— Ипатыч, слышал? Стрелял кто-то! – крикнул пробщик, выглянув из палатки.

— А ну-ка пальни, может нас ищут! – отозвался Григорий Ипатыч, и тоже вылез следом.

Выстрел эхом прокатился по сопкам, стряхнул с рядом стоявшей лесины едва пожелтевшие иголки и затих. Заскрежетала вдали кедровка.

— Фу, напасть!- выругался пробщик в адрес взбаломошной птицы.

Но вот скрежет кедровки затих. Оба напряженно вслушивались в тайгу. Наконец, где-то далеко прозвучал ответный выстрел.

— Наши! – негромко сказал Григорий Ипатыч. – Похоже, что нас ищут. А ну-ка, Стас, костерок побольше, да с дымком разложи. Глядишь заметят.

Стас сгреб поодаль сухой валежник. Зажег. Пламя быстро охватило сухие сучья. Набросал сверху свежего лапника, прикрыл его влажным мхом, и столб дыма, поднявшись высоко над стоянкой, начал стелиться и расплываться сизоватым облаком над долиной реки.

* * *

Мысль о находке образца в долине с богатым содержанием оловянного камня не давала покоя Колмакову. В его полевом дневнике так и осталась бы запись о том, что большинство шлиховых проб, отобранных из речных отложений, показали лишь единичные знаки оловянного камня¹, если бы не эта находка…

— Нет! Тут что-то не так,- сверлила сознание мысль. – Надо возвращаться. Если в русле есть такие обломки руды, должна быть где-то оловянная россыпь, должна!

Но еще не отгуляло по распадкам и падям короткое северное лето, как откуда не возьмись, сорвалась, загуляла непогода по долине реки Аюн-Онгахтах – Могила Шамана. И кто знает, почему эта река получила такое название, только свирепствовавшая непогода действительно была похожа на чудовищную пляску дождя и снега, хлеставшие двух упрямых людей, пробиравшихся навстречу холодному месиву.

Шли медленно, на пределе сил заканчивающегося полевого сезона. Вот и знакомый увал, за которым маячили гребни далеких гор. Туда! Скорее, скорее! Пока еще можно работать, пока не лег снег.

Наскоро приготовленный чай у костра согрел людей, вернул им силы и они, захватив с собой только необходимое для работы, подошли к знакомому месту.

Разговаривали мало. Притершись во время полевого сезона, промывальщик и техник-геолог понимали друг друга с полуслова. И все-таки волновались, когда нагребли по лотку галечника с песком около устья небольшого ключа, где и был поднят камень.

Точными, выработанными за сезон движениями, отметалось с лотка пустое, пока уже с трети объема наскоро пробуторенной породы среди гравия тускло заблестели кристаллы оловянного камня.

Не верилось. Такое количество касситерита указывало на просто фантастические содержания оловянного камня в русловых отложениях… Отмыли до черного шлиха и были поражены количеством минерала, оставшемся на лотке …

Но вот отмыт еще один, другой, третий лоток… Богатая россыпь оловянного камня уже потрясала воображение.

И откуда только взялись силы! Руки от ледяной воды сводило, выворачивало, но двое упрямо и методично брали пробу запробой, пытаясь оконтурить россыпь, но она не кончалась.

Вначале мыли каждый своим лотком, потом одним – попеременно. Один мыл, другой грел руки у костра. Потом менялись, пока лоток совсем не валился из рук. Тогда молча, постанывая, почти совали в горящие угли раскраснешиеся крюки ладоней. И не понятно было, что срывалось с их посиневших губ от холода – стон или радость открытия…

Уже вечер спускался в долину Могилы Шамана, а они все мыли и мыли.

Кое-как закончив работу, собрали в рюкзаки отмытые пробы и вернулись к стоянке, когда уже в долину опустилась сырая промозглая ночь.

Четверо суток голодного ожидания отряда с лошадьми, когда снег и дождь, попеременно сменяя друг друга, сбивали не успевшие покрасоваться листья полярной березки и иголки лиственницы, измучили геологов, и они бли уже готовы ринуться на старую стоянку в надежде, что отряд из-за непогоды остановился и пережидает ее там. Но Колмаков знал настырный характер каюра. Тот не будет отсиживаться, если люди бедуют где-то. Придет.

