С отъездом Афанасия время остановилось для Катеньки, а если и не остановилось, то вымученно тянулось тягучим воском свечи в зимние вечера, весной зябкой слякотью, летом пылью, да занавешенными окнами от жары и комаров. Лишь одна весточка добралась от него из далекого Каменного Пояса. В ней ее суженый извещал Катеньку, что живет горно-заводской жизнью и для отечества руду плавит… Что скучает и любит. А как осень с зимою встретятся, приедет и заберет ее, если бы и батюшка, Яков Ильич, был супротив венчанию…

Причастность к такому делу ее мужа полнила ее гордостью за него. Она частенько доставала его письмецо и в одиночестве прочитывала, лаская своими карими глазками каждую буковку и черточку его послания к ней. А, прочитав, высматривала в зеркальце свое лицо и разговаривала с ним, как бы была вдвоем. В отраженье своем она старалась видеть Афонюшку. И этой ей временами удавалось. Она смеялась ему. А он растерянно смотрел на нее, как тогда, перед отъездом.

Вот и сейчас она рассматривала себя и замечала напряженные складки у губ, переносицы. Замечала, что похудела и думала, что это не понравилось бы ему. Молилась перед иконой и просила Богородицу оградить ее мужа от напастей, от злого умысла и всяких бед. Молилась усердно и долго. Именно за этим занятием и застал ее отец.

— Что-то больно ты много уединяться стала, душа моя! Не к лицу твои страдания об Афанасии. Обернется, куда денется. А, коли, не вернется, я тебе нашего покроя мужа найду – купеческого. Хватит слезы лить, пора и детишек рожать. Вон ты, какая у меня видная. До осени не обернется суженный, считай, свадебку сыграем. Уж на примете один есть. Люб, не люб, пора детишек тебе иметь, а мне внуков… Глядишь и наследовать дело мое будет кому.

— Да как же, батюшка! Я же помолвлена с Афонюшкой,- причитала Катенька,- побойся Бога!- И крестилась.

Батюшка тоже перекрестился, но стоял на своем.

— До осени – не больше!

— Как знать, батюшка, может и обернется к осени. Только в письмеце сообщил, что в зиму приедет.

— В зиму из глухомани? А чего ему там зимой прохлаждаться. Зимой снеги, опять же стужа великая. Нет, доченька, коли, осенью не будет, объявлю о новой помолвке твоей, - и вышел из горницы.

Катенька плакала безутешно и снова молилась. Теперь просила богородицу, чтобы успел Афонюшка к ней к осени.

И странно, теперь время понеслось, как вороная лошадь, ибо Катенька боялась приближения осени, поскольку знала, что не обернется любимый к этому времени. Дорога не близкая.

К яблочному спасу ее в свою конторку через холопку Анфису позвал отец. Она спускалась вниз по лестнице и дрожала, чувствовала, что это пришел конец её неопределенности.

В конторке был накрыт стол. За ним сидел отец и небольшого роста, хилый и уже в годах человек. Небольшая рыжая бородка, плотно сжатые губы и стеклянные глаза испугали Катеньку. Она как-то отпрянула вся, но, взяв себя в руки, поклонилась и подошла к батюшке. Он обнял ее за талию и, не вставая, представил гостю:

— А вот и моя красавица!… На выданье девица, Епифан Порфирич…

Гость встал и поклонился. Его голос был не по хилой фигуре, чуть с хрипотцой, но басовитый.

— А у меня дома уже сынок, Петенька в порè. Думаю, понравится ему девица, а там, глядишь, к рождеству и свадебку сыграем, ну как, милая? – обратился гость уже к Катеньке.

Она потупилась и растерянно посмотрела на батюшку. Глаза ее были испуганы и уже наполнились слезами. Лицо побледнело.

— Я же…, я же помолвлена, батюшка…

— Слова молвить еще не дело делать! Да и нет твоего помолвленного,- строго ответил отец и налил чарку гостю. А Катеньке бросил небрежно, как будто на этом поставил точку.

— Иди, доченька, да не забудь мне заказы сделать к свадебке. В Москву еду завтра…

Катенька вышла из отцовой конторки. Потеряв силы, опустилась на лестничную ступеньку и беззвучно заплакала.

Она плакала и на третий и четвертый день. Матушка испугалась за здоровье дочери и послала за лекарем. А тот, выйдя из горницы Катеньки, покачал головой и сказал матушке:

— Здесь только она может помочь себе. Капли ей дал, да видно не очень-то помогут, прощайте!- И откланялся.

