казавшейся и старожилам непроходимой, прораб-разведчик делал свое дело и нашел! А может и Цареградский с Бертиным нашли что-нибудь? Может быть… Но, опять засверлила мысль, у Раковского «очень хорошее золото… Очень хорошее…».

Весь путь до Среднекана начальник экспедиции был задумчив. В его сознании рождался новый план действий. Он понимал, что переброска старательских артелей и разведчиков в район Утиной может кончиться и неудачей из-за незначительных ее перспектив.

«А ну, как там ничего «хорошего» нет? Тогда мне трудно будет доказывать руководству «Союззолото», почему не опоисковал площадь, примыкающую к Безымянной россыпи – весь бассейн самого Среднекана… Следовательно, надо его опоисковать силами отряда Цареградского, составить геологическую карту, а самому отправиться на Утиную…».

* * *

В тайге сама жизнь приобретает иной смысл, называемый полевым сезоном. Его сущность заключается в том, чтобы ловить погоду и работать, работать до изнеможения, пока погода не обратится в дожи и распутицу, а желание поспать является, чуть ли не единственным из всего того малого, чтобы жить и сохранить силы для дальнейшей работы.

Дни, обрученные с ночью, для Билибина и его команды были как один день. Хоровод белых ночей стирал всякие границы начала и конца рабочего дня. Начальник экспедиции не ощущал, когда заканчивался старый и начинался новый маршрут. Работал. Люди, повергнутые в изнемогающий труд, также не замечали течения дней.

Однажды проснувшись от того, что капли дождя забарабанили по палатке, Билибин приподнял ее полу и, заметив, что сплошная облачность буквально опустилась в долину, первый раз за полевой сезон поймал себя на мысли: «наконец-то!». Наконец не надо корить себя за утраченный маршрут, потому как обложной дождь. Это была та причина, которая является тем единственным обоснованием безделью, которая служит не только уважительной, но и единственной, дающей право самому закрыться с головой и спать, спать…

Бродили в округе неприкаянными лошади. Собаки под кухонным навесом не первый раз облизывали брошенные третьего дня консервные банки и не понимали, почему это люди так долго не просыпаются. Ждали, не проснется ли кто и начнет открывать консервы или, сварив пахнущую тушенкой кашу, оставит что-нибудь. Но никто не понимался, не жег костер. Разве кто выйдет из палатки, отольет ночную канитель, поежится и опять нырнет в нее.

Вот и опять из палатки вышел Фомич. Потянулся. Посмотрел на низкие облака чертыхнулся. Собаки, завиляв султанами хвостов, нагло заглядывали в глаза.

— Ишь, проголодались, окаянные! Сейчас что-нибудь сгондобим. –Почесался. Достал из-под навеса тряпицу, в которой от собачьего соблазна народ прятал сухари.

— Нате по сухарику…, а сейчас кашки наварим, глядишь достанется.- Он погладил мохнатого Боцмана – приблудившегося эвенского пса. Тот обнаглел и положил передние лапы на плечи промывальщика.

— Ну, хватит, родной, хватит! Ишь ты, ластится окаянный. Пшел!

Боцман сел на задние лапы и протянул переднюю, словно прося о чем-то.

— Во дает, псина! Кто ж тебя научил эдакому.- И враз подобревший от такого внимания Фомич высыпал перед его мордой оставшиеся мелкие кусочки сухарей в неудовольствие Прошки, удивленно смотревшему голодными глазами на промывальщика.

— Смотри, Фомич, кабы нам к осени крошки не собирать!

Фомич обернулся и увидел вышедшего из соседней палатки начальника.

— А, Юр Ксаныч! А я думал, что все еще дрыхнут. Сейчас чайку согреем, кашки сварим.

Горел костер. Моросил дождь. Двое под навесом то ли завтракали, то ли ужинали. В консервных банках остывала собачья каша, а те лежали, словно не замечали их. Но потому, как длинная тягучая слюна у собак касалась мха, можно было догадаться, что собаки ждут своей очереди. Наконец и они поели.

— Ну что, по пещерам, Юр Ксаныч?

— Ты иди, а я поработаю немного. Накопилось много писанины разной.

Человеку свойственно одиночество. Ему необходимо иногда уйти из окружающего его общества, снять его фон, уединиться с Природой. Она и только она его верное и вечное, неизменное пристанище в уединении. Чувство одиночества возникает всегда, когда надо углубиться в размышления, заглянуть внутрь состояния самого себя.

