Глухов спал долго. Не слышал, как начал суетиться народ. К нему в палатку дважды заглядывал водитель вездехода, но не решался разбудить начальника. А на вопрос к проснувшемуся геологу: «Ещё спит?»,- тот ответил: «Пускай спит! Начальство спит — работягам нечего суетиться!».

Геолог почесался и снова полез в палатку.

Александр проснулся и мысли о Панове, Оленьке, Найдёнове сразу же заполнили его сознание, словно ждали его пробуждения.

«Теперь с этими мыслями мне суждено ложится и просыпаться, работать и говорить с персоналом о чём угодно, они будут подстерегать меня всякий раз, когда их место не будет занято делом. Я так с ума сойду. Работать надо, работать…».

Он ещё долго лежал неподвижно. Прислушался. За палаткой стояла тишина. День, видимо, был не настолько жарким, поскольку в палатке не стояла нестерпимая духота, какая обычно заставляет выскакивать из неё, как только солнце коснётся брезента.

«Итак. Если компания Панова прекратила своё существование, а мне удалось добраться сюда значит это последняя возможность изучить объект. Но кто возьмёт на себя аналитику и обработку собранного мною материала? Но ведь, если материала не будет, то и проблемы не будет? Стало быть за оставшиеся деньги надо материал всё-таки набрать. Не всё же время будет длиться чёрная полоса в изучении месторождения? Будут образцы, пробы, появится заинтересованность у кого-то. А может и не появится… Нет, не может не появиться, такие объекты не часто встречаются. Значит работать!».

С приходом решения работать дальше откуда-то появились силы. Александр вышел из палатки, заглянул в соседние. Народ спал.

«Начальство спит, народу делать нечего». - вспомнил известную полевую поговорку геологов Глухов и улыбнулся в бороду. Не стал никого будить. Взял топор и стал колоть дрова. Звуки топора, негромкая суета на кухне постепенно выталкивала народ из палаток и жизнь к вечеру приобрела обычный полевой ход. Но вопросов никто не задавал. Посматривали на начальника настороженно, а тот за кружкой чая, когда большинство народа подтянулось к длинному кухонному столу, неожиданно спокойно сказал:

— Будем продолжать работы. Подъём завтра в шесть, грузимся и всей толпой едем на участок. Пока мы будем работать с весеннего лабаза водитель с Черкасовым привезут часть продуктов и всё необходимое для продолжения работы.

— Мы одним рейсом не управимся, Василич,- сказал Черкасов.

— Остальное оставим на следующий год…, если такая возможность появится. А пока, господа-товарищи, готовимся к завтрашнему дню. С вечера, чтобы утром не суетиться.

Глухов заметил, как пришло оживление в его отряде, как ясность принятого им решения заставила людей заняться каждому своим делом.

Едва сумеречная тень приполярного дня зажглась первым лучиком солнца, Глухов открыл глаза. Но было ещё рано вставать. На коньке каркаса перекладины палатки c наскоро очищенной от коры лиственницы сверху вниз на паутинке спускался маленький паучок. Остановился в нерешительности, заметив широко раскрытые глаза человека, и решительно ретировался вверх. Прошёлся по коньку и скрылся за жестянкой печной разделки.

«Дурашка… Сейчас затоплю печь и ты ретируешься оттуда. Нашёл бы себе другое место…. Так вот и мы суетимся, ищем своё место в жизни, а оказывается средой и этим местом управляют другие… В их воле изменить наш образ жизни тогда, когда им заблагорассудится. А мы думаем, что это судьба смеётся над нами всякий раз, как только нас «поджаривают» обстоятельства…

А, собственно, где теперь моё то место, когда всё это кончится, если не кончилось уже? Куда податься, чтобы снова не пришлось бежать от того, что ты считал избранным и уготованным себе местом в жизни. Это место сейчас как разделка для печной трубы, куда спрятался паучок. Но стоит затопить печь, чтобы заварить себе чаю, как паучок стремглав побежит от своего убежища искать другое. Куда мне податься, если всё рухнуло в одночасье вместе с надеждой на счастье с женщиной, какую у меня украли?».».

Глухов Вылез из спальника. Прислушался. Его поразила тишина, царившая за палаткой.

«Кажется народ спит… Пусть поспят, рановато ещё. Впереди каторжная работа».

Осознание принятого решения продолжать работы отодвинуло на время нестерпимую боль, терзавшую уже которые сутки Глухова с получением известия о гибели Панова и неизвестности судьбы Оленьки.

Александр вышел из палатки. В глаза больно ударила белизна выпавшего снега на высоких отрогах хребта. А долина, вместе с умытым дождями редколесьем, нежась под яркими лучами солнца, — отдыхала от ушедшей куда-то на запад ещё вчера непогоды.

Тишина и покой, повисшие над стеклянной гладью озера поразили Александра.

«У природы не может быть крайностей. В крайностях её состояний — разрушение, а в покое — красота и размеренность вечности…». - Он улыбнулся этой мысли, взял из-под навеса дров, вернулся в палатку и затопил печь.

Паучок осторожно покинул временное пристанище и вернулся на своё прежнее место под жердь конька палатки.

Глухов улыбнулся и принял это за хороший знак.

«Надо жить и возвращаться к дому. И ждать там Оленьку. А пока — за дело, которое вдохнул в мою жизнь Виктор. За дело…».

В шесть утра Глухов вышел из палатки и зычным голосом крикнул почти забытую им команду, какую давал в недалёком прошлом на побудку людей: «Бат-тарея, подъем!».

В палатках возникла возня. Потом из них начали появляться люди с заспанными лицами. Кто брал полотенце и шёл к озеру, кто сразу вытаскивал спальник, упаковывал его и тащил к вездеходу.

— Ни чего себе! А снежок-то в горах. Не знак ли это, что пора домой собираться,- потянувшись, изрёк Матвей.

— Ещё не заработали, чтобы домой собираться! - заметил водитель вездехода Николай.

— А начальник бодрячком с утра. Ишь, как солдатикам скомандовал. Видно служил в армии, не то что некоторые, - посмотрев на Матвея сказал Нюргун.

— Я больной с детства! Мне нельзя в армии служить.

— На тебе пахать надо с утра и до вечера, больной нашёлся! - засмеялся Нюргун.

— У меня работяги такие как ты, Нюргун, есть. Так что пахать вы будете, а я буду вам трудодни писать, - смеясь, ответил геолог. - А действительно, сегодня начальник другой, чем недавно казался. Значит действительно время опять пришло пахать. Эй, кто там на камбузе сегодня, жрать хочется!

И снова закрутила Глухова полевая жизнь. Он не гнал людей на работу, но люди, видя, как начальник ранним утром бросает за спину рюкзак и уходит в горы, а возвращается тяжело груженым пробами, когда уже большинство из них спали, приняли это ритм без ропота.

— Со стороны посмотришь на вас, Василич, кажется обыкновенный сухощявый мужик, а по делу рассудишь, - железный получается. И на какой ляд такое напряжение?! Сам загонишь здоровье своё и людей отвадишь потом в горы с геологами ходить, - говорил Матвей Черкасов.

— Вот посмотрю на тебя, Матюша, вроде бы ты только жизнь свою в геологии начинаешь, а не разумеешь того, что геолога полевой день кормит. Сделаешь работу, будет чем зимой заниматься. Не сделаешь — кому ты в геологии зимой и вообще нужен? А у нас, брат, вся жизнь в сезоне. Пока вёдро — пахать будем, в дождь — отлёживаться…

Глухов говорил правду и в то же время лукавил. В непрерывном водовороте дел он только и мог отвлечься от мыслей, какие, как только он оказывался один в палатке, немедленно настигали его. Это были мысли о том, что станется с его делом на этом месторождении после сезона? Где гарантия того, что всё то, что он делает не напраслина? Будет ли продолжен проект? Или те, кто убили Панова, просто забудут про всё, что задумал довести до конца его друг? И Александр работал, работал, работал. Даже неожиданно для себя сделал вывод, что, несмотря на на то, что много работал — не уставал.

«Это нервы. Конечно же… На них и держусь. Не свихнуться бы, чёрт… А Матюша прав. Надо людям отдых дать».

Но на следующий день над горами повисла облачность и обложной дождь к вечеру загнал всех в палатки.

«Кажется, за меня выбор сделала природа. Спасибо, тебе милая… И я отосплюсь…».

Ретироваться с места работ на базу был непросто. Ручьи вспенились и наполнились песком и глиной. Вездеход нырял то в ямы, то зарывался в гальку и тогда лопались стальные пальцы, рвались гусеницы и люди по дождём «обували» технику и когда она с трудом добралась до базы, народ затопил баню, ставил опару на хлеб, варил, жарил, отъедался. А поздно ночью поочерёдно лез на полки бани — грелся и парился. И жизнь снова казалась не такой тяжёлой, а погода не такой противной.

Воспользовавшись непогодой, Глухов и Черкасов сводили маршруты, дополняли карты, делали разрезы, пополняли реестры проб и образов, то есть выполняли обычную камеральную работу. Постепенно вырисовывалась картина месторождения.

— А в канавке-то, за которую уцепился Данилов, действительно тела — просто загляденье. Я вот в пятке канавы с работягами подчистил и смотри, Василич, ещё одна метровая жила. А ниже по склону фрагмент коренных выходов почти полутораметровой жилы.

— Ну и замечательно! Бурить надо под жилы.

— Только как затащить сюда буровую?

— А мы не будем сюда тащить буровую. Попробуем вот с этих мест горизонтальным бурением нескольких скважин достать тела на глубине 50 — 80 м,- показал Глухов на карте места заложения будущих скважин.

— Всё равно дорогу надо будет делать по склону.

— Непременно. Но это не проблема. Проблема в том, как получить запасы, какие могли бы устроить будущих инвесторов.

— А что, наш инвестор отказывается что ли уже от своего предприятия?

Глухов намеренно не ставил в известность никого о случившимся. Считал это лишним, поскольку и сам-то не представлял себе все последствия.

— Изменились обстоятельства, Матвей. Инвестор здесь не при чём.

— Всё равно, мне кажется, даже с учётом вот этих хороших тел, что оказались в канаве, месторождение невзрачное. Жильные типы месторождений обычно ничего хорошего из себя не представляют.