* * *

— Ого-го! Ипаты-ыч! Ставь кастрюлю, жратва идет! – Кричал Стас, выйдя к излучине реки.

Колмаков, заметив шедший снизу караван лошадей, налил воды в кастрюлю, поставил ее на таган и подсунул жар.

«Ну, кажется, и этот переплет позади! Выбраться теперь только. С таким оловом грех в тайге затерятся…»,- думал Ипатыч, вглядываясь в лица подходивших людей.

Колмаков Григорий Ипатович. Прошел путь на Северо-Востоке от разнорабочего, промывальщика до начальника поискового отряда. Окончил ускоренные геологические курсы «Дальстроя». Будучи депутатом Абыйского районного Совета, участвовал в открытии и разведке Депутатского месторождения олова в 1947-1948 гг. За это открытие удостоен лауреата Государственной премии СССР.

* * *

В марте 1948 года одиннадцать человек с двадцатью лошадьми вышли карваном из поселка в свой долгий и тяжелый путь, чтобы разведать россыпь и выявленный оловоносный объект прошедшим полевым сезоном Григорием Колмаковым в долине реки Могилы Шамана.

Возы Ипатыча, как его звали все, на санях с трудом пробивались через глубокий снег. Дикий холод, особенно по ночам, заставлял жаться людей друг к другу в палатке, чтобы согреться около непрерывно горящей жестяной палаточной печки. Одетые только в ватные штаны и телогрейки, люди, изморенные недосыпанием, укладывались на возы и где ехали, где шли, а где и толкали тяжело груженые сани, помогая лошадям вытащить их из рытвин и лесных завалов.

— Наддай! – кричали каюры.- Даваю-даваю! – отвечали люди, выталкивая заледенелые сани, провалившиеся в наледь.

На половине пути весенняя распутица смешала все планы пробивающихся к месту проведения полевых работ геологов. Брошены сани. Тяжело груженые вьюками лошади едва брели по раскисшему снегу. Падали и уже не вставали от бескормицы, от израненных ног, от тяжести непосильного груза. В предсмертных мучениях всхрапывали, кажется, с мольбой смотрели в глаза людей, потом их била мелкая дрожь и, в конце концов, затихали. Уже мертвых люди развьючивали, нагружали на остальных, уже сильно ослабших лошадей поклажу и те падали еще быстрее, пока из двадцати лошадей к базе ни пришло всего шесть.

Груз потерянных во время весеннего перехода лошадей люди вынуждены были уже тащить сами, впрягшись в нелепо сбитые волокуши из тонких лиственниц и жердей, наспех сколоченные нарты, а то еще и груженые каждый вьюками, сидорами, рюкзаками. Стонали, падали, снова вставали и снова шли, матеря, на чем свет стоит и тех, кто понудил их идти за длинным рублем, и начальство, отправившее караван неподготовленным к длинным переходам, в общем, всех – кто имел отношение к экспедиции и кто не имел. Так, по инерции, и на чем свет стоит.

Такая уж русская душа – вначале найти виновных и снять с себя ответственность за свою нерасторопность, за «авось», а потом самим же расхлебывать то, что произошло.

Поставив на отстой уцелевших животных, которые и копытить-то могли только с трудом, люди, наскоро обустроившись, тут же приступили к работе.

Ипатыч торопился. Весна стремительным броском перекинулась в лето, а лето на севере не меряется месяцами, оно проходит как один полярный день…

— Ипатыч! От работы кони передохли! Мы же, в конце-то концов, не лошади, а люди,- ворчали промывальщики, канавщики, пробщики. – И жратвы-то всего – ничего.

— Какие мы люди?- шутил в ответ Ипатыч, сам едва передвигая ноги от усталости, - мы сознательные животные.

А сам тяжело размышлял:

«Где же начальник отряда с каюром, которые должны были к началу июня подойти и обеспечить всем необходимым работников? Где? Все контрольные сроки прошли. Уже июль по косам расцвел иван-чаем, а каравана все нет и нет…».