Билибин любил это состояние, и его всегда раздражало, когда кто-то отвлекал от мыслей, которыми полнилось его сознание. Сейчас как раз было такое время, что никто не мешал, а он, погруженный в свои помыслы, был их лоцманом. Он подводил первые итоги.

Сергей Раковский оказался прав. Золото в Юбилейном было не только хорошим, но очень хорошим. Разведка ключа предвещала небольшую, но достаточно богатую по содержанию россыпь. Это давало возможность направить сюда к зиме старателей и начать разведку для разворота будущего фронта добычных работ. Билибин ринулся в верховья ключа, чтобы попытаться найти коренное золото. Но коренных выходов руд не обнаружил, потратив, как ему показалось, на это уйму времени. И снова его тянуло выше, в надежде все-таки найти руды. Теория, так казавшаяся ему вначале безукоризненной о связи золота с гранитными телами, теперь не выглядела такой явной. Хотя россыпь Юбилейного и подтверждала его ранние предположения о существования такой связи…

Оставалось еще много работы, и начальник экспедиции думал ее закончить к холодам, привязав результаты работ к геодезической опорной сети Казанли.

Тому приходилось особенно тяжело. Сидьмя сидел на далеких вершинах и делал инструментальный ход к участку. Вот и сейчас, видимо, где-то бедовал в горах, ожидая погоды. Хватило бы только харчишек Дмитрию.

Прибывшие снизу два бата⁵ с эвенами передали ему записку Цареградского, сообщавшему о том, что пока в самом Среднекане и его не выявлено хороших россыпей. Надежды оставались только на этот участок. И Билибин мучительно думал о том, есть ли еще россыпи здесь или нет.

Чувствовал, как начал замечать в себе какую-то напряженность в характере. Иногда срывался и костил на чем свет стоит каюра из-за того, что тот проворонил лошадей, и они ушли к устью к прежней стоянке, где корм был получше. В людях, и так работавших по 12-16 часов в сутки, стал замечать усталость, но корил их за то, что все шло так медленно. Они не возникали и работали, моля Небесную Канцелярию о ниспослании дождя. Тогда можно было отдохнуть, истопить баньку и, главное, отоспаться.

И вот, наконец-то пошел благодатный мелкий и обложной дождь. Юрий Александрович, увидев, что сама природа давала отдых, провалился в безобразную спячку. Проспал сутки. И теперь, сидя в своей небольшой палатке, строил новые планы. Они предусматривали непрерывную работу до глубокой осени.

* * *

В августе, когда ночи неожиданно стали протяженнее, а темень не позволяла делать длинные маршруты, Билибин подозвал каюра и приказал ему идти на стоянку и готовить баню.

— Собери, Иван, весь груз, образцы. В общем, все лошадьми подними, чтобы мы налегке на рюкзаках скатились к стоянке. Да в бидоне заваргань «проклятую»⁶. Чтобы к нашему приходу крепость набрала. Да смотри не напробуйся, а то чарки водки лишу и без премии оставлю.

Весь табор, узнавший о приближении конца сезона, пришел в радостное возбуждение. А каждый, узнав от каюра, что начальник разрешил поставить «проклятую», заработал с какой-то даже одержимостью, видя конец сезонной суматохе. Билибин смотрел на повеселевший народ и диву давался, и откуда это у него только силы берутся. Люд даже не реагировал на его суровые замечания, если кто-то и что-то делал не так. Жили предвкушением отдохновения.

Самого же Билибина снедал червь сомнения, что он не все сделал для того, чтобы при возвращении из экспедиции обосновать начальству из «Союззолота», да и Геолкома необходимость продолжения работ. Самое трудное дело ему казалось сделано. Перспективы расширены, но сдавалось, что убедить начальство еще пол дела. Нужно его заставить дать команду на разведочные работы, чтобы обеспечить фронт работ старателям. Пока же фронта работ не было. Был лишь участок…

Еще будучи студентом, Билибин для себя придумал свою Барселону. Так он называл свой мир уединения и мечтаний, в котором главное место занимала природа. И придумал для себя Закон сохранения пространства: не важно, в какой части пространства выбрана система отсчета. Свойства обозначенного пространства в ней будут отражать общие свойства системы пространства, сообразуясь всякий раз с новым центром. Свойства пространства, таким образом, сохраняются вне зависимости от выбранной системы отсчета…

