Если на фронтах победу приближали воины, партизаны, в тылу громадная армия женщин, детей, стариков, то в глубоком дальстроевском тылу с помощью геологов эту победу ковал спецконтингент, состоящий из заключенных: «врагов народа», «блатарей», «кроликов», разведывавших, добывавших не только золото и олово. Доля же вольнонаемных в Дальстрое составляла не больше трети.
Ни в одной стране мира во время ведения военных действий на собственной территории не добывалось такого количества золота, как в Советском Союзе. К концу войны среднедушевая его добыча доходила почти до одного грамма в год. В США, на территории которого не гремели выстрелы и не рвались снаряды, добывалось в полтора раза меньше.
Окончившаяся война ничего не изменила в отношениях власти и народа. Выигравший нечеловеческими усилиями войну своветский этнос думал, что после ее окончания ничто уж не помешает власти направить свои усилия на то, чтобы дать победителю в этой войне сытость и надежду на лучшее. Надежду на спокойное залечивание физических и духовных травм.
Но снова по ночам раздавался стук в дверь и люди вновь со страхом вскакивали с постелей, опять бежали за теми, которых уводили или увозили как будто в преисподнюю. Словно власть хоть на мгновение опасалась дать слабину народу, боясь разорвать ту связующую страхом и великим напряжением нить, которая помогала одним вершить, а другим дрожать: за кусок хлеба, за близких, за неосторожно сказанное слово.
И сызнова возвращенные из плена военные и гражданские, полицаи и пособники оккупантам, воры или просто посягнувшие на общественный колосок зерна, чтобы не умереть с голода, репрессированные, просто мозолившие глаза чиновнику или партаппаратчику люди потянулись этапами в ту же сторону – встречь солнца. Куда великие землепроходцы когда-то шли с надеждой увидеть Землю обетованную, а эти – увидеть то, что на самом деле вершилось на этой земле, но уже два века спустя.
Катастрофически уменьшающаяся численность заключенных в исправительно-трудовых лагерях в довоенное и военное время нуждалась в ее компенсации. Выпустив из лагерей часть людей сразу после войны, большей частью немощных и «кроликов1», их место занял новый поток вышедших из плена и осужденных по разным статьям людей.
Разразившаяся мировая гонка за обладание сверхоружием – атомной бомбой, заставила советскую власть искать источник сверхоружия – урановое сырье. И как в средине тридцатых годов, организовав «дело Геолкома», теперь власть в скоросшиватели вгоняла людей «Красноярского дела».
Чиновники от власти ставили нелепые задачи найти месторождения там, где нужно было плановикам, не сообразуясь с законами природы.
В марте-июне 1949 в Ленинграде, Москве, Красноярске, Томске и других городах страны «за участие в антисоветской группе» было арестовано около тридцати геологов, в числе которых были известные ученые и преподаватели, крупные специалисты, работники Министерства геологии.
«Красноярское дело» началось с поиска «виновных» в отсутствии в Красноярском крае месторождений урана. Оно приобрело характер масштабной репрессивной акции, направленной против «вредительства», «шпионажа», «контрреволюционной деятельности» в геологическом ведомстве.
Репрессии всегда начинались там, где начиналось новое дело.
Арестованных поездами и самолетами доставляли в Москву на Лубянку, где проводилось следствие, и помещали в камеры-одиночки. Тянулись долгие месяцы страданий.
Обвиняемых не выводили на суд. Через месяц после суда им объявляли, что они осуждены ОСО МГБ СССР 28 октября 1950 г за «неправильную оценку и заведомое сокрытие месторождений полезных ископаемых, вредительство, шпионаж, контрреволюционную агитацию» и приговорены к различным срокам заключения в ИТЛ. Получали вплоть до двадцать пять лет лагерей с конфискацией имущества и поражением в правах на пять лет («пять лет по рогам!»). Часть приговоренных, не выдержав истязаний, не доживала даже до суда…
«Вредители», получившие огромные сроки, были этапированы на геологические объекты ГУЛАГа, в основном, в так называемые геологические «шарашки», где велась разработка, в том числе и по урановой тематике.
В справках о реабилитации от 31 марта и 10 апреля 1954 будет отмечено: «Постановлением ОСО от 28.10.50 «Красноярское дело» закрыто за недоказанностью обвинения…».
Государство никогда не извиняется перед народом, потому как оно представляет собой только его «машину». А чтобы спросить с «машины», надо было бы справиться у людей, творивших эту машину, и почему она была запрограммирована на самоуничтожение и самоуничижение народа?
История оказалась не только наукой, поскольку из нее вытекают важные в практическом отношении следствия или «грабли», на которые можно не наступать всякий раз, просыпаясь и выходя из дома на двор, происходящих там событий. История оказалась всего лишь, скорее, сказаниями о событиях, достоверность которых всегда оставалась сомнительной, а интерпретация ложной. Даже в понимании, казалось бы, самой сущности вещавшей из подлинного документа, на котором стояла дата и подпись лица, творившего историю. Потому как мы не знаем всего того, что стояло или кто стоял за этим документом – провидец или подлец.
