— Ванин? – Заметив поднимающегося на террасе геолога, начальник партии Перегудов. - Ты где шлялся? Я уже чуть партию всю на ноги не поднял, чтобы искать тебя! Ты хоть соображаешь, во что могут обернуться твои отлучки? За сорок три километра он, видите ли, на свидания ходит. Хоть бы предупредил кого, душа твоя неприкаянная.
— Все равно шли дожди… А что, вы тоже, когда на свидание ходили, предупреждали кого-нибудь об этом?
— Не-ет! Ты, Ванин, ничего не понял! Здесь не богадельня и не дом родной. Здесь геологическая партия. А в ней есть порядок. И если ты хоть еще раз…
— Все равно же непогода была? Все баклуши били… Вот я и ушел. Что на спальнике лежать… День туда и день обратно.
— Вода же по ручьям прёт! Кто знает, что может случиться с тобой. А потом ищи-свищи по распадкам.
— Я водоразделами ходил…
— Вот-вот! Водоразделами он…,- уже мягче говорил Перегудов. – Научил на свою голову… Иди и отсыпайся, Дон Жуан!
Ванин прошел к своей палатке.
В заходе, вдали от базы, геологи обычно уплотнялись как могли, дабы излишества не давили на плечи во время переходов. Только начальник со старшим геологом жили в двухместной палатке с железными ящиками с секретными картами, многочисленными кальками планов, схем, разрезов. Остальные восемь человек разместились в шестиместной палатке.
От вынужденного безделья народ после завтрака лежал на спальниках и, увидев пропавшего на двое суток техника-геолога, не упустил возможность отпускать шуточки.
— Ну что же ты, Леша? Туда и сюда! А ночку кому оставил? – Засмеялся промывальщик Сулин.
— Он только за си…ку подержался и айда обратно, чтобы Перегудов ему не накостылял!- Ответил за Ванина, тасовавший колоду карт, геофизик.
— И на хрен бы сдалось через хребты переваливать, чтобы за это самое подержаться, - смеялся геолог Лыжин.
— Да перестаньте над парнем издеваться, вы! – вступилась за парня начальник поискового отряда Галя Караваева. - Вам бы только ржать от нечего делать. Поешь, Леша! Около печки каша теплая еще. А я сейчас чайку из термоса налью.
— Ты бы его, Галя, проинструктировала, как и что…, когда он на свидание отправляется,- ерничал геофизик Чекунов. – Умными и красивыми восхищаются, а любят дураков и дурнушек!
А Сулин почесал репу, перед тем как бросить карту на спальник, хрюкнул:
— Ей самой бы у меня поучиться…
Все знали, на что намекал промывальщик, частенько на базе заходивший в палатку к Караваевой
— Ты, голь не прикрытая! Что склабишься-то? – Не то, утверждая его умение обходительности с женщинами, не то, желая унизить ерничавшего любовника, заметила Галя. Она указывала, таким образом, ему на место в иерархии полевиков, но в то же время лишенного пока возможности в маршрутах общаться с нею и укор, мол, что ты болтаешь?! В то же время в ее фразе, сказанной с потаенной улыбкой, было такое, что невозможно было ей самой скрыть страсти к промывальщику.
Все покатились со смеху.
Ванин не прикоснулся к каше. Снял сырые сапоги. Обернул их такими же сырыми портянками, подоткнув края вовнутрь, выставил за палатку. Выпил кружку чаю и, не отвечая на реплики и смешки, лег на спальник и отвернулся, глядя в брезент палатки.
Лежал молча, пока все устали обсуждать его. Но, несмотря на неимоверную усталость, так и не мог заснуть. Мысленно опять возвращался к Аннушке и прокручивал в сознании ее нежелание оставить его у себя до утра…
Когда все поняли, что распогодилось надолго, Леша, осторожно, чтобы не разбудить товарищей, отсыпающихся за недоспанные ночи, которых и ночами-то здесь на Севере не назовешь – светлым светлые, выскользнул из палатки.
Тяжелые серые облака скрывали далекие гребни. Вода в ручье поднялась.
«Ничего! Водоразделами проскачу!». – Решительно сказал себе Леша. И, закинул за плечи ружье поверх рюкзака, направился вверх по ручью.