«Но закон отражает связи между предметами и составляющими состояний, явлений и движений»- размышлял сейчас Билибин . - Таких связей бесчисленное множество и физических, и физико-химических, и пространственных, и вещественных. Потому нет, и не может быть, единого закона формирования россыпей, как нет единого закона образования рудных месторождений… Слишком много переменных величин… Это, скорее, выражение всех многочисленных связей в цепочке явлений, которые подчиняются общим закономерностям, которые от нас скрыты, но заглянуть в них хочется… Должно же существовать направление изучения всех этих взаимообусловленных процессов образования рудных месторождений, в котором происхождение и рождение металлов обязаны быть объединены какой-то общностью… Например, металлогения?… Пока же мы надеемся на случай, который позволит нам случайно натолкнуться на золото то ли в россыпи, то ли в жиле… Мы сродни игрокам в рулетку, не знающие на что ставить и не уверены, что выиграем. И остаемся либо в дураках, либо с банком… Черт возьми, что я горожу!?…».

Перед Билибиным сейчас как раз был тот случай, когда свойства пространственного расположения одной россыпи указывали на условный центр окружающего пространства, свойства которого должны ответить на вопрос, есть ли здесь какая-то закономерность или нет.

«Скорее есть, чем нет. И надо эту закономерность найти…».

Геолог мучительно искал эту закономерность. Но тяжелый физический труд сушил мозги, изнашивал мысль и она, скукоженная в его сознании, не могла разразиться откровением открытия. Пока не могла… Всем движет время. Все приспосабливается к нему…

* * *

— Федор! Зови Юр Ксаныча на мой ручей. Срочно пускай идет сюда,- окликнул маршрутного рабочего Гвоздев.

— А что случилось?

— Долго рассказывать! Зови, когда говорят тебе.

Рабочий сплюнул. Полдня как сверху спустились и на тебе! Опять подниматься надо.

— Глянь-ка, кто-то снизу к нам подымается! А-а, кажется Федор от Фомича. Без рюкзака. На палочку опирается что-то.

— Подбрось дровишек в костер, чаек подогрей! - не оборачиваясь к своему рабочему, ответил Билибин, погруженный в свои записи.

Федор, тяжело дыша, присел у костра. Снял с головы пробный мешок, служивший ему шапчонкой.

— Что случилось?- спросил Билибин.

— Не знаю… Мое начальство велело вам срочно спускаться к его ручью. А для чего не сказывал,- жадно отхлебывая почерневший от второго разогрева чай, выпалил Федор.

«Фомич зря не позовет,- подумал Билибин.- Может быть золотишка намыл? Было бы просто здорово. Недалеко от Юбилейного. Это уж совсем другое дело…».

— Вы тут допивайте и скатывайтесь к Фомичу,- сказал Билибин. Кинул полевую сумку в рюкзак, поднял молоток и поторопился к Гвоздеву.

Гвоздев сидел у костерка и грел руки. Рядом лежал лоток и два мокрых крафтовых пакета.

«Ну и руки у Фомича! Крюки какие-то. Зацепит кого, не выберется с таких лап. Только красные… Не застудил бы. По утрам ледок в ручьях. И как только терпит холодную воду…»,- подумалось Билибину.

— Ну что у тебя, старина?

— Золото…,- сказал как-то безралично Фомич.

— Так радоваться надо! - отозвался Билибин и потянулся к лотку.

— А что радоваться-то! Вы его не оставите не домытым, а здесь работы всему отряду на неделю – не меньше. Стало быть, конец сезона отодвигается… За каюром опять же посылать надо…

— Вот это да! В этом ручье?

— В нем…

Билибин снял потрепанную за сезон фуражку. Вытер испарину, выступившую не то оттого, что быстро спускался к Фомичу, не то от волнения.

— Задал ты задачу, Фомич.

— Опять Фомич! Золота нет – виноват Фомич. Намыл золото – опять Фомич…

Расчувствовавшись, Билибин вдруг обнял промывальщика так, что с него сползла вязаная шапчонка. Такое никогда не случалось с ним. Он был не только требователен к окружающим, он казался им иногда, если и не сатрапом, то малообходительным человеком, думающим только о деле. А тут в нем что-то прорвалось другое…

— Ты просто не знаешь, что ты сотворил, Фомич! Это стоит большего, чего мы все вместе здесь добились после ваших трудов с Раковским. Это не просто золото этого ключа, Фомич! Это уже площадь, которую доизучать надо!