— Если тебе кажется, то надо креститься, дорогой. Ты ещё не видел всего рудного поля. Никогда не делай заключение и выводы об объекте, если его не увидел целиком. В жилах, из которых вначале сезона мы взяли большеобъёмные пробы для технологических испытаний, средние содержания марганца как минимум на пятьдесят — пятьдесят пять процентов марганца потянут. А это не руда, Матюша, это уже концентрат. Такими концентрированными телами промышленники не бросаются, - спокойно ответил Глухов.

— В такую Тмутаракань, мне кажется, никто не полезет.

— Экономику, как и месторождения, делают одержимые люди, Матвей, а не те, кто со всей осторожностью может прикрывать собственную задницу, так на всякий случай, кабы чего не вышло. А кто не боится ошибиться, не страшится защищать собственную точку зрения, опираясь не только на собственный опыт и таковой других, но ещё обладать неким предчувствием своей правоты и возможностью самой природой реализовать масштабные объекты. Это и те, кто не только умеет считать деньги, но умеет видеть перспективу развития региона. Это, ещё раз хочу подчеркнуть, люди, которые могут взять на себя тяжелый груз испытаний недоверия или неверия в объект и его перспективы, критики и недоверия со стороны тех, кто сам никогда не открывал ничего подобного и не испытывал таких душевных потрясений. Пессимизм никогда не был двигателем прогресса ни в одном деле. Объективный оптимизм делает жизнь и богаче и интересней. В ней есть место и авантюризма и шарма. Запомни, в геологии отрицательный вердикт о перспективе объекта более опасен, чем ошибка в отнесении его к уникальным, крупным, средним или малым. Технологии так стремительно развиваются, что бесперспективный объект, казавшимся вчера, сегодня может оказаться востребованным экономикой. Так что наш объект попадает в категорию как минимум месторождения уникального по качеству руд, а по запасам…, поработаем, посмотрим.

И ещё, я хотел, чтобы ты понял, что никогда ни один геологический объект не выглядит уникальным. Для этого его нужно изучать, давать ему предварительную оценку, разведывать. Месторождением он становится только тогда, когда геолог подсчитает и сдаст геологические запасы Государственной комиссии. А до этого, ты из ликбеза знаешь, оченть далеко ещё.

— Я не люблю авантюрных людей.

— А ты вообще можешь на взлёт отличить авантюру от разумного риска?

— Не знаю… В общем поработаем посмотрим. Но у меня складывается впечатление, что здесь только мелочь, крупного объекта не просматривается. Хотя…

— Вот на этом «хотя» и остановимся. В следующий заход на фланги пойдём. И ты пойдёшь вот сюда, и проследишь жилы вот здесь. - Глухов обозначил кругом место, куда должен был пойти Матвей. Там, по теории, должна проявиться вот такая закономерность. Существенно марганцевого состава жилы перейдут в полиметаллические, а затем — в существенно с сульфидом железа.

— Посмотрим, - деловито сказал Черкасов, перенося район своего исхаживания на свой планшет.

Глухов улыбнулся. «Лишь бы уверенность твоя, Матюша, не перешла в самоуверенность. А в остальном у тебя будет всё хорошо».

Полевые дни похожи друг на друга. Монотонность и непрерывность тяжелого труда рабочих бросала вечерами их на нары в палатках, где непрерывно топилась вечерами печи из заготовленных и привезённых вездеходов брёвен, поскольку относительно жаркие дни сменялись холодными вечерами и ночью. Унылый каменный марсианский ландшафт скальных бастионов и осыпей, лишённых даже примитивной растительностью и лишайниками, окружавший со всех сторон геологов, вначале работы восхищавший своей красотой палитры, перемежающейся тонами и полутонами всего видимого спектра, в сезоне давил на психику. Утром взгляд обычно обращался к небу, где в его голубизне иногда появлялись удивительные по красоте кучевые облака. Но они исчезали и всё, заполненное солнцем пространство, снова казалось безжизненным. И это отягощала постоянно давящая тишина. Отчего голоса людей, удары топора или молотка были слышны далеко.

Оставалось несколько горячих дней для завершения полевых работ. Изучение южного фланга рудного поля привело Глухова к подтверждению его графических расчётов о сохранении минерального состава жил в зоне разлома отчётливо читавшемся на аэрофотоснимке. Он его назвал Главным, поскольку контролировал размещение остальных марганцевых алабандиновых жил. Руда почти вплотную подошла к границам Хабаровского края.

«Интересно, что у Матвея на севере? Как поведут себя жилы? Изменится ли так минеральный состав и в том месте, именно так, как я рассчитывал из выявленной мною закономерности склонения рудной минерализации или нет? Если нет, эйфорический юноша вперит в мозги, что я не только ошибся, но и не существует никакой теории зональности, которая проявлена и работает на южном фланге. А если да? Вот и посмотрим, что получится. Потрясающе интересна жизнь. Она подтрунивает над нами, иногда откровенно издевается, подсовывая на каждом шагу проблемы, а иногда даёт нам минуты удовлетворения. Хотя бы ткого. Как я получил в этом маршруте.

Да, природа не знает, где, как и почему нарезает субъектные границы человек, как, впрочем, и границы государств. Природа — самый демократичный образчик своего творения. Она следует своим законам и своей прихоти…».

В состоянии глубокой удовлетворенности работой Александр отдыхал на перевале, где только пятнышки лишайников и мхов покрывали россыпь камней. Отдыхал долго. Впервые за многие полевые дни к нему не приходили никакие мысли, какие бы снова его вернули в лоно беспокойства.

«Хорошо-то как!». И с этой мыслью, подсев под отяжелевший рюкзак, чтобы было можно встать, не оборвав его лямки, Александр пошёл табору, над которым сизым облачком селился дым.

Ещё издали Глухов заметил, как у костра что-то, размахивая руками, рассказывал Матвей.

«Не барашку ли удалось ему добыть. Больно жизнерадостен какой-то»,- подумал Александр, подходя к костру. Рюкзак ему помог снять Николай.

— Начальник, сказал бы куда подъехать, я бы завёл жестянку и подвёз. Что с такой поклажей ходить?

— Своя ноша не тянет, а особенно если в ней руда.

— Да её на склоне полно, что таскаться за десять километров?

— Не та, Коля и не там руда, - устало выдохнул Глухов.

— А у тебя, что, Матвей?

— Руда есть на продолжении, Василич! Нашёл! Жила — двухметровая, а там, вниз по склону…

«Понятно, не про то, как скрадывал барана рассказывал у костра, а то что нашёл руду. И как говорит-то взахлёб, стало быть»…

— … а там оня тянется метров на пятьдесят и к жиле подходит серия полиметаллических тел! Ну, в общем, как вы говорили, Василич.

— Значит?..

— Значит именно та закономерность, о которой вы говорили. Просто христоматия какая-то,- уже спокойно и без прежнего запала сказал Черкасов.

— Ну и хорошо.

— Так может вы посмотрите на маю карту?

— Потом, Матюша, потом. Вначале чайком порезвимся, потом о делах, потом, дорогой.

— Александр Васильевич! -не унимался геолог.- Прошу прощения за свои прогнозы на счёт перспектив объекта.

— А мы ещё его не оценили, чтоб говорить о перспективах. Не переживай, Матвей. Не всегда прав тот, кто сказал раньше. Иногда прав тот, кто просто работает и не делает никаких прогнозов, но делает правильные выводы. Давай поужинаем, а потом поговорим.

* * *

Из последнего маршрута Глухов выходил, когда солнце, коснувшись отрогов высоких гор, так и не расставшихся с ледниками, осветило долину уже почти по осеннему нежарким багрянцем. Там, далеко внизу мелкие фигурки людей копошились около палаток и вездехода, укладывая скарб, готовясь к переходу на базу. Оранжевый, похожий на загадочный марсианский пейзаж склонов, где прошло лето, как один день, врезался в сознание Александра безысходной пустыней, где ни кустика, ни деревца, чтобы зацепиться взглядом среди застывшего разноцветия каменного безмолвия.

«Зачем сюда тащить людей, отрывать их от любимых, чтобы они жили в этих палатках среди камней, где и спрятаться-то невозможно: либо идти в гору, либо у всех на виду отправлять естественную надобность? При этом разведывать и добывать руду, какую надо возить за тридевять земель, чтобы из неё плавить металл, преодолевая болота и водные преграды, зачем? Зачем низводить такую красоту до ландшафта, в котором на фоне этого застывшего естества будут торчать металлические конструкции или зиять устья горных выработок вокруг которых вырастут остовы брошенного металла, на производство которого здесь будет заложено нечто вроде времянок, какие, не задумываясь будут брошены, как только будет всё изъято и отработано? Кто подсчитает эффективность вложения средств в изъяны, какие останутся на лоне этого естественного изящества и красоты, в растраченные и неразделённые чувства людей, оторванных отнезамысловатого быта и вынужденных считать дни до того, как они окажутся дома, кто?».

Глухов снял рюкзак, прислонил его к выступу скалы. Присел, упершись спиной в рюкзак. Запрокинув голову, посмотрел в небо. Оно было чистым, а на его фоне гребни гор настолько чётко ограничивали голубизну неба, словно какой-то художник добавил этим границам оттенок черноты, дабы усилить контраст и подчеркнуть эти запоминающие границы.

«Где границы человеческой потребности изящество природы превращать в размытое ничто? Для чего ему нужно переводить изящество в бесформенное, лишённое оттенков и черт поразительной глубины пространство и внутреннее содержания своего бытия? Для чего? Для развития? А в чём тогда сущность такого развития, если утрачивается естественность того, что стояло у истоков появления разумности? Не лучше ли оставить здесь всё как есть, сделать из этого места памятник изяществу и красоте природы, чтобы люди могли восхищаться не только ландшафтом, глубиной первородства природы, но и изучать феномен её творения по созданию руд, каких нет на земле пока нигде?». И удивится тогда учёность и неучёность разумности, какая посетила когда-то и кого-то откровением осознания места человека в этом лоне и может быть именно отсюда начнётся понимание того, что творит человек в природе и самом себе?»…

Глухов поразился такому откровению и одновременно усмехнулся сам себе.

«Противоречивость в тебе, Саша, заложена какая-то как и во всём роде человеческом. То ты добивался того, чтобы сделать этот объект достоянием не только изучения, то есть науки, но извлечения богатейших по качеству руд для промышленности. А Панов, лучший твой друг, поверив тебе в сумасбродность твоей идеи создать основы развития металлургии в этом, Богом забытом крае, даже зная, что за ним уже охотятся те, кто не хотел ничего создавать и мог только грабить и захватывать предприятия тех, кто видел и знал что делать в больном обществе, развращённом в самом начале дикой демократией вседозволенности превращения всего и вся в деньги, стимулировать оставться тебя геологом, учёным и проповедником необходимости освоения того, что, может быть, и осваивать-то не надо, а лицезреть его сущность во имя спасения и природы и человека в ней.