* * *

На Рождество Катеньку сватали. А далее было как во сне. Она увидела нового жениха, расплакалась и почти без чувств чуть не упала на крыльце. Он подхватил ее и занес в горницу. Слышала как матушка причитала… А потом…

Потом звонил колокол на колоколенке. Это был не то плачь Катеньки, не то стон. Смиренная она стояла перед батюшкой, который венчал ее с Петром Калашниковым. И когда тот спросил ее о том, что согласна ли она, Катенька вся бледная собой посмотрела наполненными слезами на Петра и только глазами произнесла: «Да!», поскольку у нее уже не было не только сил, но и воли.

Молодой купец не задерживался в Петербурге, торопился на пушные торги в Москву. Уже были запряжены лошади, а на каблучках с высокими отворотами тулупов сидели возчики. Как вдруг с восточной стороны города показался обоз. Это возвращался Афанасий с Каменного пояса. Как только обоз подошел к постоялому двору, в это же самое время тройка лошадей с Катенькой и ее мужем тронулась от ее крыльца и пошла по ямской гоньбе, с каждым шагом увеличивая расстояние между теми, которые шли так долго навстречу друг другу, но так и не дошли, брошенные судьбой одну в неизвестность, а другого – в одиночество.

* * *

Метенев в этот же день забежал в дом Катеньки и, узнав, что та уехала с законным мужем, пытался догнать их, но тщетно. На трехсотой версте служивый почтового перегона сказал ему, что не проезжал купец с женщиной, не менял лошадей. Видимо поехали они другой дорогой. И Метенев вернулся в Петербург. Надо было писать донесение-отчет в Берг-коллегию и отправляться снова туда, к чему лежала его неприкаянная душа, а сердце оставалось с той, которая уже была далеко, да так далеко, что, сдавалось, уже и самой жизни теперь не хватит, чтобы дойти до нее…

* * *

Неделю спустя Афанасий с тяжелым сердцем снова ступил на порог дома отца Катеньки, Якова Ильича. Он не знал, что будет говорить по поводу потери для него суженой. Да и нужно ли говорить об этом? Он даже не знал, зачем вернулся сюда, но, почему-то пришел. Помолвка с Катенькой сроднила его с ее домашними. Особенно он не чаял души в ее матери. И уйти так просто и кануть в лету уже не мог.

Ему открыла дверь служка Анфиска и, всплеснув руками, кинулась в горницу. Выбежала мать Катеньки Марья Матвеевна и запричитала:

— Прости, Афонюшка! Не уберегла для тебя Катеньку, не уберегла!- И бросилась к нему на плечо, зарыдала.

На ее причитание из склада, примыкающего к купеческому дому, вышел Яков Ильич и обмер. Увидев вернувшегося Афанасия, потупил взгляд. Афанасий, освободившись от объятий Марьи Матвеевны, подошел к нему и поклонился. Тот неожиданно тоже обнял Афанасия за плечи и пробормотал:

— Я рад, что ты вернулся! Правда, поздновато…Ты ж обещал к осени, а вышло в зиму…

В горнице за столом Афанасий рассказал Якову Ильичу и Марье Матвеевне о сложном своем предприятии. Как метался по Каменному поясу в поисках мест к закладке новых заводов, как задержала распутица. Яков Ильич слушал молча, а, сидящая поодаль Марья Матвеевна, часто всхлипывала и качала головой.

Закончив свой рассказ, Афанасий вздохнул.

Яков Ильич молчал. Потом встал и заходил по горнице, а, повернувшись, посмотрел на Афанасия, промолвил.

— Ты дело государыни делал. Не вина в том твоя, что не вернулся вовремя. А вот я … - Он отвернулся, как-то засуетился сразу, видно смахнул слезу.

Афанасий молчал. Яков Ильич подошел, сел рядом и, уже обняв по отечески за плечи Метенева, сказал:

— Ты, Афанасий, того, не суди меня строго. Не знал, что ты так сильно прикипел и к ней, да и к нам с матерью. …- Тут он опять замешкался, встал, потом обернулся и, перейдя почти на шепот, закончил. - Прошу тебя, не давай знать о себе Катеньке. Мучиться будет девка. А в неведении, глядишь, сложится у нее жизнь. Муженек у нее знатный купец, на всю Москву фамилия… Не оплошай, Афанасий, коль зла не желаешь Катеньке…

— Я понимаю тебя, Яков Ильич. Не оплошаю. - Афанасий встал, поклонился всем и вышел. У ворот его догнал отец Катеньки и сунул ему в руки деньги.

— Возьми, Афанасий, тебе они пригодятся на дальние странствия по Каменному поясу, не повредят…

Метенев отвел его руку и пошагал прочь.

* * *

В Коломне все было по-прежнему. Отец в трудах. Торговля зерном шла плохо, и он пытался поправить свои дела, надеясь на то, что вернувшийся сын заменит его.