Геолог отпустил Фомича.

— Здесь даже получше золотишко, чем в Юбилейном. Посмотрите Юр Ксаныч!

Фомич развернул мокрый крафт.

— Это с ендовки⁷…

Билибин смотрел на золото и не замечал его. Оно неожиданно расплылось перед глазами и обернулось теми лицами, какие сомневались там, в Питере в его затее найти промышленное золото Колымы.

— Как назовешь ручей, Фомич?

— Холодным,- не задумываясь, ответил промывальщик, подкладывая веточки в костер.- Уж больно холодная вода в ручье, спасу нет…

Билибин пометил на карте ручей.

— Так что, за каюром посылать, али как?- нарушил размышления промывальщик.

Начальник закрыл полевую сумку, потер лоб.

— Нет, Фомич! Напротив! Что гоношиться, как ты любишь говорить. Люди устали, а если даже их силком заставить хоть само золото мыть, коли отдых им обещали – не поймут. А хоть и поймут, все равно работать плохо будут. А вот отожремся два-три дня, на третий, глядишь, другой коленкор получится. Как ты думаешь?

— Правильно, Юр Ксаныч!

— Так пошли мыть?

— Пошли…

— Эй!- крикнул он подходившим рабочим. – Сварганьте чего-нибудь поесть. А мы с Фомичем через часик-другой обернемся.

* * *

Шлиховали почти до «белых» мух, пока вода в ручьях совсем не исчезла. Билибин торопился. Отправил каюра с рабочим на базу в Среднекан. А с остальными, срубили два плота и пошел сплавом. Опыт сплава, полученный на Бахапче, не предвещал опасностей. Скорее отдохновение.

И все-таки в Билибине боролось два чувства. С одной стороны сознание того, что, несмотря на великие организационные трудности, с которыми он столкнулся в этом году, сезон оказался удачным. А с открытием россыпи по Холодному и Юбилейному появился объект разведочных работ, - это удовлетворяло и обращало сознание в новые планы по организации новой экспедиции. С другой стороны оставалось много нерешенных проблем. И одна из них – отсутствие коренного золота. Это тревожило.

«Ни одной зацепки! – Мучила мысль. – Ни одной! Во как обрадуются противники моего проекта… Но ведь россыпи есть, стало быть ничего еще не потеряно… Найдем! Надо только обоснование сделать таким, чтобы моя уверенность была уверенностью тех, от кого зависит решение о продолжении работ…»

— Юр Ксаныч! Да отвлекитесь маленько. Смотрите берега какие! Жизни радоваться надо. Золотишко нашли. Все живы, здоровы, а на вас лица нет. Словно недовольны сезоном и потеряли что…,- отвлек начальника от размышлений Фомич.

Действительно. Медленно проплывавшие колымские берега казались фантастическими и были окрашены в нереальные тона. За темно-синими спокойными водами оранжевый закат сливался с оранжевыми сполохами тайги. И не различить, какое изящество краше, то ли заката, то ли тайги, то ли подернутых пеленой далеких гольцов.

— Да-а! Хорошо-то как! – Отозвался Билибин. Когда работаешь, не замечаешь ничего вокруг. Что творится в природе. Все скорей, да скорей. А вот ты вернул меня к этому,- показал рукой на берега Билибин,- и действительно легче стало.

— Эй, впереди! – Кто-то крикнул с плота, следовавшего за плотом начальника экспедиции. - Смотрите на правом берегу медведь! Стреляйте…

— Не надо! - Отвел ствол промывальщика Билибин, суетливо заряжавшего ружье. – Еда есть. Пусть бродит.

Медведь, заметив сплавщиков, встал на задние лапы. Потянул воздух и неожиданно пошел в воду.

— Ты смотри, наглец! Мы ему жизнь, а он приключение на задницу ищет,- и Фомич на всякий случай дослал патрон.

Медведь остановился, опять сделал стойку. Вышел из воды, отряхнулся и побежал берегом, поглядывая на плоты.

— Ого-го! – закричали с соседнего плота.

— Эге-ей! – подхватил Фомич, работая передним веслом.

Медведь остановился. Потом еще немного прошел вниз и, вдруг, словно опомнившись, рванул что есть духу вверх крутой террасы. У самой бровки галечник сыпался, медведь сползал назад и снова пытался выбраться наверх, пока кубарем не скатился вниз к самой воде.

