10 июля 1934 года в СССР образуется Союзно-республиканский НКВД, в состав которого было включено ОГПУ, переименованное в ГУГБ - Главное Управление Государственной Безопасности. Функции прежнего ОГПУ перешли к НКВД СССР. Наркомами внутренних дел поочередно становились Г.Г.Ягода (июль 1934 - сентябрь 1936), Н.И.Ежов (сентябрь 1936 - декабрь 1938), Л.П.Берия (декабрь 1938 - январь 1946). С 1941 года глава ведомства именуется Генеральным комиссаром государственной безопасности. Подразделения НКВД (МВД), осуществлявшие руководство системой исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) не соблюдали элементарных человеческих прав. За малейшие нарушения режима применялись суровые наказания.

Иногда с сопки муравейник каторжников казался хаотичным. Мелкие фигурки двигались непредсказуемо. Вот и сейчас, заключенные бросились как бы врассыпную. Оставлялись тачки, кирки, лопаты, отчего сердце начальника лагпункта сжалось. « Уж не организованный ли это побег?….». Но вот в муравейнике возникало какое-то направленное движение, возникали ряды, вырисовывалась колонна по четыре, и она уже направлялась по обсыпанной дороге к прорабству.

«А охранник говорил вид отсюда плохой. Нет, вид как раз замечательный! Горелая сопка вон как покрылась иван-чаем… Залюбуешься! А светло-серый пунктир дороги словно повис среди мари болота. Начинается из него и ведет вникуда…».

Начальник охраны заключенных, Цаплин, был одержим страстью к служебной карьере. Она для него была единственной возможностью «жить не хуже других». И когда ему начальство во Владивостоке пообещало за трехлетнее пребывание на Колыме дать квартиру, повысить в звании, у него даже дух захватил от такой возможности служебного роста. Уже мнилась сытая жизнь в приморском городе. Женитьба его пока не прельщала. Будучи всего тридцати от роду, крепко сложенным и приятной наружности, ему хотелось пожить свободным от мирских забот среди приятной наружности женщин… И эту мечту свою лелеял страстно, потому жестко и придирчиво относился к своим подчиненным – вохровцам, выходцам в основном из уголовного мира осужденных – уж не говоря о самих заключенных. Отбросы общества – и точка.

Цаплин встал, подтянул ремень. Поправил кобуру и начал спускаться к двум охранникам, бросавшими в воду камешки и считавшими громко «блины» на глади небольшого озерца. Пластины окатанных камней подпрыгивали, стелились легко и изящно по озерной глади. Легко и светло было и на душе начальника.

«Сейчас они вытянутся передо мной… Черт! А как приятно, когда тебя чтят, хотя бы и из бывших зэков, наделенных полномочиями охранников. А говорили здесь тяжелая служба… Вот приду, вытянусь в балке… Лиственницей пахнет… Хорошо, черт, возьми все-таки…».

В каждом человеке сидит Бог и Сатана. В зависимости от того, кто в человеке одерживает верх в той или иной жизненной ситуации, тому и следует человек, прикрываясь верой в того (или во что), в коих никогда не верил. Так и Цаплин. Способность восхищаться окружающей красотой северного лета приближала его к божественному откровению перед естественным буйством красок, щедро разбросанных по сопкам и падям. Но его карьерная страсть заглушала в нем это откровение, воздымалась стеной в его сознании, разделяющей сатанинское в нем и божественное. И для него истина «Не делай зла, не будешь жить в вечном страхе!» уже была не истиной, а заблуждением, поскольку данные ему властные полномочия над людьми, уже олицетворялись со страстью – властвовать! Страсть власти это тот же наркотик. Ей упиваются все и тем больше, чем больше дается власть над людьми и чем из более глубокого общественного дна поднимается человек. Цаплин был как раз из тех. Он упивался властью. Осознание же неограниченности своей власти над людьми, не способными защищаться, выметало из души Цаплина последнее, человеческое…

За колючкой двое охранников выстроили четырех заключенных и при появлении начальника охраны старший отрапортовал, что за время отсутствия никаких происшествий не случилось…

— А это что за люди? - строго спросил начальник охраны.

— Норму не выполнили, гражданин начальник!

— Лишить пайки! Завтра если также работать будут, отправим в РУР¹!