Власть с легкостью игрока в азартную игру ставила на народ и предавала его интересы, поставившего ее над собой. Так народ породил Иуду, который предал идеалы свободы, не потребовав и тридцати серебренников взамен.
* * *
Этапированные на Колыму второй час стояли на холоде и ждали, когда вохровцы растолкают их по машинам и не повезут по лагерям. Но шло время и даже вохровцы, замерзшие и злые, негромко поругивались между собой, топчась перед строем, согревая озябшие ноги.
Но вот с барака вышли трое, перекинулись на ходу несколькими фразами и остановились перед колонной заключенных. Выкрикнули несколько фамилий и их тут же отвели за колючую проволоку. Потом один из них начал перебирать какие-то бумаги и, видимо не найдя нужной, выкрикнул:
— Кто из Томска? Из геологов?
— Я! – раздался простуженный голос.
— Давай сюда!- крикнул военный.
Перед офицерами появился суховатый на вид заключенный, прятавший озябшие голые руки в короткое потертое пальтоо. Неуклюже повернулся, сказал:
— Шахов.
ШАХОВ Феликс Николаевич. 1894-1971 г. Геолог, геохимик, специалист в области металлогении. Один из основателей сибирской рудно-геохимической научной школы, доктор г.-м. н. (Ученая степень в1940 г присуждена без защиты диссертации), профессор (1935 г), чл.-кор. АН СССР (1958 г). Уроженец с. Белоярское Томской губернии. Сын потомственного казака Сибирского казачьего войска и народной учительницы. Участник Брусиловского прорыва. Служил в армии Колчака. После окончания ТТИ (1922 г) оставлен на горно-геологическом факультете для преподавания и подготовки к профессорскому званию. Был консультантом треста «Запсибредметразведка» Западно-Сибирского ГУ. За участие в создании и развитии минерально-сырьевой базы Сибири награжден орденами Ленина (1944 г) и Трудового Красного Знамени (1946 г). Арестован в Томске 25 апреля 1949 по «Красноярскому делу». Подвергался пыткам. Ему не давали спать, сидеть и лежать. Требования «чистосердечного признания» в шпионской и вредительской деятельности отверг. Постановлением ОСО при МГБ СССР от 28 октября 1950 отправлен на 15 лет заключения (самолетом в наручниках) на Колыму. В заключении работал на месторождениях золота и урана в дальстроевской геологической «шарашке» — Северной КТЭ № 8 при Первом управлении. Реабилитирован 31 марта 1954 г. После освобождения работал в Томске, с 1957 — в ИГиГ СО АН СССР (Новосибирск) зав. лабораторией геохимии редких элементов, затем отделом геохимии.
— Да-да, кажется, именно он,- произнес один из военных.
— Всё! Остальных на раскомандировку по объектам! – Кивнув посиневшему на холоде вохровцу старший из офицеров.
Феликс побрел за офицерами в барак.
В большой комнате было тепло и накурено. За столами сидели какие-то люди, склонившись, кто над картами, кто над разрезами, кто за стопкой книг и переплетенных вручную томов отчетов. Одни сосредоточенно что-то писали, другие тихо разговаривали между собой.
— В ваше распоряжение!- сказал один из сопровождающих Шахова офицеров сидевшему за большим столом человеку, склонившемуся над геологической картой. – Распишитесь!
Человек расписался, встал со стула, произнес:
— Феликс Николаевич, здравствуйте! Я наслышан о вас. Еле разыскали…
Главный геолог Дальстроя шагнул навстречу Шахову…
* * *
Шахов, после всех мытарств по этапам, внезапно ощутивший, что попал в братство таких же, как и он, геологов, почувствовал, как к нему возвращается не только жизнь, но и какой-то смысл существования. Он оказался в той родной стихии, называемой геологией, которая встряхнула его сознание и окунула хотя и в каторжный, почти по шестнадцать часов в сутки, труд, но который освобождал от необходимости каждое мгновение ощущать себя под конвоем.
Кроме двух старших специалистов, из вольнонаемных, все остальные геологи «шарашки» были из заключенных. Все они попали в лагерь по разным обстоятельствам. Но всех заставили заниматься тем, чем они занимались обычно там, на воле.
Поочередно геологов увозили, кого на полигоны добычи золота, олова, а то и в Магадан, создавать карты, писать отчеты.
Как рудника Феликса Николаевича определили за петрографическое и минералогическое изучение доставляемых к нему руд.