Народ смеялся. У них за долгий сезон отогревались души, а жизнь, подаренная хозяину тайги, воспринималась как добро, которое, оказывается, делать не совсем сложно.

Тихо плескалась о бревна плотов вода. Таяли сполохи заката. Кончался сезон.

* * *

Завхоз Коренев докладывал начальнику экспедиции:

— Спирту всего четверть. Водки одна бутылка. А народу уйма, так что не разгуляешься. А тут еще эвены дня через три обещались подъехать с мясом. Разве что…,- замялся завхоз.

— Договаривай!- отвлекшись от дневника, отозвался Билибин.

— Может «проклятую» зарядить?

В углу барака, сгорбившийся над столом Казанли, корпевший над какими-то вычислениями, прыснул:

— Ты, Степаныч, должен был давно догадаться! А тут школьником прикинулся…

— Дык, команды не было, Дмитрий Николаевич! Сухой закон, Юрием Александровичем введенный, пока им не отменен…

— Ладно юродствовать, Степаныч! – перебил Билибин. - А ты хорошо посмотрел во вьючниках? Там перед моим уходом, кажется, не одна бутылочка с водочкой оставалась?

Завхоз почесал затылок.

Оставаться-то оставалась, только…

— Ну, ты даешь, Степаныч! Никак выкушал, – охнул геодезист.

— Дмитрий Николаевич…,- протянул, было, завхоз.

— Короче, где водка?- строго спросил Билибин.

— Да неудобно как-то других закладывать. Валентин Александрович распорядился старателям по случаю окончания промывки, да мы с ним по одной откушали…

— Ладно!- опять перебил Билибин. Готовь «окаянную».

— Две или одну бадеечки?

— Я сколько раз говорил тебе, бадеечка – это ведро! А бидон есть бидон,- хохотнул опять Казанли.

— А какая разница-то, было бы в чем заварить бражку, а уж когда пить народ начнет – не спросит в бадье, ли в бидоне,- отшучивался завхоз. – Все равно мало будет…

* * *

Когда Казанли, наконец, завершил привязку объектов, в бараке собрался весь состав геологов. Выложили на стол планы, схемы маршрутов, карты и планы участков.

Вначале докладывал о своих маршрутах Цареградский, потом Раковский и Бертин. Заключал начальник экспедиции.

— Итак, товарищи. В общих чертах нам становится ясной геология изученной нами площади. Цель экспедиции в принципе достигнута…

— Мне, кажется, не в принципе, а достигнута и притом не с плохим успехом,- вставил, было, Цареградский.

— Это оценят там,- Билибин показал большим пальцем в потолок.- Нам самим надо разобраться во всем, что сделали, а, главное, что еще предстоит сделать.

— А что, разве это не конец нашей экспедиции?- спросил Бертин.

— Я думаю, что это только начало… Мы как раз и собрались сегодня, чтобы обсудить предложения по обоснованию постановки новых работ. Главное, что нам удалось сделать, это найти россыпи с промышленными содержаниями золота. Их будут разведывать старатели уже этой зимой. Есть зацепки и за коренное золото в Среднекане. Но главное, что удалось нам сделать, это получить новую и достоверную информацию о перспективах колымского золота. Но эти перспективы еще надо донести наверх. Я думаю, нашим устремлениям продолжить изучение колымского золота будут противостоять структуры, которые занимаются добычей золота в более доступных регионах Сибири.

— Против такого золота,- вставил Цареградский, показав на отмытое в мешочке золото в Холодном и Юбилейном, - вряд ли кто-нибудь будет противиться.

— Будут и наверняка! – отозвался Билибин.- Слишком далек, а, главное, тяжел путь к колымскому золоту. Да и место на Оле не совсем благоприятствует заброске грузов. Поэтому перед выходом в Олу я ставлю задачу моему заместителю Валентину Александровичу Цареградскому.

Первое: пройти по берегам рек Герба и Мякит для разведки тропы и попытаться найти новую дорогу для заброски следующей экспедиции. Путь по Бахапче вряд ли будет в дальнейшем приемлем, хотя и не безнадежным.

Второе: После возвращения в Олу постараться найти приемлемое место под строительство удобной базы.