Словно понимая состояние Колмакова, Стас успокаивал начальника.

— Придут, куда денутся! Может лошади сбежали, а их ищут, может дожди помешали. Придут, не голодуем еще пока…

Ипатыч глядел на Стаса и все больше проникался доверием к этому щуплому на вид, но сильному по натуре и духу человеку. Судьба его ломала и била наотмаш. Рос без отца. Тот сгинул где-то в Средней Азии, устанавливая там советскую власть, гоняясь за басмачами. Стас закончил семилетку. Стал работать в колхозе. За работу платили трудоднями, которые в магазин не представишь, да не отоваришь ничем. Чтобы не умереть с голоду ночами собирал на полях то, что оставалось после уборки. Где початок кукурузы найдет, где колосков наберет и руками вышулушит в торбу, а где и картошки подкопает. Но заложил сосед парня. И Стаса по этапу отправили в Сибирь. Мать не протянула и года без него.

Попав в лагерь, Стас чуть не замерз на лесоповале при строительстве Магаданской трассы, приваленный бревном. И только чудо спасло парня – заметили свои, лагерные.

И все-таки ему однажы повезло. Как-то выстроили команду заключенных, в которую входил Стас, и перед ширенгой появился в хорошо сшитой и подогнанной робе геолог. Что-то объяснял начальнику лагпункта. Тот, кивнул головой и выкрикнул:

— У кого есть образование семь классов, три шага вперед!

Вышло около десятка людей.

В бараке начальник лагпункта объявил конкурс, кто грамотнее напишет диктант, тот будет расконвоирован и пойдет отбывать срок в геологической партии.

Это было за пределами мечтаний всех, кто отбывал срок под конвоем. У геологов и паек был сытным, и одежонку давали по сезону, а главное – это не слышать рыки вохровцев, выносить их тычки и унижения, не быть битым уголовниками, верховодившими в бараке по ночам.

Стас написал диктант с двадцатью ошибками. Это оказалось лучшим примером грамотности в отличие от тех, кто делал их в каждом слове и даже не по одной. Его расконвоировали с двумя другими молодыми людьми. На них, не прошедшие по конкурсу, смотрели такими глазами, что Стас до сих пор их помнил. Они смотрели на счастливчиков глазами покойников…

Станислава Воронова направили в Магадан на ускоренные курсы техников по опробованию при «Дальстрое». Получив «корочки» пробщика, Стас попал в отряд Григория Колмакова. Тот, узнав от него, как он оказался расконвоирован и попал в геологи, спросил:

— А что же ты сейчас продолжаешь делать столько ошибок, когда документируешь шурфы и канавы? Взялся бы за ум и выучил грамматику, глядишь, второй раз в аналогичной ситуации и пролететь сможешь…

— Снаряд в одну и ту же воронку дважды не падает!- засмеялся в ответ Воронов.

Но продолжал все-таки учиться самостоятельно и Колмаков вскоре удивился способности этого человека «схватывать на лету» азы геологии. Он и сам-то имел аналогичное ускоренное геологическое дальстроевское образование… Поэтому ему было известно, какие практические усилия необходимы для того, чтобы постигнуть что, где и как искать. И не менее важно – отображать в документации то, что есть на самом деле, а не то, что хотелось видеть.

«Что видим, то поем!», - любил он повторять слова своего учителя, мастера промывки и документации Степана Фомича Гвоздева. В этом он видел аналогию в «Ёхаре» - танце тунгусов, хором повторявшие то, что наблюдал вокруг и выкрикивал запевала, а остальные, обнявшись, ходили по кругу и подхватывали хором слово или короткую фразу, подбрасывая в так ноги…

Ипатыч переживал. Еще не растворилось в памяти прошлое тяжелое окончание сезона, как и этот складывался трудно. Чтобы скрыть беспокойство и не привлекать внимания работающих на разведке россыпи оловянного камня, Григорий уходил после работы вниз по реке к далеким гольцам в надежде найти следы лошадей и каюра.