В шесть утра в барак, где ночевали такие, как и он, к нему обычно приходил вохровец и сопровождал в камералку геологов, а то и в Магадан, в подвал. Где он садился за свой стол, брал полированные и прозрачные шлифы, смотрел в микроскоп, описывал их. Нередко ночевал прямо здесь же, на стульях, укрывшись, чем попало, если вышестоящее геологическое начальство поджимали сроки в сдаче геологических материалов и обосновании направления геологоразведочных работ. Особенно на урановое сырье. Колымский край становился не только золотым. Урановая тематика интересовала руководство больше других тем, и оно в геологические «шарашки» вовлекало цвет геологической мысли, занимавшейся всеми видами изучения минерального сырья.
Однажды к нему в подвал зашел главный геолог и предложил прочесть на ускоренных курсах Дальстроя «Рудное дело». Шахов посмотрел ему прямо в глаза и спросил:
— А вы думаете, что есть, кому еще осваивать рудный промысел у нас?
— Не всех еще пересажали! - хохотнул главный, и уже серьезно добавил. – Мы-то уйдем, после нас что-то же должно остаться?
— Должно…,- в раздумье ответил Шахов.
— Я даже больше могу сказать,- продолжил главный геолог Дальстроя. – Именно здесь, в Колымском крае и на Северо-Востоке вообще, и на Урале, возможно в азиатских республиках и будет создаваться лучшая школа российских геологов. Именно в этих местах сосредоточен цвет геологической мысли…
— Неужели необходимо создавать цвет под конвоем и заставлять унижать невинных людей, которые этот самый цвет нации и составляет? Неужели для развития страны необходимо, чтобы цвет нации загоняли в эти мерзкие лагеря, где не только воздух, мысли пропитаны парашей. Неужели…
— Не надо дальше!- прервал его главный.- Придет время разберутся во всем, а нам нужна сейчас эта школа, практическая школа геологии, которая позволит поднять страну из военной разрухи. Партия по комсомольским путевкам направила сюда…
— Понимаю… Я все понимаю… И, конечно же, с благодарностью приму ваше предложение. Только как же, позвольте, меня будут представлять молодым людям, комсомольцам, понужденным партией изучать рудную геологию. Товарищ заключенный?…
— Не бойтесь, Феликс Николаевич! Вас будут называть по имени отчеству, и обращаться к вам, как к известному профессору и ученому. Не все у нас еще пока даже здесь пропитано зэковскими порядками… И оденут вас по-человечески…
— Мне уже нечего бояться, коллега! Я отработанный материал…
— Все образуется, Фликс Николаевич. А вам в помощники и в ученики определю, подающих надежды молодых людей. Подал прошение о возможности расконвоирования вас и еще нескольких специалистов. Но вы знаете, не все от меня зависит…
* * *
Шахов среди своих помощников выделил Леонида Валова. Пришедший с армии, смышленый, он подавал серьезные надежды в рудном деле. Оставался после занятий, не отходил от рудного микроскопа, а на Федоровский столик2 в подвале своего учителя смотрел, как на нечто фантастическое, когда тот, сделав несколько мудреных операций, определял оптические показатели сложнейших силикатов.
— Я никогда не научусь этого делать, как вы, Феликс Николаевич,- вздохнул Валов.
— Научитесь, молодой человек! Месяц походите сюда, наберетесь опыта и будете других учить… Вот эту книжечку почитайте на досуге.- Шахов протянул ему небольшую потрепанную, вручную сверстанную книжку.
— Спасибо! Только я не успею ее прочесть за ночь. Меня завтра вечером отправляют в партию. Точно еще не знаю куда.
— Хорошо! Тогда возьмите ее с собой. Может пригодиться вам.
— А как же вы?
— Я? – засмеялся учитель. – У меня пока голова на плечах работает, как-нибудь обойдусь без нее. Берите же!
Валов, устроившись поудобнее на железной кровати в общежитии, раскрыл рукопись и неожиданно увидел на внутреннем титульном листе отпечатанную на пишущей машинке фамилию своего учителя… Это уже была вторая рукопись, которая оказалась у ученика, написанная рукой Шахова.
Феликс Николаевич не только работал по ночам, он творил…
* * *
Возвратившись в родной институт зимой 1954 года, после того, как был реабилитирован, в Томске Шахов заметил много перемен.
Начальник отдела кадров Института посмотрел на документы Шахова и, вчитавшись в графу, которая содержала вопрос: «Были ли судимы?», рядом значилось: «Сидел, но судим не был?».
— Это как же изволите понимать?- спросил чиновник.
— Вам трудно объяснить,- ответил Феликс Николаевич. – Для этого нужно оказаться там, откуда я прибыл.
— Ну, знаете ли?…- Посмотрел из-под очков кадровик.
В его глазах Шахов заметил такое, что другого, даже не познавшего лагерной жизни, заставило бы почувствовать неприятный холодок, вдруг пробежавший по позвоночнику. Потому как во взгляде принимавшего на работу чиновника еще скрывалась возможность возвратного движения к тому, чтобы наивному человеку могло показаться, как тот посмотрит на него, так он действительно может узнать «где раки зимуют».
Но наступало другое время… На пороге окончания холодной зимы маячила где-то весенняя оттепель…