Витя, Витя… Не ведая того, ты невольно лишил меня любимой женщины, вовлекши её в круговорот алчности. Или это какой-то порочный круг самопроизвольно раскручивает маховик абсурдности под названием того, куда же мы бежим, охваченные необходимостью развития? В бездну или в то лучшее, какое может стряхнуть, наконец, с себя животное, заложенное изначально в человеке и, расставшись с ним, он поймёт свой смысл и в природе, и самом себе?».

Александр растерялся от ужаса собственной откровенности. Откинулся от рюкзака. Посмотрел в долину, где люди сняли палатки, закончили погрузку вездехода и у еле заметного дымка у костра видно пили чай ожидая его, чтобы двигаться на базу. Встал, забросил за спину рюкзак и каким-то доведённым до автоматизма движением молотка ударил по пепельно-серой поверхности камня. Тот, расколовшись, брызнул иссиня-чёрным смоляным блеском руды.

«Чёрт.., и здесь руда… Поковыряться надо бы!» - он улыбнулся самому себе. - «В тебе геолог — как противоречивость социума, Саша. Ты не исправим до тех пор, пока потребность в тебе у общества не ликвидирует эту специальность. А пока ты вынужден следовать тому, что геология нужна обществу, чтобы и дальше обезличивать природу и самого человека. А твоё откровение с самим собой — минута слабости в тех жизненных обстоятельствах, в какие опустила тебя жизнь, Сашенька».

Глухов поднял образец руды и тот бессознательно, автоматически оказался в дырявом и потёртом кармане штормовки, хотя таких образов лежало в избытке у палаток, какие в створе двух ручьёв внизу были обозначены уже только каркасами.

* * *

В августе, когда почернели ночи, а дни стали холоднее, а по утрам иногда уже подмораживало, Глухов дал команду грузить вездеход и отправляться домой.

Николай посмотрел на кучу груза, сказал.

— Не подымем, Василич.

— Тремя ходками будем ходить, Николай. Вначале горючее и часть продовольствия на лабаз кинем за речкой. Здесь оставлять не будем. Вторым рейсом бросим пробы. Третьим сами с оставшимся грузом пойдём к лабазу, какой оставили в мае. С него по зимнику вывезем пробы.

Ходки вездеходу достались с трудом. Глухов смотрел на то, что называлось вездеходом, и не понимал, как ещё была способна эта груда металлолома ходить и возить груз.

Николай нервничая, выбивал очередной сломанный торсион.

— Не дай Бог, Василич, эта жестянка с пробитым дном станет по среди реки, когда мы будем последний раз переходить её.

— Никогда не говори последний, Николай. Дай Бог всё сложится хорошо, ты на новой технике ещё не раз будешь идти сюда дорогой, какую построят, чтобы вывозить руду.

— Твоими устами, да мёд пить, Василич. Только в посёлке и надежды на этот рудник. Ты уж докажи там наверху где-нибудь начальству, мол, людям работа нужна. Без неё что здесь делать народу. Лошадьми, да оленями всех работой не обеспечишь.

— Сколько тебе понадобится времени, чтобы вездеход смог выйти? - спросил Глухов.

— Завтра утром уйдём! - последним ударом выбив наконец торсион, отозвался Николай.

Ранним утром вездеход, с рассевшимися поверх груза как воробьи людьми, спускался по террасе по едва заметному следу. Впереди была дорога домой. Глухов впервые не радовался возвращению с поля, ибо оно означало одиночество среди знакомых и друзей, одиночество волка, не обретшего стаю. Найдёнов не звонил. А больше связываться Глухову уже было не с кем. Но всё же он методично в восемь и двадцать часов дважды выходил по спутниковому телефону на связь. Ему никто не звонил, пока однажды, включившись вечером с небольшим запозданием, ему не позвонил Роман Скоробогатов, который помог ему арендовать частный вездеход на сезон и найти хороших рабочих.

— Слышу, Роман. Привет, как дела?

Раздался какой-то шорох и связь прервалась.

С Романом Скоробогатовым Глухов был знаком давно. Ещё в советские времена он случайно оказался на трассе и ждал попутной машины. Вспомнил почему-то именно сейчас, как когда-то выходил налегке в Верхоянье к трассе со своего участка, находившегося за шестьдесят километров от неё. По дороге застала его непогода, и он вынужден был отсиживаться у костра под тентом из целлофана. Продуктов взял, что под руку попало — самую малость, рассчитывая быстро выйти на трассу и добраться до посёлка. Непогода прижала Александра около переката небольшой реки и он стал ждать. Только на четвёртый день голодный, измученный непогодой смог перебраться на ту сторону реки и к вечеру выйти на трассу.

Его подобрала «сигара» на базе «Урала», идущая в Хандыгу на залив горючим для старателей. За рулём был маленького роста полный рыжеватый детина, а рядом с ним сидел человек сухощавый, с несходившей с лица улыбкой, словно был Глухову давно знакомый, человек приятной наружности. Слабый разрез глаз и чуть скуластое лицо выдавали в нём якутянина из русскоустьинских индигирцев.

Якутянами называли субэтнос, да и сегодня ещё иногда так общо говорят об обычно ленских крестьянах-старожилов, которые этнографически представляли собой группу потомков первых русских поселенцев и переселенцев (крестьян, ямщиков) в Сибири из Илима и окрестностей Иркутска, в свою очередь потомков Европейского Севера и Северного Приуралья, проникших туда в средине XVIII века во времена Первой и Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга и смешавшихся с коренным населением якутов. Крестьяне Якутского и Олёкминского округов постепенно утратили свои исконные обычаи и переняли культурные традиции якутов, хотя почти половину из них в ХХ столетии даже не могла говорить по-русски. Со второй половины XVIII века были известны группы русских вторичного заселения: анадырцы, гижигинцы и даже камчадалы. В XIX веке выделились усть-оленёкские, верхоянские, русскоустьинские (индигирцы) и колымские жители. Из них усть-янские и усть-оленёкскик жители были ассимилированы якутами и эвенками, а русскоустьинцы и колымчане образовали обособленные группы русских, сохранившие свои традиции, язык и культуру.

Именно он и открыл дверцу кабины «Урала».

— Здорово! Подбросишь до Хандыги?- обратился к нему Глухов.

— А что по трассе шарашишься, охотник, что ли? Рыбак? - улыбнулся добродушной улыбкой якутянин.

— Геолог!

— Наш брательник! Ну как, Сергеич, подвезём?- обратился он к водителю.

— Места хватит! А если ещё и байки травить будет, пусть садится. А то ты, Рома, всю дорогу дремлешь и меня в сон клонит. Ненароком куда-нибудь в кювет свалимся или с Чёрного Прижима нырнём.

Чёрный Прижим — опасный участок автомобильной трассы Хандыга — Магадан — ныне часть автодороги федерального значения между г. Якутск и Магадан. Старое название автодороги — «Колымская трасса», очень редко ещё называют частью «Колымского тракта», начало строительства которого относится к 1931 г в направлении Магадан — Усть-Нера, а закончилось в 1953 г. В 1941 году начинается строится ветка, ведущая к пос. Хандыга. Отсюда и получила название «Хандыгская трасса». С начала 90-х годов прошлого столетия часть трассы Кобюме — Оймякон не обслуживалась. Мосты разрушались, дорога местами размылась. Отсутствие моста черз р. Кубуме до сих пор проезд жителей со стороны п. Хандыги до п. Ючюгей, Томтор, Куйдусун, Оймякон делает рискованным, особенно в межсезонье и в паводки.

В дороге, а тем более длинной, в нескольких фразах попутчики знакомятся и узнают о тех, кто их подобрал быстрее и полнее, чем иногда люди, живущие бок о бок на площадке одного подъезда.

Когда Глухов уселся в кабине и машина тронулась, - познакомились. Александр, узнав имя попутчика, признался:

— А-а, кажется, знаю, тебя, Рома. О тебе легенды ходят в Верхоянье…

Роман ещё шире заулыбался и отмахнулся:

— Кому-то надо же крутиться. А ты что без ружья в тайге ходишь?

— Тяжесть таскать — на работе спать, - односложно ответил Глухов.

— И чего ищешь, брат-геолог?

— Ты же живёшь на севере, знаешь, что наш брат ищет то…

— … чего не терял, а если найдёт, то становится никому не нужным,- продолжил мысль Александра Роман и все рассмеялись.

— Ты, небось, жрать хочешь, коль столько тащился к трассе?

— Да и нам пора чайку испить. Вон у ручья и остановимся,- отозвался водитель, не дожидаясь, что скажет попутчик.

— Сергеич недавно только отужинал. А кликуха его Бульон… Смотри, браток, не пророни невзначай, когда кушать будет, - на ухо шепнул Глухову Роман, а громко запел:

— Нашего водилу, жена проводила, на дорогу дала, а спросить забыла…

— …когда муж вернётся, а потому е…ся…,- поддержал хохочущим булькающим голосом водитель, вытаскивая вместительный «тормозок» на траву возле мерно журчащего ручейка.

Роман работал у старателей снабженцем. Крутился и летом, и зимой. Доставал, договаривался, возил. О нём знали многие артельщики Севера и каждый из них хотел видеть у себя именно такого человека: якутам свой, а нючам истинной находкой, способным решать проблемы, какие иногда не могли решить ушлые, пронырливые, обременённые связями украинцы, молдаване и кавказцы, - те, кто слыл завсегдатаями околостарательского, да и старательского фарта.

Знали его и геологи, не раз уже отчаявшиеся что-нибудь «выбить» или «достать» полномочным советским путём множества подписей, разрешений и согласований. Он, с присущей ему, и словно никогда не сходившей с лица, улыбкой обычно отвечал: «Да можно постараться, коли постараться…»,- и непременно помнил о просьбе, делал, а если не получалось, подсказывал, где узнать, как найти, как достать.

Но главная встреча их состоялась в Петербурге незадолго до гибели Панова, когда тот хотел представить Романа старателем новой и своей артели по добыче россыпного золота на Турахе под лицензию, которую он только что получил (Панов не желал держать деньги в одной корзине), но увидев, как те обнялись, махнул рукой и промолвил тогда: «Чёрт, я забыл совсем, что мы все миряне-северяне и каждый когда-нибудь даже со своей тенью пересекался…».