В 1929 году В.А Цареградский отправится в сопровождении эвена-проводника и двух рабочих в залив Гертнера⁸. Потом в своих воспоминаниях он расскажет, что отправился туда на вьючных оленях. Залив Гертнера его проводник назвал Монгода-ном. А в устье небольшой речки⁹ в густой траве увидел оградку с крестом. Проводник сказал, что жил здесь когда-то тунгус Кирик Тимофеев. Летом ловил рыбу, зимой уходил охотиться в тайгу. Здесь и будет заложена В.А Цареградским культбаза, которая превратится в г. Магадан.

Я по прибытии в Олу немедленно отправлюсь для доклада в Москву и Ленинград с целью обоснования перспектив колымского золота. Думаю, что это мне удастся, если я заручусь поддержкой начальника «Главзолото» Серебровского.

Серебровский Александр Павлович (1884-1938). Член партии большевиков с 1903 г. С 1920 г. - председатель “Азнефти”, правления Всероссийского нефтесиндиката, заместитель председателя ВСНХ СССР. С 1926 г. - начальник “Главзолота”, одновременно с 1931г. - заместитель наркома тяжелой промышленности. С 1925 г. - кандидат в члены ЦК партии. Член ВЦИК и ЦИК СССР. Репрессирован: реабилитирован посмертно.

В дверь просунулась голова завхоза.

— Юрий Александрович! Все заждались уж, начальство требуют.

— Идем,- ответил Билибин.

* * *

В старательском бараке было тесно. Накурено. Как только открылась дверь, и весь геологический персонал втиснулся в помещение, народ возбужденно загудел. Вставали и уступали место у импровизированного стола. Некоторые забрались на нары и готовы были вкушать празднество там. Наконец, когда завхоз подал кружку Билибину и остальным геологам, начальник экспедиции постучал охотничьим ножом по своей кружке и обратился ко всем:

— Друзья мои! Не далее, как полтора года назад редко с кем мы были знакомы. А сейчас мы представляем собой словно одну семью. Не все было просто. И голодали мы и мерзли. Плавали в холодной воде и кормили комара. Но мы сделали свое дело. За нами придут, обязательно придут другие, а может и кто снова…

— Придем! - крикнуло несколько голосов.

— А куда мы денемся!- вторили другие.

…- Я тоже так думаю,- продолжал начальник. – Пройдет время и вся страна заговорит о золотой Колыме. Потому выпьем, друзья, за то чтобы наши труды не пропали даром. И хочу еще раз поблагодарить вас за труд ваш великий.

Выпил.

Стучали кружки, гудел раскрепощенный народ. Неожиданно дверь открылась и в ней оказалась фигура эвена.

— Заходи, дорогой! Эй, кружку подайте! Бражки с дорожки! А ну, давай, родной!

Но за ним ввалилось еще двое. Кто-то пытался стянуть с них кухлянки, а те противились, показывая, что для этого и штаны снимать надо. Народ смеялся. Сплошное братство вырывалось на улицу, дышали осенним воздухом и снова заходили обратно согреть душу.

Когда веселье достигло апогея, Казанли неожиданно предложил зажечь большой костер и у костра продолжить «вечер». Все выскочили наружу. Кто тащил от балков дрова, кто носился с топором, размахивая над головами, пока завхоз не отобрал его, чтобы не ровен час, не покалечил кого. Занялось пламя, а дрова все несли и несли, пока не образовалась пирамида из горящих поленьев. Пламя со снопами искр тянулось, вырастало и, кажется, уже достигало вершин деревьев.

Неожиданно к костру встал Казанли с эвеном. Обнял его за плечи, приглашая, таким образом, к эвенскому танцу «Ёх». Геодезиста тут же обнял рабочий, того – другой эвен. Образовался круг у костра и геодезист, потянув за собой круг, одновременно выбросывая то леву, то правую ногу вперед и в сторону, крикнул: «Ёх!», все подхватили «Ёх!», «Эннэ!», в ответ «эннэ!», эвен крикнул: «Айгос!», все вторили «Айгос!» и пошло-поехало. Кто-то уже кричал «Колыма!», все повторяли за ним «Колыма!». В общем, кричали то, что видели и что хотели кричать. Нескончаемый круговой эвенский танец водоворотом захватил и Билибна и Цареградского. Танцевали долго, пока кто-то крикнул, что мясо вытащили из хлебной печи, что упарилось уже, и пора бы по новой кружке наливать.

Наливали и пили.

Тихо опускалась ночь. Громче гремели песни. Отогревались души.