Его Аннушка работала в соседней партии. Иногда Леша ловил на связи ее голос. Иногда даже удавалось с ней поговорить. Но не долго. Его это угнетало. Ему хотелось с ней говорить, говорить… И однажды, когда он ей предложил выйти на связь после двенадцати ночи, она засмеялась и ответила, что тогда она утром не встанет. А Валов, начальник партии, непременно сделает замечание.
И тогда у Леши возникла мысль сбегать к ней, когда дожди надолго заставят геологов отменить маршруты и бить канавы.
Но погода стояла как по заказу – ясная. Геологи в поте лица бегали в маршруты, а он еле успевал документировать канавы. Солнечная теплая погода перешла в сушь. Где-то далеко загорелась тайга. Воздух наполнился еле уловимым запахом гари. Сизая дымка над горами висела больше недели. И вот, наконец, ночью по палаткам раздалось знакомое и такое желанное постукивание первых капелек дождя. Народ понял, что наконец-то! Распогодилось!… Никто не вставал, не варил, не кипятил. Отсыпались.
Леша хорошо ориентировался даже в ненастную погоду. Бежал по водоразделам. На базу Валова пришел глубокой ночью. Пес, лежавший под козырьком одноместной палатки, с которым Аннушка ходила в маршруты, было, гавкнул, но узнав Алешу, приветливо забил хвостом по земле.
Леша постучал по жердине, вокруг которой был завернута пола палатки и застегнута изнутри.
— Кто?- раздался сонный голос.
— Я!
— Кто?!
— Алексей…
В палатке раздался шорох. Потом появились руки, расстегнувшие полу палатки. И когда Алеша вошел, Аннушка прошептала.
— Сумасшедший!… Ты?
— Я…
— Погоди я обратно в спальник залезу… Так… Ну, рассказывай!
— А что рассказывать… Вот пришел…
Он сел на край спального мешка и взял ее руку.
— А ты как?
— Отсыпаюсь… Хорошо, что на базу успели. А то бы сидели в каньоне. Знаешь, тут такой рельеф! Страшно ходить. Водопады все, водопады. Обходишь один, а за ним другой. На шлиховке, знаешь, не мед. Иной раз за день и плана не сделаешь. Промывальщик иногда туфтит. Заставляю перемывать. А в общем, все нормально… Правда, девочка моя что-то заболела в поселке. Переживаю. А ты как?
— Как обычно. Тоже работаем. Объемы большие. Горняков много, а на документации я один. Правда, Караваева иногда помогает. Если бы не она, зашился… А здесь погода испортилась. Я так обрадовался…
— Смешной ты какой-то, Алеша. Я же тебе говорила, сердечный ты мой, что у меня мужчина есть…
— Ну и что?
— Как что?! Понимаешь, мне нельзя с тобой встречаться… Прошлый раз ты приходил – все полевики знают! Это плохо, Алеша…
— Но у нас же с тобой было?…
— Что же из этого? Ну откликнулась я на твою страсть… Бывает… К тому же я думала, что он бросит меня, а он вернулся… Мне, женщине, жизнь свою надо устраивать, Лешенька, жизнь!
— Брось его! Давай с тобой…
Аннушка тихо засмеялась.
— Ты знаешь, я ведь его люблю!
— Как!? А как же я?
— У тебя это пройдет, Алешенька, пройдет.
— Не хочу, чтобы проходило…
— Ну и дурачок! Нагнись ко мне.
Алеша нагнулся, она обхватила его руками и поцеловала.
— А теперь ступай! Еще услышит кто-нибудь…
— Не могу… А вообще-то… Ладно. Я пошел…
На обратном пути Алеша не замечал ничего. Шел и шел. Лишь когда порыв ветра обрушивался зарядом дождя, прятался в скалах, накрывшись полиэтиленом, пережидал.
Осень пришла быстро. Объемы горных работ не выполнялись. Перегудов сам помогал документировать канавы, видя, что Алексей Ванин не справляется с Караваевой с документацией выработок. Горняки гнали план, торопились добить канавы и расчистки до снега. И когда все же, подбив объемы, Перегудов понял, что объемы выполнены, заказал транспорт на выброску.
Алеше изредка летом удавалось слышать голос Аннушки, но она избегала длинных разговоров. А в сентябре уже уехала в поселок.