Так, предприятие Глухова оказались под началом одного хозяина — Панова.

— … куда пропал, Рома? Спрашиваю, как дела?

— погоди, Василич, похожу по полигону… Спутников маловато меня вычислили…, погоди…, теперь слышишь?

— Хорошо слышу!

— Ну что сказать, Василич! Неважно, золота совсем нет! Моем, моем — слёзы одни. Что-то не то получается у нас… Молодой геолог сбежал, а сами что-то не разберёмся. Вроде вначале хорошо было, а сейчас — одним словом, слёзы получаются. Ты когда, Василич, будешь возвращаться с поля?

— Я уже на пол-дороге с поля.

— По старой дружбе, Василич, не выручишь, а? В этом году мы, кажется, пролетели. Хоть на следующий год дай нам надежду. Приезжай! Без тебя не разобраться… Хоть до половины сентября задержись. Встретим, как подобает… Только помоги…

— Не знаю, как быть, Роман. У меня планы — выбросить людей к трассе, ждать транспорт, чтобы пробы увезти в Якутск. А там… Там не всё тоже просто. Ты же знаешь, Панова нет, а его делами кто занимается — не известно.

— Понимаю, Василич. Мне до фонаря, кто мной руководить будет. Хотя Панова ой, как жалко. Таких людей не убивать, а на руках носить надо… А я что добуду — то моё, вот только кредиты вернуть и народу дать заработать, чтобы сохранить их на новый полевой сезон. Ведь только вскрышу сделали, мал-мала намывать стали, да кончилось золотишко. А ты всё равно транспорт будешь ждать. Оставь за себя кого-нибудь и приезжай, на тебя только надежда. Иначе всё дело, какое начал, - коту под хвост. У меня одного горючего на два с половиной сезона запасено. Опять же говорю, кредит взял под добычу, выручай, Василич. Не то рухнет всё. С работягами-то рассчитаюсь, если продам горючку. В цене сейчас она. Но только тогда на всё что сделал — крест надо положить… А нищему и в тайгу страшно податься…

Глухов молчал. Ему нечего было ответить. Он сам был в таком положении, когда надо бы лететь в Москву и хоть что-то узнать о случившимся с Пановым и Оленькой. Найдёнов на связь не выходит, видимо сам «старается» в тайге и недоступен по каким-то причинам. А вначале лета он сам сказал ему, что, если не будет выходить на связь, то относительно Оленьки и дела Панова ему ничего не известно. Стало быть…

— Уговорил, Рома! Только на недельку, не больше…

— Добро! Спасибо, дорогой! В долгу не останусь, а если отдавать нечем будет на панель к тебе пойду…

— Ты извращенцем стал, Рома. Начитался в Интернете хреновины… Копьютер-то, наверно, с тобой и ночами туда заглядываешь?

— А как же, Василич! Без него уже нет и жизни, а с ним жизнь — не жизнь, а секс по скайпу… Ты постарайся через пару-тройку дней на трассе быть. Вахтовка будет ждать тебя. Николая и Нюргуна возьмёшь с собой, они препроводят тебя в Томтор, а оттуда в Оймякон. Там лодочник уже в курсе…

— Так ты выходит всё уже давно за меня решил, Рома, коль всё так распланировал?

— А как же, Василич! Знал, что не откажешь, душа моя человеческая. Знал. Если такие, как ты, не помогут, тогда, считай, сраньё одно осталось, а с ним долго не протянешь, сам завоняешь.

— Ты льстец, Рома.

— Это потому что мне почти писец! На всё приходится идти, Василич. Хотя для тебя лесть, что мне в свою душу лезть. Зачем с ней онанизмом заниматься… Да! Сплавишься по Индигирке, а на устье ручья тебя будут ждать двое моих работяг. Доставят как положено — на тракторе и с песнями. Там совсем рядом. Всего-то — ничего, около двадцати километров…

— Ох, Рома! Смотри меня не подставь. Мне самому выбираться надо…

Неожиданно связь опять прервалась.

Одинокий гул вездехода, сползающего с перевала в предгорье, разрывал тишину безмолвия болот и редколесья. Снег, едва покрывший водоразделы уходящих к горизонту гор, к вечеру поднимался заметно выше. Таял. Это волновало Александра. Неожиданно для этих мест тёплый конец августа мог разразиться и паводком. И…, как в воду глядел.

Дождь начался тихо и незаметно к вечеру. То набирал силу, а то переставал, отдавая влагу неожиданно возникшему туману, образовав рваное покрывало облаков, стелившихся у предгорья. Болото, по которому еле тащился вездеход, превратилось в сплошную мочажину, и Глухов решил заночевать на старом посёлке коневодов, расположившимся у подножия, словно неожиданно вставшей на дыбы из агаяканских болот, сопки.

«Чудное место! Умеют же пастухи выбирать себе жильё»,- подумал Глухов.

На едва приподнятом над болотом каменистым плато предгорья раскинулись аласы с высоким разнотравьем, среди которых далеко-далеко виднелись два стада пасущихся якутских лошадей, оставленных летовать пастухами из Ючугея. Предоставленные самим себе, стада нагуливали жир, молодняк быстро набирал вес.

Алас — одно из удивительных образований Якутии и некоторых мест в Сибири. Представляет собой полуравнинный, поросший разнотравием ландшафт, местами заболоченный и покрытый редколесьем. Образуется при протаивании мерзлоты, просадке грунтов на пологих склонах и равнинах ледникового происхождения или на поверностях выравнивания. Обычным для таких мест может характерно наличие озера или цепи мелководных промерзающих или не промерзающих озёр ледникового происхождения. Аласы обычно покрыты довольно пышной растительностью разнотравья и являются объектом выпаса домашних жиотных (лошадей, крупного рогатого скота). Самый крупный алас в Якутии и мире — Мюрю. Расположен в Усть-Алданском районе (улусе), площадью в несколько десятков квадратных километров.

— В посёлке наверно люди есть? - прокричал на ухо Нюргуну Матвей, из-за гула вездехода, выбравшегося наконец из болота на каменистую травяную почву аласа.

— Пустой посёлок. Пастухи, как только сошёл снег, в Ючугей перебрались. Что им здесь делать? Лошади сами себя пасут.

— А медведь, если…

— Не посмеет! Стада охраняют жеребцы. Разве что медведь может задрать какого-нибудь больного молодого жеребёнка… Но туда ему и дорога. Меньше забот пастухам лечить и выхаживать животину.

— А что, лошади все дикие, что ли?

— Какие дикие, какие под сёдлами и вьюками ходят — разные в общем.

Редкие строения были разбросаны на пологом берегу Агаякана среди зарослей кое-где уже пожухлого разнотравья, но ещё по-летнему вызывающе цветущего иван-чая. Видно было, что большей частью посёлок был давно заброшен и не посещался людьми. Отдельные строения вообще пришли в ветхость и только два из них, достаточно хорошо сохранившихся, привлекли внимание жаждущих переночевать.

Николай направил вездеход к амбару, огороженному жердями, и поставил машину у зияющей чёрной пустотой проёма с сорванной с одной петли и почти на треть разбитой в щепы двери.

— Заночуем здесь! Крыша есть, двери можно подшаманить…,- объявил Николай, глуша двигатель.

— А нас, кажется, кто-то встречает…,- тихо сказал Глухов.

Водитель повернул голову к двери, где только что в черноте проёма ничего не просматривалось, и обомлел.

— Медведь! - изумился Николай.

— Он самый, хозяин…,- отозвался Александр.

Медведь стоял на задних лапах, ростом в высоту проёма двухметровой высоты двери, голова которого, чтобы не задеть верхнюю перекладину оклада, слегка была наклонена вперёд, отчего его вид действительно напоминал хозяина, смотревшего весьма равнодушно маленькими глазками из-под широченного лба на не прошенных гостей. Потом высунулся весь, посмотрел в разные стороны, словно оглядывая округу, чтобы оценить обстановку, кто ещё мог нарушить его покой. Видно заметив закопошившихся людей наверху вездехода, внезапно громко закричавших вразнобой: «Медведь! Братцы, медведь!… Где карабин, где ружья?!… У кого патроны?» - ретировался внутрь амбара… Но через какое-то мгновение, видимо поняв, что иного выхода нет, а остаётся только открытая к вездеходу дверь, одним прыжком выскочил из амбара и задал стрекача в сторону открывающихся за изгородью аласов.

Наконец ружьё и карабин были извлечены из-под спальных мешков, на которых восседал народ во время переезда, заряжены, но беспорядочно стрелявшие уже понимали бесполезность своего намерения наказать злоумышленника, покусившегося на амбар. Медведь благополучно ретировался и лишь изредка, сидящие поверх груза вездехода люди, видели, как среди разнотравья мелькала чёрно-бурая спина уходящего к опушке небольшого лесного массива зверя.

Всё, что находилось в амбаре, было изуродовано: изорваны шкуры, какие-то мешки и сумы с остатком овса были перемешаны с помётом, картонные ящики, в которых были видимо продукты, были превращены в жвачку. От них остались только фрагменты. Простался зверь тут же. И потому, что помёт был разной свежести, стало ясно, что медведь сюда заходил не один раз.

— Вернутся к осени пастухи и горевать будут. Видимо лабаз оставили, да теперь от него только говно осталось,- произнёс Нюргун, поднимая с грязного пола старенькое ружьецо, да охотничий карабин. Вытер их ветошью от смердящего медвежьего кала и повесил на гвозди, торчавшие в стене амбара..

— Будем ночевать в соседней избе! - махнул в сторону соседнего дома Глухов.

— А дверь? Может закрыть её,- произнёс Матвей.

— Не стоит, - отозвался Николай. - Медведь, как пить дать, вернётся и тогда всё, что ещё осталось от двери, разнесёт в щепы, нечем будет пастухам амбар прикрыть. Напрасный труд ставить измахраченную дверь на место.

— Вот силища! Топором так не изуродуешь, как зверь когтями сдела! - удивлялся рабочий, напарник Нюргуна. - Дверь из тёса листвяшки в пять сантиметров! И на тебе, в щепки когтями, да клыками превратил.

— Если что-нибудь пахнет в помещении, его ничего не остановит. Эвены дали маху, что оставили шкуры. Видно их запах и привлёк медведя, а кроме шкур — на целый лабаз напоролся.