«Уж не перепутали ли распадки, и случайно не ушли за соседний водорздел? Не заплутались бы? Тогда и их придется искать, и работу не сделаем»,- думалось Колмакову. Но, просмотрев устья всех распадков, в которые могли зайти лошади, Ипатыч не обнаруживал никаких следов. Даже следов диких животных не было. Словно вымершая была долина. И это отчасти успокаивало. «Значит, не проходили, выходит – в пути где-то… Но как же долго они идут!… Не случилось ли что? Разные люди в тайге сейчас бродят..»,- мучили тяжелые мысли Григория.

Неожиданно он вспомнил, как два года назад, уходя на Эндэбал на заверку материалов, оставленных унтерштейгером Петром Метеневым в XVIII веке, сыном знаменитого горного офицера Афанасия Метенева, он чуть было не попал в отчаянное положение, если бы не Стас и пастухи-оленеводы…

Отряд Колмакова уже перевалил отроги Верхоянского хребта, как вдали каюр рассмотрел дымок костра, вокруг которого суетились какие-то люди.

— Геологи, однако? – спросил каюр.

— Не должно быть…,- забеспокоился Григорий и велел связку лошадей завести за увал.

— Может развьючить лошадей?- спросил каюр.

— Погоди, разведку сделаем,- ответил Ипатыч и подозвал Стаса.

— Надо бы посмотреть, что за люди? Возьми винтовку и пройдись вон тем увалом, да посмотри сверху. Сколько людей, есть ли у них оружие? Не бежавшие ли из лагерей? Тебе легче будет разобраться, кто они…

Колмаков видел, как Стас осторожно прошел увалом и совсем близко оказался от бивака незнакомых людей. Потом, слившись с камнями, пропал.

Присмотревшись получше, каюр заметил среди деревьев палатку.

«Может действительно геологи или топографы? Откуда у бежавших может быть палатка?» – подумал Григорий.

Но в это время заметил, как из нее вышли трое и направились в их сторону, к перевалу. Пригляделся лучше, заметил, что все трое вооружены.

— Что делать? – спросил каюр.

— Прячь лошадей вон в тот распадок!- скомандовал Ипатыч,- а мы с двумя рабочими постараемся отвлечь их. Может и не беглые вовсе, а энкэвэдэшники ищут беглых. Больно оружия много у них. Вон, смотри, еще двое отделились от палатки, тоже вооружены и перебежками направились к увалу, где исчез Стас. Ба! Да они окружают его! Смотри, а, черт! Обнаружил себя Стас. Вон, карабкается выше! Уводи лошадей, Федя.

В это время раздался выстрел, потом другой. Стрелял стоя человек, из тех троих, кто направлялся к перевалу. Стрелял в сторону Стаса. Он хорошо просматривался на склоне. И странно, не прятался, а перебежками поднимался выше по отрогу.

Заметившие его люди, начали преследовать Стаса. Трое пытались отрезать пробщику отступление к вершине отрога, а двое торопились к нему снизу.

Стас притаился, снова слившись с камнями. Не стрелял. Расстояние между ним и обнаружившими его людьми медленно сокращалось. Трое преследователей шли во весь рост, не пытаясь даже прятаться за уступчики скал. Вот они уже зашли чуть повыше Стаса и начали просматривать местность.

Из палатки вышел еще один человек и что-то прокричал им. Но именно в это время раздались два выстрела и двое преследователей Стаса, взмахнув руками, упали. Потом выстрелы загремели сразу с нескольких сторон. Двое спрятались в палатку, а преследовавшие Стаса уже не подымались. Видно были убиты или тяжело ранены.

— Не Стас стреляет, однако! – произнес рабочий, лежавший за камнем рядом с Колмаковым, вытащив патроны и положив их рядом на камне.

— А кто же, кроме него?

— А кто знает? Стас не мог так часто стрелять. И стрелок с него хреновый. Смотри, смотри!

Колмаков заметил, как с противоположной стороны склона возникли две фигуры людей и краткими перебежками спускались к палатке.

— Эвены!- чуть было не крикнул рабочий.

— А какого рожна им охотится на людей? – спросил второй.

— Не знаю, какого рожна, но, очевидно, достали они их, коли начали стрелять. Что-то не то здесь. Уж не разборки какие?- отозвался Ипатыч.