Ванин тосковал. Студенты-практиканты уехали. Общаться с горняками не хотелось. Перешел в одноместную палатку. Жил один. И когда уже от работы над журналом документации под свечкой плыло перед глазами, откидывался на нары, крутил радиоприемник и слушал музыку. Иногда засыпал под нее и просыпался от шороха в приемнике, когда радиостанция уже прекратила вещание или волна тонула в шорохе помех. Тогда ставил на печку чайник. Снов зажигал свечку. Старался в работе заглушить чувства, но это ему плохо удавалось. Он любил той любовью, которая не знала никаких запретов. Его даже не смущал отказ Аннушки. Признание ее перед ним в том, что она любит прежнего мужа. Он сам продолжал любить, и этого ему казалось почти достаточно, лишь ба Аннушка продолжала существовать где-то, лишь бы мог видеть ее, заходить иногда.
К концу сезона, когда Алексей принял последнюю канаву и ушел к себе наводить лоск в журнале документации, вечером к нему в палатку зашел проходчик. Протянул ему молоток.
— Возьми! Твоя потеря.
Алеша смутившись, взял молоток и положил его под нары.
— Да что прячешь? Уж все знают, что там написано…
Горняк посидел, выпил кружку чая и вышел.
Алеша достал молоток. Ручка за сезон была отполирована ладонью, но от этого надпись только ярче выступала: «Я люблю тебя, Аннушка».
Когда уезжал с горного участка, Алеша оставил молоток на своих голых нарах, словно оставлял свою любовь на одиночество.
В поселке, когда разгрузили транспорт, к нему подошла повариха, которая работала у них в партии два года тому назад. И попросила что-нибудь из продуктов. Потому что бедствовала.
Ванин порылся в кузове «Урала». Собрал, что осталось: крупы, банки.
— Донесешь, Сергеевна?
— Пожалуй нет… Помоги, здесь рядом. Я около дороги живу.
— Так тот же дом под сносом?!- удивился Алеша.
— А куда ж мне с дитём? Печь поставила, трубу в окно – вот и живем.
— У тебя же бич ошивался?
— Да кто только не ошивался у меня… Сейчас одна. Знаешь, до пенсии еще почти два года. Вот от поля и до поля с вами перебивалась. А нынче не пошла. Приболела что-то… Так поможешь?
— Ладно, пошли!
Ванина поразило убожество в жилище Сергеевны. Хотя все казалось прибранным, но ребенок на кровати и две кошки, да чашки с кружками и закопченным чайником на столе – это все, что окружало быт этой женщины.
Ванин выкладывал на кровать содержимое рюкзака. Девочка обхватила ручонками консервные банки, выложенные из рюкзака Алексеем, и, сделав удивленными глаза, пролепетала:
— Это нам, мама? Это все нам и мы есть будем, да?
У Ванина ком к горлу подкатился…
— Я завтра принесу еще, что, может быть, осталось из харчей…
— Спасибо тебе, Алешенька. Молод и добр ты. Хоть бы славная тебе женщина подвернулась. Не знаю, как и отблагодарить-то тебя.
— Не стоит!- И Ванин вышел из покосившегося здания, в котором был целым только один угол.
Геологов встречали в семьях домашним теплом. По неписанной традиции три дня после выезда с поля геологи отъедались, отмывались, насыщались домашним уютом. А те, кто жил в общежитии, сдвигали столы в какой-нибудь комнате и отмечали конец полевого сезона по-своему. Покруче и весело.
Ванин не находил себе места. Застолье, напротив, усиливало желание, подогретое вином пойти к ней, Аннушке. Он выходил из общежития, ноги сами несли к ее дому, но всякий раз он разворачивался и оказывался в общежитии. Но там его охватывало чувство снова искать с ней встречи. Так и кружил – от общежития к ее дому. Пока сам не мог объяснить себе, как оказался перед ее дверью.
Было уже поздно. В подъезде деревянного двухэтажного дома было тихо настолько, что Ванин чувствовал биение своего сердца. На втором этаже дома света не было. Был только на первом, и это успокаивало его. Потому что нажать кнопку звонка не решался. Присел на корточки, прислонившись спиной к стене. Так и сидел бы, не решаясь ни позвонить, ни уйти.
За дверью Аннушки послышалась какая-то возня.