Ночевка в соседнем доме была тревожной. К старому загону, в котором, видимо прикармливали лошадей овсом и солью пастухи, в полночь пришли лошади. От их ржания и поднятого шума народ повскакивал, готовый отразить нашествие вернувшегося зверя, но, заметив скопище спокойно прогуливавшихся среди домов лошадей, все снова угомонились.

С восходом солнца Глухов поднял народ и все, наскоро испив чая, собрались в дорогу. Стадо лошадей мирно паслось недалеко. Когда мимо проходил вездеход, серый жеребец закружил стадо и погнал его вглубь просторного аласа.

* * *

Водитель вездехода с опаской поглядывал на потемневшую от паводка реку. Кое-где уже плыли по ней подмытые и рухнувшие где-то выше по течению реки лиственницы и тополя. И теперь, цепляясь за камни на мелководье, разворачивались комелем вверх по течению, ломая с треском свои ветви о топляк или галечник.

— Вода прибывает, Василич! Не пройдём последнюю протоку у противоположного берега. Снесёт. А лодка вездехода пробита. Потонем,- крикнул Николай и остановил вездеход.

Глухов вылез из кабины, прошелся по берегу, вглядываясь в русло реки. Неожиданно откатил ботфорты болотников и ступил в мутную воду. Чувствовал, как из-под ног ускользала галька, промываемая от песка и глины сильным течением. Ещё немного и мутная вода превратится в кисель и тогда не устоять на ногах. Поднятая течением, она непременно попадёт под катки гусениц и те порвутся. Глухов это знал хорошо. Остановись сейчас только на мгновение — волна вначале зальёт сапоги, а затем не устоять уже. Александр не останавливался, шел под острым углом по течению реки в надежде разделить её по протокам и таким образом добраться до другого берега, где лабаз, продукты и есть возможность переждать надвигающуюся непогоду в сносных условиях. К тому же Роман уже явно распорядился выслать на трассу транспорт. Время на пережидание непогоды и большой воды не было.

Сколько раз он был в такой ситуации и всегда принимал единственно правильное решение — не рисковать. Становится табором и ждать столько, сколько позволяла вода и погода: в голоде, холоде, — но ждать. Сейчас он ждать не мог. То ли притупилось у него чувство опасности из-за того, что так всё плохо складывалось с сезоном, с его любимой женщиной, с тем, что надо непременно успеть помочь Роману выйти на план по добыче золота и спасти хотя бы то предприятие Панова, какое не зависело от тех разборок, какие были в столице и тем самым самому получить шанс продолжать работу. То ли сам уже искал себе проблему, чтобы не думать больше ни о чём…

Он шёл вниз по реке, уже не чувствуя ни её нрав, ни её силушку. Шёл, как идут, наверно люди, потерявшие способность понимать, что происходит. Почему-то уже почудилось ему, как увидел себя со стороны, как мутный поток несёт его вниз по течению мимо брёвен и лиственниц, а руки не хватаются за сучья и корни выступающего борта подмывающейся террасы. Безвольные руки словно плети. Обычно такое происходит во сне. Но.., встряхнув головой, словно отгоняя от себя видение и мысль закончить всё в этой жизни одним желанием больше не испытывать судьбу, и муки, преследовавшие его, он почему-то обернулся.

На крыше вездехода стоял водитель и рабочий и что-то кричали ему, показывая в сторону, но Глухов не мог разобрать голоса из-за шума реки. Снова посмотрел впереди себя. Заметил треугольник небольшой косы и заторопился к ней. Поверх ботфорт хлынула вода в сапоги, и он уже стоял по пояс в воде. Опять оглянулся. Теперь уже весь народ стоял, кто на крыше вездехода, кто сверху упакованного груза.

«Если пройду следующую протоку, то последнюю — не преодолеть. Снесёт. И тут ниже по течению заметил, как по всей протоке брёвна и лиственницы не проходят дальше по течению, цепляются за галечник.

«Стало быть не глубоко. Если поторопиться, можно проскочить» - и махнул рукой водителю, приглашая того к движению за ним.

Водитель осторожно направил вездеход в его сторону. Видимо нервничал, когда поднимал перед собой большой вал воды и тогда останавливался. Глухов же по-прежнему торопил, махая руками и приглашая следовать к нему. Люди наверху вездехода хватались за наращенные борта и тревожно поглядывали на гусеницы, желая только одного, чтобы не попали под катки валуны и не порвались гусеницы.

Наконец машина подошла к Глухову. Он поднялся на кабину, заставил положить наверх два топора, спокойно залез через люк в кабину и скомандовал:

— Вперёд и через косу по зацепившимся за отмель деревьям! В случае чего — рубить деревья, если вездеход подопрёт воду и те неожиданно всплывут. Деревья попадут под катки и тогда нам конец, братцы. Назад уже не пройдём. Встреч воды подымем волну и замоет вездеход. Спокойно, — но вперёд, Николай, только вперёд!

— Чумной ты, Василич! Потонем ведь?!

— А ты что, плавать не умеешь что ли?

Узкие разрез глаз водителя стал ещё уже.

— Я потону — хрен с ним, а кто за машину заплатит? Это всё, что у меня осталось из того, чем можно зарабатывать деньги в посёлке.

— Вот… Он о деньгах… О жизни думать надо, Колюшка… Потонем, зачем нам техника! - И засмеялся. - Вперёд, Коля! Я всегда задницей чувствую, где смертушка и за каким углом она прячется. А вон за той террасой — лабаз. Там жратва и выпить, кажется, припасено у меня, если кто-нибудь раньше нас не побывал там.

— Это другое дело, Василич! Сказал бы что на лабазе есть выпить на руках вездеход перетащила бы братва, - и, засмеявшись, Николай двинул машину вперёд.

Глухов сам удивился своей уверенности в том, что всё образуется и машина благополучно достигнет следующего берега. И действительно всё шло именно так, как он полагал. Вездеход по забитому поваленными деревьями перекату шёл уверено, покачиваясь на брёвнах, пока неожиданно на повороте переката вездеход бортом своим не поднял волну и зелёная лиственница, зацепившаяся ветками за гальку, неожиданно вздрогнула и вот-вот должна была попасть между катками.

Сидевший наверху упакованного груза друг Николая Нюргун, быстро оценив ситуацию и помня наказ Глухова, бросился в воду и несколькими взмахами топора ликвидировал опасность. Николай прибавил газу и вездеход выскочил на противоположный берег.

Нюргун не успел запрыгнуть на вездеход и, подхваченный поднятой вездеходом волной и обрубленной им лиственницей, оказался под перекатом в мутном потоке. Его крутануло в водовороте и вышвырнуло течением на стремнину протоки.

Глухов стремительно выпрыгнул из кабины вездехода и отчаянным рывком по берегу бросился наперерез плывущему среди обломков деревьев рабочему, отчаянно цеплявшемуся за ветки дерева. У самого края террасы Глухову, стоя по пояс в воде, удалось рывком помочь выбраться ему на берег. К ним уже бежали двое на помощь.

— Ну, кажется, искупались, - произнёс Глухов.

— Намочились немножко, Василич, - напряженно улыбнулся Нюргун. - Но я-то плавать не умею, Василич.

— А зачем же бросился в воду?

— Не знаю… Подумал крышка всем будет. Подопрёт вездеход немного ещё воды и опрокинет его под перекат. Потому и прыгнул. Кажется исход видел.

— Вот-вот! Мы вначале делаем, а потом думаем. А в общем ты умница и очень хороший человек, Нюргун. Другие рядом с тобой сидели и… думали…, а ты рубил лиственницу.

— Это ты хороший человек, начальник! Бросился спасать меня. Деревья и топляки могли под террасой нам обоим кости переломать.

— Стало быть поживём ещё, Нюргун?

— Теперь поживём!

Около лабаза люди шумно обсуждали переправу. Глухов рылся в каком-то ящике лабаза и когда вытащил две фляжки, народ повеселел.

Кто-то крикнул:

— Нюргуну налей, начальник!

— Нюргун улыбался. Махнул рукой и, взяв в руки топор, пошел валить сухостой для костра.

На стоянке у лабаза горел костёр. Пожилой рабочий ставил на утро тесто под ландорики. Остальные, кто успел в ручье поймать хариуса, варил уху и жарил здесь же на углях в сковородке рыбу, а кто, начистив ведро грибов, жарил их на палаточной печке.

Глухов выключил спутниковый телефон, ни до кого не дозвонившись, подошёл к костру. Николай, почесав за ухом, обратился к Глухову:

— Василич, а не кажется тебе, что мы мокли?

Все хором поддержали:

— Мокли!

Глухов улыбнулся. Встал, подошёл к ящику из-под тушёнки, достал обе фляжки сразу и положил на импровизированный стол, состоявший из двух пней и широкой доски, покрытой полиэтиленом, на которой обычно геологи разворачивали карты и колдовали над маршрутами или рисовали на топооснове новые.

— Разливай, Николай! - Передал фляжку Глухов водителю вездехода.

Застучали кружками, тесня их на импровизированном столе. Николай разлил водку.

-А сколько будет означать для человека смертельная доза водки? - неожиданно задался вслух вопросом, ни к кому не обращаясь, Николай.

— Это зависит от человека, от ситуации, в какую он попал, от закуся и от того, что пить будет, - засмеялся Нюргун.

— И от самой водки,- настаивал Николай на продолжении диалога на остро дискуссионную тему. - Раньше «Бавловская» была всем водкам водка. А сейчас соточку дёрнешь той же «Бавловской» — и ни в одном глазу. Не та стала…

— Коли после работы, да с устатку — шестьсот граммов радёмой и… каюк. Не встанешь! - определил предельную дозу Черкасов.

— Это почему же?

— Сам видел. Кузьме Шилову у нас в посёлке, кузнецу, после работы сообщили, что у него опять жена, но уже седьмым, забрюхатила. Тот от тоски, как прокормить такую ораву в безработицу, пошёл в магазин, купил литр водки и… не допил два стакана. Стало быть, четыреста грамм осталось. Выходит шестьсот, как за душу закинул. Прав Черкасов.

— Ну и что с кузнецом? - спросил Николай.

— Как что? К утру только очухался.

— Но не помер же? Значит смертельная доза больше шестисот будет…

Все засмеялась.

— Для русского человека конечно то, что я разлил капля в кишку, но всё же… - заключил Николай и обратился к Глухову. - Сказал бы что-нибудь, Василич! - Не молча же пить?

— А что говорить, ребята? Будем! - Он плеснул немного в костер водки и выпил.