— Тогда может подмогнем эвенам? – засуетился один из рабочих и попытался подняться.

— Лежать! – Скомандовал Ипатыч. - Вон Стас спускается по склону тоже к палатке. Сигнал бы нам подал, коли что, а то сам крадучись приближается к костру.

Неожиданно установившуюся напряженную тишину пронзил крик. Из палатки выскочил один, потом второй человек и начал беспорядочно стрелять. Но вот один упал, потом второй. Пытался привстать, но был сражен кем-то.

Все стихло.

У костра выросла фигура Стаса. Он поднял палку, привязал к ней какую-то тряпку и помахал в сторону перевала, давая знак Ипатычу.

Когда Ипатыч спустился с лошадьми к костру, пожилой эвен, как ни в чем не бывало, пил чай со Стасом.

То, что произошло в долине ручья, потрясло Колмакова.

Стас, посланный им посмотреть, что за люди стали на их пути, неожиданно в упор столкнулся с пожилым эвеном, державшим наизготовку карабин . Узнав от Стаса, кто за люди, вышедшие с лошадьми к перевалу, эвен объяснил ему, что в долине беглые из лагеря уголовники, убившие и разоружившие конвоиров и продвигавшиеся на юг. По пути наткнулись на его стадо, надругались над женщинами, ограбили и забрали двенадцать оленей, на которые погрузили продукты, заброшенные зимой и, таким образом, обрекли семью на голод.

Глава семейства с двумя сыновьями выследил их и решил расправиться сам с обидчиками. А чтобы заставить выйти уголовников с палатки и рассредоточиться, попросил неожиданно подвернувшегося Стаса обнаружить себя и уходить наверх, прячась за скалы и вывести, таким образом, на засевших в камнях оленеводов. Он так и сделал, рискуя быть убитым уголовниками. А пастухи уже довершили дело, поскольку стреляли очень хорошо.

— А что будем делать с убитыми?- спросил Колмаков.

— В камнях им могила! – Ответил отец семейства и подозвал к костру своих сыновей, спускавшихся со склона с каким-то мешком. Когда те подошли, он взял у них мешок и высыпал содержимое на землю.

Это были отрезанные правые руки убитых.

Григория чуть не стошнило.

— Зачем вы так?- спросил Ипатыч старшего.

— Уполномоченным отдадим. Нам же, какую-никакую премию выпишут с каждой головы. Все меньше голодать придется зимой…

Колмаков не стал задерживаться, развьючивать лошадей. Уходил долиной, торопясь оставить это жуткое место, где одни где-то и когда-то убивали, а другие только что закончили охоту на них.

Сейчас глядя на Стаса, Ипатыч радовался тому, что рядом с ним находился такой человек, на которого можно было не только положиться, но которому можно было доверить дело. Отозвал его в сторону и сказал то, что не мог сообщить работающим на разведке людям.

— Кажется, что-то случилось с караваном начальника партии… Может, и сгинул уже где-то? Поэтому, чтобы не спровоцировать панику в отряде, я решил сам пройти часть пути навстречу каравану и разузнать причину его задержки. А ты, Стас, будь за старшего. А коли спросят, куда я ушел, скажешь, охотится. Вернусь не ранее, чем через четыре дня. Два дня буду идти навстречу, а не найду – два дня обратно.

И опять Григорий заглядывал в отдаленные распадки, прочесывал всю долину. Ни лошадиных, ни человеческих следов не было.

К концу второго поисков, дойдя до дальних отрогов хребта, Колмаков выстрелил в зазевавшуюся на протоке утку, чтобы утолить голод. И неожиданно отдаленный, словно ответный, звук выстрела коснулся слуха Ипатыча. Хотелось сразу же выстрелить, ринуться вниз по долине, но Григорий не спешил. Слишком еще свежи были воспоминания встречи с расстрелянными эвенами уголовниками.

Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, он продолжал движение вниз по долине реки. Подошел к небольшому болотцу у старицы реки и заметил в двухстах метрах дымок костра. Около него сидели двое. Только по собаке и узнал, что это были свои…

Изможденные, с почерневшими лицами каюр и начальник партии сидели у костра и рассказывали горькую историю перехода к базе партии. Выйдя к Могиле Шамана, они потеряли лошадей. Пошли искать по следам, надеясь в течение дня вернуть их, захватив с собой только ружья, котелок, да еды на раз поесть. Продукты и снаряжение оставили на берегу. Кони ушли далеко за перевал. Вместо одного дня, ходили два, но так и не нашли животных.

Неожиданный ливень в горах смыл груз с невысокой террасы и когда вернулись к брошенному снаряжению и продуктам, то там ничего не нашли, кроме размытой террасы, рванья, застрявшего в завалах, да отдельные побитые банки с тушенкой на косах.

Григорий сознавал, что разведка месторождения либо сорвется, либо люди будут обречены на голодный пай и сверхчеловеческую возможность выжить, доведя работу сезона до конца.

С начальником выбрали второе. Работать.

Десятого сентября к окончанию полевых работ пала еще одна лошадь. С пятью оставшимися лошадьми, способным были тащить на себе разве только седла, тринадцать человек вышли в долгий обратный путь к поселку, груженые добытыми пробами, питавшиеся тем, что добывали по дороге охотой. Спали вповалку у больших костров, прижавшись друг к другу потертыми и излатанными не один раз телогрейками, попеременно дежуря у костра, дабы люди во сне не сгорели или не замерзли, поскольку морозы уже были жестокие.

В конце октября измученные и едва живые люди, четыре из двадцати ушедших из поселка весной лошадей добрались до него. Там их уже считали пропавшими, а в семьях и не надеялись уже на возвращение близких.

Начальник экспедиции терялся в догадках. За открытие оловянного объекта Колмакова нужно было представлять к награде. За потерю лошадей – нужно было взимать деньги с него деньги «за нанесение материального ущерба экспедиции».

Вызвал к себе бухгалтера.

Бухгалтер – высокий и уже в годах человек, готовый вот-вот сорваться с насиженного места и отправиться на материк, принес калькуляцию стоимости нанесенного ущерба экспедиции.

Двадцать пять тысяч рублей? За четырнадцать лошадей?

— Да!

— Невероятно! Мы же по пятьсот рулей за лошадь платили в прошлом году?

— То были молодые лошади,- парировал главбух.

— А эти же, какие?

— Старые, стало быть, дороже стоят…

— Не понял?

— А что здесь не понять? Чем старше лошадь, тем дороже она стоит? Это же не купля-продажа, а возмещение ущерба! – поднял палец кверху главбух.

— Это кто же придумал? – возмущенно спросил начальник экспедиции.

— Вот инструкция. Здесь все расписано, как нужно рассчитывать ущерб,- невозмутимо сказал главбух. – Это кругленькая сумма! Нужно в органы подавать.

— Зачем?

— За нанесение вреда в особо крупных размерах.

— Но это же тюрьма?

— А как же вы думали, Серафим Пантелеевич? Таков закон.

— Ты понимаешь, Матвей Николаевич! Его к ордену представлять надо, а ты ему такие убытки вешаешь?- вскричал начальник экспедиции.

— Не я, а мы с вами, Серафим Николаевич! Я насчитал, вы подписали, он должен платить. А мы обязаны вместе с вами сообщить в органы…

На следующий день Калмыкова Григория Ипатовича секретарша ознакомила с приказом начальника экспедиции о премировании его 1000 рублями за открытие крупного оловоносного объекта. К вечеру геолог-прораб Стас Воронов обходил геологический поселок с шапкой. Собирал деньги на покрытие ущерба геологом, который не наносил его государству. Которое, напротив, само должно было снять перед ним шапку и простить ему то, что должно было списать, не оглядываясь на инструкции. Но таково было государство, таковы были и люди, писавшие такие инструкции, таковы были исполнители, покорно чтившие волю чиновника, не ведавшего даже, может быть, что творит.

Продав все, что могли купить люди в поселке, в том числе и дом, Ипатыч оказался на свободе, заплатив сполна насчитанное бухгалтером, чтобы весной идти опять в тайгу, искать то, что никогда не терял тому, кто мог всегда вытащить из кучи бумаг нужную инструкцию и показать всю хрупкость человеческого бытия.