«Пес, наверно…»,- подумал Алеша. Но потом послышались ему приглушенные голоса. Один голос он бы ни с каким другим и никогда не спутал – Аннушкин. А вот второй… Он насторожился. Голос тоже очень хорошо знакомый. И когда почувствовал, что уже щелкает ключ в замочной скважине, инстинктивно поднялся и стал за большой старый шифоньер, отделяющий дверь Аннушки и соседей.
— Ну, давай! Пока! Завтра я приду также, после десяти… Только дверь держи открытой, а то пес твой на ноги соседей поднимет как тот раз…
Ванин слышал, как они целовались.
— Ну, пока, любимый… Холодно… Нагой стою.
Мимо лестничной перегородки и шифоньером протиснулась широкоплечая фигура в куртке с поднятым воротником. И когда человек свернул по лестнице вниз и свет с первого этажа осветил ему лицо, Алеша узнал его. Это был ни ее бывший муж, которого он хорошо знал, это был любовник…, водитель экспедиции Головин…
И внутри Алеши, будто, все оборвалось. Аннушка, которую он боготворил и наделял качествами, которыми мог наделять только искренне любящий человек, оказалась обыкновенной шлюхой… Он рванулся к двери, толкнул ее и вошел в темный коридор. Пес взвизгнул от радости, узнав его по запаху. В проеме короткого коридора появилась, нет, возникла тень обнаженной женщины…
— Ты вернулся? Сумасшедший…
Алеша ощутил всем своим существом, как остро пахнущие знакомым запахом волосы прикоснулись, прижались к его щеке, и это испарило куда-то всю его решительность. Он обхватил ее голову и начал истово целовать их. Но женщина вдруг встрепенулась, оттолкнулась от него, видно что-то почувствовала, и протянула руку к выключателю. Ослепительный свет ударил в глаза Алеши. И в этой вспышке он увидел знакомое изящество обнаженной фигуры женщины.
— Так это ты? Ты…,- прошептала Анна.
— Я…
Она с размаху ударила по Алешиной щеке.
— Негодяй! Так ты подсматриваешь, сопляк?! Ты…, ты посмел прийти ко мне? Я же тебе сказала, что не люблю тебя!… Ты встретился с Костей на лестнице, и прямо ко мне!? Идиот! Вон отсюда, прошипела женщина и стала наступать на Алешу.
Алеша не помнил, как вышел из коридора, как шел по улице, как зашел в общежитие, как бросился на койку. Растоптанное вожделение и самолюбие, уничтоженное и размазанное по щеке пощечиной любимой им женщины, удивительное и ни с чем не сравнимое чувство, которое ему давала страсть, все это толкнуло его в бездну лишнего, никчемного в этом мире человека. Юношу еще, не способного понять, почему есть такие женщины, и почему устроен так мир, когда в нем так хорошо жить. И тут почему-то на память ему пришли слова своей бабушки, которая провожала его на Север: «Живи, следуя моим заповедям, внучек: не проси, не кради, не жалуйся – люби!»
«Отлюбился я, бабуля… Не жаловался, не просил и не крал. И все потерял, не приобретя ничего… Зачем тогда жить?».
Алексей хотел уйти от своего страдания, подсоединившись к подгулявшим полевикам. Но ощущение лишнего и среди них, вкушавших возвращение из тайги прелестей, которыми были обделены в поле, и не желавших замечать что-либо вокруг вне веселья, заставили его, выпившего немного вина, спрятаться куда-нибудь. Но в общежитии, куда спрячешься оттого, что там происходит? И пошел бродить ночью по берегу Алдана, жег костер…
Ванина нашли утром рыбаки. Он сидел на бревне, на берегу Алдана, обхватив колени руками, словно пытался согреться. Но ударивший первый мороз был слишком жестоким для легко одетого юноши, чтобы осталась хоть какая-то надежда великой душе согреться, так и не испытавшей взаимности…
Вечная память вам, не нашедшим отзвука в сердцах тех, у кого не было сердца! Вечная память изгоям любви, сохранившим ее другим, не познавшим ее силы и бездны… Вечная слава тем, кто не ждал от нее взаимности, но любил, не смотря ни на что! Я кланяюсь вам, ибо другие страдания против ваших – ничто!