— Не хорошо, как-то… Так мы говорим обычно, когда выпиваем, когда водки море и нечего сказать,- задержался от того, чтобы выпить, сказал Нюргун. - Я хочу выпить за то, чтобы Василич организовал новую партию и мы бы снова встретились здесь, - обведя кружкой пространство сгрудившихся у костра людей. - На тебя надежда, Василич. У нас в посёлках у работяг нету работы. Кто приискует, кто скот пасёт. Постоянной работы нету. Как жить нам? Был бы рудник здесь — работа была бы постоянной, как везде, где люди живут. Дети наши не покидали бы наслеги. В них уже и так одни старики остались. Не живут, доживают. - Помолчал немного, вздохнул и выпил.

— Если бы от меня это зависело, братцы, - грустно отозвался Глухов.- Сам бы остался здесь. За тридцать лет прикипел к горам и этим местам. Была страна большая, были одни планы и проблемы. Теперь той страны нет, а в новой всё зависит от того, кто вложит деньги и в прииски, рудники и посёлки. Все думают только о деньгах, о народе, населяющим эти края — мало кто задумывается. Будущее этих мест может создать только градообразующая отрасль — геология с её горной промышленностью. Причём не золото и не алмазы должны двигать экономику Якутии, а производство на основе топливной энергетики, сталелитейной промышленности, цветной металлургии с широким разворотом строительства дорог, городов и весей, инфраструктуры. А геологию подрубили на корню в девяностых и предали забвению идеи наших первопроходцев и помыслы тех, кто осваивал эту территорию для будущих поколений… Предали забвению мысль Михайло Ломоносова о прирастании России Сибирью. По этим местам недалеко отсюда Витус Беринг открывал дорогу на Камчату и Аляску. Сержант Шарыпов и Афанасий Метенёв оповестили Россию, что в якутской земле есть не только железо, свинец и серебро, но и золото. А через двести лет Юрий Билибин сделал вначале Колыму, а затем и Якутию золотой, доказав, что золото не только на Алдане и Лене имеется… А наше поколение в Верхоянье столько разных руд нашли, сколько даже другим государствам не снилось…

— Кажется трактор гудит? - произнёс кто-то.

— Почудилось… Кто сюда на ночь глядя потащится?- подхватил другой.

— Да нет, трактор!- подтвердил Николай. - Оленеводы из Ючугея, наверно!

Из-за поворота разбитой дороги действительно показался трактор, который тащил за собой забрызганный грязью прицеп, в котором поверх какого-то груза сидели три человека. Заметив костер, а вокруг него людей, водитель трактора свернул с колеи и подкатил ближе.

Старенький «Беларусь», окутанный дымом и паром от перегретой воды в радиаторе чихнул несколько раз и заглох. Из маленькой кабины трактора вылезли двое, приняли от других, стоявших у борта прицепа несколько свёрнутых шкур на ночлег, и неспешно подошли к кострищу.

— Здорово, однако!

— Здорово!- ответили вразнобой сидящие у костра.

Прибывшие поочередно подходили к сидящим у костра, пожимали руки и называли свои имена. Пожимал руки всем и совсем ещё маленький человечек с нахлобученной на лоб потёртой бейсболкой.

— Туристы, однако?- спросил эвен, и присел к костру, прикуривая сигарету от тлеющего сучка.

— Геологи,- ответили ему несколько голосов.

— Какая разница,- отшутился старик. - Всё равно туристы. Что те лазят по горам что вы. Те хоть пешком ходят, а геологи везде бродят и танкетками тайгу портят… Взрывами землю рвут, зверьё от этого уходит. Житья от них таёжнику нету.

Нюргун подошёл к эвену и на своём языке что-то ему сказал. Тот отмахнулся и продолжил.

— Ходят тут разные люди, покоя от них нету! Вон прииск открыли на Турахе. А что толку? Золота нет, а ручей изрыли весь. Ни живности, ни зверю покоя от старателей нет. Теперь за эту землю вот вы взялись. Куда нам, пастухам подаваться?

Попутчики эвена потянулись с кружками к чайнику. Николай поставил перед ними чашку с ладориками. Они отломили по кусочку свежеиспечёного теста и бросили в костёр. И только потом молча шумно отхлёбывали напиток, ели ландорики, не вступая в разговор.

— А вы вверх путь держите по реке, к стаду? - спросил старика Глухов.

— Нет! На старый поселок, что стоит на Агаякане. До стада на нашей технике в это время не дойти. Лошадей видели? Вот туда и идём. Вода в речке большая?

— Не очень. Мы проскочили. Сейчас, наверно, сильно поднялась. Не проедете.

— Поиграет ещё денёк река и спадёт вода. Нам некуда торопиться.

— Как зовут тебя? - спросил Глухов.

— Миша. А тебя как?

— Саша.

— Начальник, однако?

— Вроде этого.

— Жалобу на тебя напишу в Якутск. На танкетке ездите, траву портите, лошадям кушать нечего будет…

— Мы по той же дороге шли, что и ты пойдёшь. Только ты своим трактором больше следов наделаешь, а прицеп смотри, - показал рукой Александр в его сторону, - как выворачивает мочажину болотную. Вездеход, сам знаешь, след не такой глубокий оставляет.

— Это наша земля, не ваша,- буркнул непримиримо старик.

— Она такая же твоя, как и всех тех, кто у костра сидит. В одном государстве живём. Дети есть у тебя?

— Есть. Рядом сидят. Самый младший Илья через год в школу пойдёт. Второй — Петруха, только школу закончил. Средний Иван, прошлой осенью с армии пришёл. Старший, Фёдор, тракторист. Трактор совсем плохой, однако. Запчастей нету, прицеп вот-вот развалится. Доехать бы и довезти соль, овса немного, продукты и так, по мелочи набралось. Застрянем где-нибудь, придётся лошадьми дальше идти.

— Выходит, что ты отец семейства?

— Выходит, однако.

— И богато живёте?

— Зачем богато? Бедно живём. Раньше лучше жили. Грамоты работягам давали, продукты хорошие завозили пастухам. Сейчас хуже. Прошлая весна плохая была. Тепло рано пошло. Потом морозы упали. Наст крепкий стал. Лошади не могли копытить. Бескормица у нас унесла десять жеребят и трёх двухлеток… Мяса плохо сдали. В этом году не знаю как получится. Дети норовят в город уйти от такой жизни. А на кого скот оставить? Жена больна. В тайге жить не может. Да и доживёт ли этот год, не знаю. Врачи говорят, что совсем плохая она. За малым некому смотреть. Хотел в интернат сдать куда-нибудь, малой ещё. Не берут. Да и интерната больше нету. Куда всё подевалось, никто не знает.

Помолчали. Глухов подал кружку с чаем старику.

— Попей с дороги.

Старик принял кружку. Аккуратно загасил в ладони окурок и бросил в огонь.

Петруха, допив кружку чая, неожиданно спросил Глухова:

— Говорят скоро прииск откроют на Хонгоре? А учить будут на проходчиков?

— А почему ты хочешь работать проходчиком?- поинтересовался Глухов.

— Деньги они хорошие зарабатывают. На них, говорят, после сезона можно даже квадроцикл купить.

— А зачем тебе такая машина?

— Охотится, рыбачить…, отцу помогать.

— Тебе учится дальше надо, Петруха. На геолога пойдёшь?

— Нет. Хочу на проходчика…

— А всё-таки, прииск будет на Хонгоре? - вступил в разговор средний сын старика Иван.

— Не знаю, как вам и сказать, начал Глухов. - Речь действительно идёт о том, чтобы начать работы на Хонгоре. Но это не прииск. Вначале должны развернутся разведочные работы. Но для этого надо получить лицензию, в том числе согласие ваших местных властей на право проведение таких работ. Потом защитить проект. Найти инвестора… - Глухов вздохнул. - Пока мы завершили подготовительные работы. И если докажем перспективу объекта, инвестор будет вкладывать деньги дальше…

Отец семейства махнул рукой.

— Говорят, говорят… Нечего здесь делать! Дорогу начнут вести, изроют всё, потом побросают, как везде, а как нам жить на этой земле, когда живность вся уйдёт? Итак уже ничего не осталось, кроме медведя. И тот шальной какой-то стал. Подкараулит, как уйдёшь, сломает амбар и живи как хочешь. Вон тоже от Кюбюме к нам дорогу когда-то построили, а потом бросили всё, мосты разрушились — не проедешь летом. Такой богатый посёлок был Кюбюме, а остался без людей. Мёртвый посёлок стал совсем. Проезжать по нему страшно, могильником отдаёт.

— Кстати о медведе…, сказал Глухов и, немного промолчав, продолжил. - Вчера ночевали в старом посёлке… Когда остановились у амбара и хотели посмотреть, почему дверь выломана, как в дверном проёме появился медведь. Мы не успели ружья даже достать из машины, как он быстро успел убежать. Стрелял Нюргун, далеко был уже медведь. Не попал. А дверь в щепы разнесена, хотя нам показалось и медвель-то небольшой был.

— Там двери из пятидесятки — тесовые! Как он мог сломать? Щели ни одной не было, чтобы коготь его зацепился за что-нибудь, сам в прошлом году ставил,- удивился старший сын Михаила Фёдор.

— Ай-ай! Там шкуры были, однако, мука оставалась, немного овса для прикормки лошадей, сахару немного и чая с зимы,- схватился за голову старик.

— Что успели поднять, то подвесили под полком. Высокий у вас амбар, - заметил Николай.

— А ружья не поломал? Там моё и отцовское, на столе лежали? - спросил Иван.

— Поцарапал один приклад, а другой из дерьма вытащили, протёрли и повесили высоко на стену. В амбаре не ночевали — там загажено всё. Ночевали в соседнем доме. Там всё хорошо. Видно заходил медведь, но ничего его там не заинтересовало,- подключился к разговору Нюргун.

— Убить надо было бы зверя! Лошадей, правда, не возьмёт. Там у меня серый и белогубый жеребцы не подпустят, - горевал старик.

— Успокойся, Михаил! Выпей немножко «проклятой», легче будет,- обратился к старику геолог Матвей, предлагая свою кружку с водкой.

Старик взял её в руки и, прежде чем выпить, начал искать глазами другую кружку, намереваясь отлить немного и плеснуть в костёр, чтобы задобрить Духа Огня, но Николай махнул рукой:

— Соблюли обычай, Михаил, пей!