— С доходяг ничего и завтра не получится…,- было начал охранник.

— Молчать! Здесь исправительный лагерь, а не богадельня! Если завтра…

— Понял, гражданин начальник!

Цаплину нравилось, что вохровцы наперед читали его мысли.

«Доходяги» были осужденными по 58-ой статье. Начальник охраны мог и не давать команды лишить пайки. Они уже голодали вторые сутки, так как уголовники второй день подряд отнимали у них все, что им было положено из скудной еды. Два заключенных, попытавшихся сопротивляться, были жестоко избиты. Охранники вошли за перегородку только тогда, когда им дали знать уголовники. В бараке они правили, а их охраняли за перегородкой такие же, кто вчера лежали рядом на нарах.

* * *

Ночью к одному из «доходяг» - студенту из Ленинградского горного института, осужденному «за участие в троцкистском движении» - осторожно спустился с верхних нар Вовчик. Так звали заключенного, за его подвижность и простоту в общении, осужденного за то, что стащил у местного старосты курицу. Поймали, когда продавал на базаре. Хотел купить в городе лекарство больной матери, а вышел этап и Колыма.

— Ты, энто…, Студент! Под кастрюлькой из-под хлорки, что возле параши…, там хлеб, да сухари. Возьми… Я положил. В бумажке два куска селедки. Как только угомонится народ, забери. Подойдешь, будто бы по нужде, понял… Мы с другом сперли у Хромого. Прятал, засранец, на черный день от одноглазого, что бил тебя… Смотри только ночью забери, не щас, а как уснут все, иначе Хромой узнает, не здобровать тебе. А расколит тебя, меня в дорогу замурует. Как энтого, ну помнишь, когда шмон был? Так и подумало начальство, что сбег бедолага, а на самом деле по нему ходит … Ну, пока!…

— Спасибо, друг!

— Ладно! Чево там, спасибо…

Студент, которого между собой зэки иначе и не называли, выждав, когда все в бараке стихло, подошел к параше и тихонько приподнял крышку старенькой помятой кастрюли. Вытащил сверток. Быстро засунул под рубаху. Сделал по-маленькому и вернулся на нары. Прислушался.

Кроме сопенья, храпа, да какого-то всхлипывания и судорожного постанывания (видимо кого-то доставали и во сне) больше ничего подозрительного не было. Закрылся с головой. Вытащил сверток. Пахло всем: и хлоркой, и парашей. Но есть хотелось нестерпимо. Слюна закатывалась в гортань. Наконец, не выдержал и нашарил что-то мягкое. Это был кусок селедки. Во рту она не то чтобы растаяла, она исчезла в чреве студента в два жевка. Потом кусок хлеба… Оставалось еще больше половины.

Приоткрыв жесткое одеяло, посмотрел в сторону соседа, тоже лишенного пайки.

«Ведь не смогу дать… Так самому есть хочется… Да он все равно спит. А разбудишь, может сразу на еду накинуться и подымет на ноги соседей… Нет. Не смогу дать, черт побери… Не смогу…».

Он смотрел в сторону, как ему сдавалось спящему «доходяге» и вдруг в сумраке четко различил, как на него смотрят голодные глаза.

— Ты…, ты не спишь?- не веря собственным глазам, тихо спросил Студент.

— Не-ет…

— У меня…

— Знаю, я все слышал…

?…

— На вот, возьми!

Студент осторожно подсунул соседу сухарь и кусок селедки. Тот замотал голову одеялом…

— Эй!- зашептал снова студент.

— Голова соседа осторожно показалась из-под одеяла.

— Возьми, передай своему соседу. Чувствую, не спит,- прошептал Студент. А сам наслаждался, держа за щекой последний небольшой кусочек сухаря. Не жевал. Ждал, пока тот растает. Нестерпимо хотелось жевать его, но еще нестерпимее было желание проглотить, когда мякоть сухаря заполнит рот, а уж потом проглотить то, что от него осталось…

* * *

На пороге августа колония заключенных обсыпала полотно дороги у самых сопок. Пригнали из прорабства два трактора. Они ножами ровняли насыпанные тачками кучки грунта. За гулом тракторов не слышно было ни голосов охраны, ни прорабов, разве только монотонное повизгивание несмазанных колес тачек соседа, тяжелое сопенье работающих, не желающих остаться без пайки на следующий день.