По поверьям яку тов, дух огня делится на несколько видов и в разных трактовках учения он и могут буть ещё и другими: айыы уота (огонь айыы); Улуу Тойон уота (огонь Улуу Тойона); Аллараа огхонньор уота (огонь нижнего старика); иччи уота (огонь духа); абаасы уота (огонь абаасы - нечистого духа); халлаан уота (огонь неба). В Учении Айыы представления о духе огня здесь в физическом плане, разделяется на два вида: 1) айыы уота, 2) Улуу Суорун уота. Под айыы уота подразумевают огонь, разведенный во время обряда на лоне природы. Улуу Суорун уота - огонь, разведенный в очаге. Эти два вида имеют общее название,  опять же - айыы уота. Последователи Учения Айыы различают более 40 имен духа огня. На охоте или рыбалке кормят «Байанай» — духа охоты и удачи

Старик выпил мелкими глотками.

В отблесках костра стало заметно, как заблестели его глаза, как подобрело выражение лица. Он тянулся руками к ладорикам, затем спохватился и приказал младшему сыну достать мяса из торбы. Тот принёс торбу, выложил на бревно куски вареной жеребятины.

— Кушайте мясо! Это солонина, но есть можно, однако,- сказал старик, вытащил нож и стал есть, нарезая острым ножом куски.

Матвей взял кусок мяса, но отведав его немного, осторожно положил на бревно. Николай улыбнулся.

— Не по тебе продукт, Матюша. Припахивает?…

Снова пили чай. Вели разговор. Народ не ложился отдыхать. Слушали байки.

Маленький Илья, взяв из рук Глухова печенье и конфету неожиданно прижался к нему и стал засыпать. Александр прикрыл его телогрейкой.

— Ишь, родственника нашёл, улыбнулся Михаил. - Устал с дороги малец.

У Глухова что-то перевернулось внутри. Он чувствовал как посапывает, прижавшись к нему маленький таёжник, не выпуская из рук конфету, а печенье так и осталось во рту. И это подняло в нём волну ощущения такого успокоения, что ему захотелось непременно прижать его сильнее к груди, но боялся разбудить это маленькое чудо.

«Я, кажется обделён в самом главном. Мой образ жизни и судьба так сложились, что я не ощущал никогда такого блаженства иметь родственного существа и заботиться о нём, как о своём. И он бы мне помог пережить собственное одиночество».

Эвен снова заговорил о том, как жить дальше его семье на аласах, да и оленеводам в горах, если придут сюда добывать руду.

Помешивая угли в костре свободной рукой, а другой прижимая крепко уснувшего Илью, Глухов тихо заговорил.

— Развитие Якутии неизбежно в будущем, Михаил, неизбежно. Ваш район из сельскохозяйственного может стать горнодобывающим и, в первую очередь, по добыче марганца, олова, свинца, цинка, серебра и ряда редких металлов так необходимых промышленности не столько, может быть всей России, сколько Якутии это точно. Здесь нельзя торопиться, но нельзя и опоздать относительно других районов Якутии, какие захотят развиваться. И это зависит в основном не только от якутской власти, но и местной — то есть вашей, какая в наслегах и улусе. Районы, сделавшие ставку только на россыпное и даже рудное золото, не смогут решить перспективы длительного развития Республики, а тем более улусов и наслегов. Сегодня это может обеспечить только горногеологическая отрасль по добыче и использованию в промышленности Якутии чёрных, цветных, редких металлов и развитие топливной энергетики. Это градообразующие отрасли, в отличие от временной занятости людей на россыпях, способные привлечь и развить не только технологии, но науку, культуру с необходимым набором социальных благ и услуг. И к этому надо готовится и не говорить о том, что это неприкасаемая территория для развития производства. Человек потому и переступил ту грань, за которой стал обезличивать природу, чтобы в этом обезличивании увидел свой лик такого процветания, за которым его нужды совпали бы с необходимостью им же сохранять то качество природы, среды обитания, которое бы обеспечивало ему неограниченное во времени развитие. Если же мы просто будем жить натуральным хозяйством и думать, как бы что не вышло с нашей природой и землёй, на которой живём, мы навсегда останемся их пленниками, где собирать и взращивать уже будет нечего… Смысл человека — в разумном сосуществовании с природой, какая благоволит к нему, ибо позволила ему стать разумным, хотя, мне кажется, разумным человек сделал себя сам.

Здесь Глухов неожиданно увидел собственное противоречие в осознании места человека в природе, ибо как учёный он понимал справедливость того, о чём говорил, но как обыватель в своём мироощущении он готов уже был, даже имел внутреннее желание, а точнее необходимость отгородиться от общества в силу свалившихся на него житейских обстоятельств и уйти в тайгу, как Сеня, растворится в мире природы и забыть о страстях, о необходимости жить среди людей, а не существовать или сосуществовать с природой. Он даже внутренне уже понимал то, что уйдя в одиночество на лоне природы, отгородившись от общества частоколом тайги, горами, непроходимыми болотами, он станет животным…

Испарина покрыла лоб Александра, словно только сейчас поразившее его сознание откровение, отняло у него силы, которые давали ему ещё держаться, поднимать дух и уверенность в других, коснувшись, пожалуй самого главного вопроса не только о месте человека как такового в природе, но и реальном месте его и тех, кто его сейчас окружал. Он даже внутренне не переживал за то, что те, кто сидит у тлеющих углей костра вокруг него понимают всё то, о чём он говорит. Могут лишь заметить застывшее на какое-то мгновение выражение внутреннего противоречия в нём самом, переживания на лице того, что внутри него боролось уже с того момента, когда сам увидел возможность обезображивания ландшафта, в котором проявилось уникальное явление природы неповторимости, а может быть и исключительности ей созданного. И мысль о том, чтобы оставить выстраданный им объект людям как геологический памятник для того, чтобы учёный мир и люди, охочие до путешествий и приключений, посещали это Ею созданное Чудо и понимали необходимость не трогать ни самою природу, ни людей живущих на этой земле. Пусть всё останется таким, каким есть: и натуральное хозяйство общинного землепользования, и величие неписанной красоты девственных гор с ледниками и озёрами, и особенная прелесть оставшихся от недавнего геологического прошлого — аласов, этих призрачных свидетелей другого климата и благополучия для вымерших животных и лесостепного ландшафта, господствовавшего каких-нибудь двадцать тысяч лет назад. И только что ратовавший за ту неизбежность освоения здесь всего и вся ради развития и блага самих, здесь живущих людей, Глухов неожиданно сознанием своим уткнулся в такое противоречие, которое вызвало в нём тошноту ощущения того, словно он говорил всё это языком и мыслями тех, кто находился далеко отсюда в городах и весях, которых не волновали ни нужды, ни мысли тех, кто сидел у костра и слушал его на фоне уходящих в черноту ночи гор, погружающих в преисподнюю чистогана, какой будет довлеть над сознанием и этих людей в будущем.

— Что, с тобой, Василич, побленел, кажется… Плохо?- шепнул ему Нюргун. - Выпей глоток чайку, остыл, правда, малость.

— Нет, ничего… Это тебе показалось…

Сидящие у костра люди, слушая геолога, по их представлению знающему то, что говорит, кто мысленно видел перед собой уже возможность приобретения постоянной работы и условий лучшей жизни, какие им были не доступны сейчас, а кто уже чувствовал конец всему тому традиционному образу жизни, какой был для их предков непреложным, дорогим по духу и вечным.

Александр выпил несколько глотков уже остывшего чая и к нему вернулось обычное и холодное осознание того, что будущее этого края неизбежно за развитием, неизбежно за обезличиванием традиционного образа жизни. Словно за его спиной кто-то манипулировал переключателем этого сознания от необходимости остановить нашествие экономики на этот Богом оставленный по случаю или забывчивости Его это край и дать людям возможность оставаться в вечности их проблем выживания в стороне от цивилизованной части населения страны, до необходимости следовать по пути разрушения естественного с заменой его на современное, лишённое шарма естественности и традиционности.

— Ты умный человек, начальник, но не понимаешь того, что нужно нам, людям, исконно живущим на этой земле. - Как бы размышляя, заговорил отец семейства, возвращавшегося к заброшенному посёлку, где надо чинить амбар, куда снова необходимо что-то завозить, чтобы выжить до конца зимы, забить лошадей на мясо и продать его с тем, чтобы снова на круги своя заниматься тем, что знакомо, хотя и не сытно и не так просто достаётся. - Это общинная земля. И она государством отдана нам в вечное пользование. Куда денется всё это с приходом проходчиков, строителей и тех, кто будет извлекать наше богатство, чтобы жить ещё богаче, а нам мытарить судьбу отлучённых от земли наших предков?

К коренным малочисленным народам Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации, осознающих себя самостоятельными этническими общностями, относятся народы численностью около пятидесяти тысяч человек (эвенки, эвены, но не якуты), проживающие на территориях традиционного расселения своих предков, сохраняющие традиционные образ жизни, хозяйствование и промыслы. Их освоенное пространство с маршрутами кочевий оленеводов, сезонными маршрутами охотников, собирателей, рыболовов, священными, рекреационными местами и прочее обеспечивает их традиционный образ жизни.

— Я понимаю твою озабоченность, отец. Но по такому пути идёт всё человечество. Освоение этой земли — дело лишь времени. Может оно уже и наступило.

— Это ты, начальник, защищаешь своё право здесь работать, потому что ты не умеешь ничего другого, кроме как ходить везде, находить в земле то, что там лежит, и тащить за собой тех, кто на том, что лежит в нашей земле, может делать деньги. Много денег. А мы исчезнем как народ, как исчезли и исчезают народы в Америке…

— В Америке на Аляске народ остался тем, кем и был, только научился жить в хороших условиях, ездить на технике, перемещаться по хорошим дорогам, учить детей в колледжах…

— У нас не получится, - перебил Михаил.

— Почему? - поинтересовался Глухов.

— О нас никто не думает. Мы малочисленный народ…

— Власть, согласен, не думает. Но есть другие примеры. Вот ты, наверно, как услышишь имя олигарха, который чукчам дал то, что не могла дать власть ни советская, ни современная, у тебя зуд начнётся, чтобы не лягнуть его. Но ты бы спросил у самих чукчей, почему они нуждаются в нём? А они нуждаются в защите малочисленного народа, который не сможет сам подняться до уровня остальных по уровню жизни, доступности к образованию, медицине и сохранению своего образа жизни. Их образ жизни не может дать той стоимости, которая даёт возможность остальным народам иметь современные блага.

— А зачем нужны чукчи олигарху?