— Студент!- позвал неожиданно Вовчик.

Студент обернулся, свалив тачку в нужное место.

— Бери тачку и вон у того трапа, что свободен от тачек, приостановись, поговорим. Оттуда не видно.

— Хорошо!

Как только студент с тачкой зашел за край доски, чтобы колесом пересечь другую, рядом оказался Вовчик.

— Выручи, дорогой! Век не забуду. Сейчас трактора нас закрывают, никто нас не видит. Ты брось тачку и подойди к трактору, притворись, что, мол, с животом что-то. К тебе подскочит охранник. А мне это и нужно. Я в бега намылился. Выручи, другой такой возможности не будет. А я тихонько вон к тому косогорчику – и был таков! А?

— Найдут ведь, измордуют…

— Где наша не пропадала. Авось и не поймают. Ну, как?

— Ладно.

— И еще,- спохватился Вовчик. - Как только кинутся искать, тебя наперво допросят. Поскольку ты рядом со мной тачку гонял. А ты им и скажи, мол, видел, как к реке подался, когда трактора еще подходили. Они к реке пойдут, да по течению проверку учинят. А меня уж и след простыл. Пикет, что выставлен за косогорчиком, охрана покинула. Жратву привезли с тракторами для них…

Студент бросил тачку и пошел к трактору.

— Эй, чего не работаешь! - заметил его охранник, положив ложку в котелок. – А ну марш к тачке! - и потянулся к винтовке.

— Живот у меня.., - скривился студент.

— Простайся здесь!

— Ты что охренел, вонь тут нюхать! - отозвался другой. – Иди сюда, засранец, я тебя вон туда к траншее отведу.

Студент побежал к насыпи.

— Не так шустро!… Вот так… Теперь садись, чтобы я твою жопу не видел, а голова на мушке была, понял!

— Понял…

Студент сидел, сколько мог терпеть охранник.

— Хорош, давай сюда!

Студент сделал вид, что ногами загребает гальку, вышел и побежал к тачке.

— Так-то! Смотри, еще раз подойдешь, в штаны заставлю сделать…

Студент поразился тому, как точно рассчитал Вовчик. Охранники с пикета ели долго. Людской муравейник, облепивший дорогу, монотонно делал свою работу. Шумели трактора. Наконец-то раздалась команда:

— Всем стоять! Руки за голову!

Охранники кинулись выгонять людей на построение.

— По порядку рассчитайсь!

— Первый, второй…

— Нет одного, крикнул охранник.

— Кого?

— Вовчика…

— А ну, студент, сюда!- скомандовал старший.

— Где напарник?

— Не знаю, видел, как реке побежал с ведром, думал, что кто-то команду ему дал.

— Когда! – заорал охранник.

— Да вот, когда трактора подошли,- спокойно ответил Студент.

— Охрана! Бегом двое к реке! Догнать! Остальные – всех зэков к бараку, марш!

Побег – явление чрезвычайное. Всех заключенных допрашивали с пристрастием. На Студента было жутко смотреть. Команда, бросившаяся к реке в погоню за сбежавшим зэком, не нашла ни следов, ни его самого. Потом кинулись искать везде. Беглец как испарился.

Прибыла команда из лагерного начальства. Зэки второй день не работали. Она работала не долго и, уезжая, забрала с собой начальника охраны и старшего охранника.

К зиме по трассе пронесся слух. Начальника охраны видели в соседнем лагере за тачкой среди уголовников. Созданная лагерная система насилия над другими, пожирала своих детей…

А трасса незаметно и с каким-то упорством продвигалась уже в горы. От одного прорабства к другому. И только на восемь часов она оставалась безлюдной, пустынной, ведущей в никуда, чтобы с рассветом укорачивающегося дня снова быть облепленной людским муравейником. Серым и безликим. И если бы кто-то догадался лечь на дорогу и посмотреть на неё, идущую в гору, огибающую сопки на излете осени и начале зимы, то увидел бы фантастическую картину изгибающейся в пространстве змеи, пытающуюся взлететь куда-то. Но смотреть было некому. Работающие видели перед собой лопаты, гальку, перемешанную с песком, нагруженные до верху тачки, а охранники – муравейник.