— Это надо у него спросить. Может потому, что он примером своим ( а может его заставили и сами власти пойти на это) показывает, что нужно делать самой власти, чтобы сохранить любой малочисленный народ ради сохранения всего этноса на территории России…

— Богачи никогда не будут беспокоиться о благе тех, у кого они украли,- парировал Михаил. - Им для рекламы это нужно.

— Я это допускаю. Но представь себе, как сегодняшние инвесторы рискуют, вкладывая деньги в рисковую горнопромышленную отрасль. Даже не в том риск, что инвестор просчитается в перспективе вложения денег. Это дело современных экономистов, которым он может доверять просчитать всё. Возникает куда более прозаическая перспектива не добиться успеха, если, вы, например, как только начнутся работы в вашей округе, начнёте митинговать по экологическим или этническим причинам, а потом жечь домики и буровые геологов — таких же работяг, как вы калечить, чтобы добиться своего решения проблем. За примером не надо ходить далеко. Ты наверно слышал, как дотационный район в Воронежской области восстал против инвесторов, вложивших деньги в разведку и будущую добычу никеля под иллюзией защиты окружающей среды и борьбы против «чужаков». Если по такому сценарию пойдёте и вы, в итоге все участники событий проиграют. Бизнес потеряет вложенные деньги и никогда больше не будет рисковать вкладывать их в проблемные регионы. Работяги-геологоразведчики потеряют работу и приобретут ненависть к вашему образу жизни и к вам в том числе. Вы — потеряете даже надежду на выживание в условиях непрерывного научно-технического развития, а среди собственных молодых людей получите новые вызовы, которые будут голосовать за новую жизнь в рамках общего развития, а не изоляции, к которой призывают родители. Они более чувствительны к переменам, чем старшее поколение. Твои сыновья хотят достойно жить, Михаил, а младший мечтает только о должности проходчика, чтобы наравне с другими пользоваться благами, какие может дать только развивающееся общество и народ, а не те, кто хочет замкнуться в национальных окраинах. Хотя как никто я понимаю тебя, Михаил, что сохранение малочисленного народа — это не только твоя и других народов проблема, а всего того, что их окружает: горы, аласы, животный и растительный мир — одним словом — природу. Но сохранить её вне собственного развития, значит лукавить, Миша. Или вместе с ней с её законами борьбы за выживание, стало быть, оставаться на уровне натуральных отношений собирательства, охоты, рыболовства и убыточного сельского хозяйства, или с ней — с сохранением её, и собственного процветания, или с открытым забралом идти к своей гибели вне законов её сохранения. Другого не дано. Или — или, Миша.

Глухов немного передохнул и продолжил.

— Я не меньше люблю этот край, чем ты. Я здесь прожил большую часть своей жизни. Потерял любимого человека. У меня жизнь вступила в такую чертополосицу, что, кажется, вот брошу всё, срублю где-нибудь в этих местах зимовье и буду жить волком в стороне от общества. Но беда в том, что я осознаю, что это конец всему тому, чего добивался в жизни.

И снова странное ощущение внутреннего противоречия опять поразило Глухова. В своём обосновании необходимости развития общине Михаила, он ставил крест на собственном потаённом желании уйти в лоно природы, которую не то что любил, боготворил может сильнее, чем стремление изучать её самою.

— Где ночевать будем?- спросил отца Фёдор в возникшей паузе собеседников.

— Я шкуру здесь брошу, у костра. А вы — в прицепе,- махнул рукой старик.

Глухов встал с бревна.

— Утром мы будем сниматься, Михаил. Прости, что разоткровенничался. Меня тоже мучают такие мысли… На нашем лабазе кое-что из харчей осталось. Забрал бы?

— Жратва на горб не давит! Спасибо, однако! - отозвался Михаил. - Ты, чувствую, добрый человек. Может и правда твоя в том, как нам жить дальше, только пройдёт время и не станет нашего народа. Боюсь этого. Пойдёт в школу Илья и там научат его жить по-другому. Уйдёт в проходчики Петруха, устроится трактористом старший на рудник. А мне куда с больной женой? Кто будет коней пасти, аласы от прошлогодней травы выжигать, чтобы трава в лето пошла зелёная, а лес стоял, как стоит? Некому. Захиреет без нас тайга. Ладно, спать надо. Завтра речку надо переходить…

— Михаил, у меня просьба есть, даже не просьба, предложение. Ты, говорил, что младшенького хотел пристроить?

— Хотел, не берут.

— Я одинок, Михаил. Живу в Москве. Квартира есть. Школа прямо во дворе. Отдал бы мне сына? Присмотрел бы я за ним. А летом к тебе привозил бы. Захочет остаться у тебя, не обижусь. Всё равно помогать буду.

— Усыновить хочешь при живом отце и больной матери?

— Хотел бы, но это не так просто делается, Михаил. Да и зачем? Пусть будет у него две семьи: мать, браться и два отца…

— Не знаю, начальник. Худо будет, дам знать. Если жена поправится, сами справимся. Если нет… Чувствую ты мужик хороший…

— Вот моя визитка. Здесь и адрес, и телефон, - покопавшись в полевой сумке, протянул её Глухов Михаилу.

Михаил взял визитку, положил её в кожаный мешочек для сигарет на ремешке, перекинутом через плечо, смахнул набежавшую слезу.

— Спокойной ночи, Михаил! Может пусть у меня в палатке заночует Илья? Спальник есть.

— Какая разница, пусть ночует. На прицепе не выспишься хорошо, а у костра сгореть можно.

* * *

Наутро, как только геологи покидали скарб в вездеход и уже были готовы отъезжать, пастухи подошли прощаться.

— Может и свидемся ещё?- сказал Михаил, пожимая руку Глухову. - Я плохо ночь спал. Всё думал о нашем разговоре. Курил много. А может мы — конюхи— тоже нужны будем в вашем деле, а? Без коней в тайге на одной технике далеко не уедешь. А кони тропой пройти могут. К тому же жеребятина мясо мировое, у нас даже японцы мясо покупали. Деликатес, говорили…

— Не переживай, Михаил. Не всё так быстро у нас в России делается. Может для нас с тобой и к лучшему… Прощай! Но может, действительно, и увидимся?

— В тайге троп много. Сойдёшь с неё — пропадёшь, а ступишь — обязательно к людям любая тропа приведёт, - махнул рукой Михаил.

На трассу вездеход вышел, когда уже сумерки почти поглотили её полотно и машина, вырвавшись на неё из болота без света, поскольку вместо фар давно уже были приварены стальные пластины, защищавшие двигатель от столкновений, идущих в штыковую на технику встречные лесины, когда надо было вездеходу преодолевать буреломы бездорожья, быстро покатилась в пепельном просвете лиственниц, оглушая почти мёртвую окраину лязгом гусениц и рёвом перегретого двигателя.

Около метеостанции вездеход свернул к заброшенному домику — пристанищу не одному поколению людей, добравшихся до моста через Агаякан и не способными по каким-то причинам ехать дальше. К удивлению подъехавших, около домика горел костёр, вокруг которого суетились двое, готовясь отужинать. Рядом стоял длинномер и «Урал». Когда вездеход подкатил прямо к костру. Навстречу Глухову с бревна поднялся человек.

— Здорово! Я водитель «Урала». Зовут Гошей. Меня послали забрать вездеход и заодно вас с Нюргуном и Николаем доставить в Томтор. Так, кажется, вы договаривались с Романом?

— Думал я вас ожидать буду, а вы уже здесь! - пожал руку водителю Глухов.

— У нас так работают. Роман приказал вчера. Два часа назад, как пришли с Томтора. Пока ребята грузить вездеход будут, мы чайку попьём и в дорогу.

— Прямо в ночь? - удивился Глухов.

— А что ждать? Роман так приказал. Время не терпит. Сезон кончается, а не намыли план. Худо пока у нас получается. Говорит на тебя, Василич, надежда. А мы мухой доставим до Томтора. Там пару часиков в гостинице отдохнёте, подойдёт за вами машина до Оймякона. Вобщем, как как договаривался с вами Рома.

Глухов распорядился к ночёвке всему составу отряда, а Нюргун с Николаем уже говорили о чём-то с водителем длинномера, который должен был вывозить вездеход.

Не допив кружки чая, Глухов заметил, как к костру подошел служивый с метеостанции вместе с женой. Он их давно знал, а потому поднялся навстречу. Обнялись.

— Ну вы, Василич, не меняете образа жизни! - приветствовал Глухова Андрей. - Всё ночами к нам. Сообщили бы как нибудь заранее, баньку бы затопили.

— Не до бани сейчас, Андрюша. В ночь ехать надо. А народ мой останется здесь на недельку отдыхать. А как вернусь, обязательно посещу вашу роскошную обитель. В теплице хоть что-нибудь созрело?

— Вот, принесли покушать. Только сорвали, протянула пакет с огурцами, помидорами и зеленью жена Юля.

— Ничего себе! Здесь всем хватит побаловаться, - поблагодарил Глухов и передал пакет Матвею. - А у вас ка дела?

— У нас как обычно. За погодой следим. У вас как?

— Особых проблем, кроме обычных — не было. Сезон как сезон, - односложно и без энтузиазма отозвался Глухов.

— По сарафанному радио передали будто на следующий сезон народ набирать будете на работу в тайгу. Здесь уже ходоки их Томтора были. Интересовались.

— На счёт того, что здесь что-то закрутится — пока туманно. Не от нас, к сожалению зависит.

— А у нас новость! К нам новую пару прислали, - сообщила Юля. - Чтобы разгрузить нас малость. А то устали до чёртиков за год после того, как Гена уволился и уехал на материк: площадка, снятие показаний, замер воды, связь и снова по кругу. Вот так и живём. Теперь легче будет. Паёк прибавили…

Старый пёс метеорологов потёрся о сапоги Глухова и улёгся рядом.

— Ишь ты, признал своих!- потрепал загривок собаки Глухов.

Через час-полтора, пока Глухов беседовал с метеорологами, вернулся со стороны террасы длинномер, на котором привязанный арматурной проволокой «покоился» вездеход.

— Ну что, Василич, надо ехать,- развёл руками Гоша.

— Ну что же, ехать, так ехать! - отозвался Глухов, пожал руки оставшимся ждать его возвращения полевикам и сел в кабину «Урала».

— А где Нюргун с Николаем?

— В кабине длинномера, - махнул рукой Гоша. - Следом поползут. Мы бы раньше вахтовкой приехали, да надо подстраховать. Мужики технику везут. Мало ли чего в дороге может быть… У Ючугея подождём, а потом дальше поедем. По коням!