Мать – даровитая хозяйка, радовалась возвращению единственного сына и не отходила от него. Афанасий был внимателен к ней, но всякий раз, когда она занималась своими делами, погружался в свои мысли. Он тосковал. Тосковал по Катеньке. А мать, замечая, что сын кручинится, переживала и плакала. Потом однажды, когда отец вернулся из Москвы с удачных торгов, завела разговор о новой помолвке. Она присмотрела девицу для него у соседа – дворянина Жукова. И сказала об этом за чаем.

— Нет, матушка! Я один раз помолвлен, второго не будет. И ушел к себе.

Отец зашел к нему. Молчали. Потом, чувствуя, что сын уже давно принял решение, спросил:

— Не останешься, сынок?

— Нет, отец. Не останусь. Я государев человек, а служба моя горная. Нет дела большего по душе. Прости…

— Ну что ж, не держу. Так, когда же отъезжаешь?

— Завтра, папа.

— Так скоро?

— Я не могу здесь… Я должен быть там, в горах…

— А как же семья?

— Я один, батюшка. А одному много не надо, - и обнял за плечи отца…

* * *

И закружила Афанасия судьбинушка. Он бросался из одного учиненного им же предприятия, в другое. Вся его жизнь состояла из сборов в горы, жизни в них, возращении оттуда. Берг-коллегия, видя страсть к горному делу, давала ему новые поручения, а, выполнив их, Метенев сам просил новые.

С утратой для него Катеньки он не мог оставаться один на один со своей горькой участью. Зная, что она есть где-то, но не ведает о нем, страдал и тем больше, чем оказывался вне больших дел. Одиночество и тень от неё, были его спутниками и в мыслях, и долгими вечерами у костра, да в балагане среди таежной тиши, да долгими зимними вечерами в одинокой горнице заводской конторы. У него судьба отняла любимую женщину, но мечта о ней давала ему возможность жить. Лишенный любовной страсти, его жизнь состояла из другой – страсти к горному делу. Все новые и новые руды привозил он в Екатеринбург, кои шли на испытание. Он организовывал поиски железных и медных руд в Каменном Поясе. Основав свои горные школы, горные ученики Метенева сами становились горными мастерами. Молва о богатствах Уральских гор приводила к нему охочих людей до сыску самоцветов, коим Метенев давал волю согласно Горной привилегии Петра Алексеевича еще 1700 года:

«…соизволяется всем и каждому дается воля, какого б чина и достоинства ни был, во всех местах, как собственных, так и на чужих землях – искать, копать, плавить, чистить всякие металлы: сиречь – злато, серебро, медь…».

И «охочие до прииску¹» люди приносили ему образцы руд с разных падунов Каменного Пояса.

Иногда к нему во снах приходила Катенька. Он просыпался и мучился мыслью о ней. Дни были короткие, да в заботах мелькали быстро. А вот ночи тянулись долго, иногда даже, казалось ему, бесконечно.

Вначале Афанасий не замечал одиночества. Но постепенно обнаруживал, как длинными вечерами, а то и ночами, выползало оно из темных углов колыхающимися тенями от горящих свеч и нависало над ним. Однажды он почувствовал себя настолько тяжело, что вскочил и, порывшись во вьючном ящике, достал фляжку и сделал несколько глотков спиртного. Оно разлилось теплом по всему телу. Мысли стали расплываться, на душе потеплело, и он уже не томился этих теней, они становились его друзьями, и засыпал. Через несколько дней это повторилось снова, потом еще и еще…

Наконец он почувствовал себя совсем раздавленным и впал в такую тоску, что захотелось выть. Бросился вон из избы и пошел по улице. Мороз был такой силы, что густой туман стоял, словно стеной, и скрывал идущих навстречу прохожих. Шел в никуда, пока не столкнулся с подвыпившими друзьями, горными офицерами. Те, увидев Метенева, обрадовались и пригласили отужинать. Причина была. Один из них, Крамской, получил чин берг-гешворена. Афанасий поздравил товарища и согласился, оказавшись в теплой компании.

Одиночество осталось за дверью. К столу же подавала родственница Крамского – пышногрудая красавица. Увидев грустного шихтмейстера, она оказывала ему всякие знаки внимания. Подкладывала пельмени и шанежки, подливала горькую. Афанасий, истосковавшись по домашней обстановке, еде, вкушал домашний очаг, смотрел в раскрасневшиеся лица гостей, слушал песни и хмелел.

Когда начали расходиться, его в сенях провожала красавица и, как бы невзначай прижалась к нему. Афанасий порывисто обнял ее и крепко поцеловал. Та откинулась в темноте, задохнулась и, обхватив его голову, целовала быстро, страстно, шепча:

— Унеси меня, родной…

* * *

На третий день Метенев опомнился. От похмелья, от теплых женских рук. И стало почему-то гадко и горько от всего: пьянства и ненасытных ласок женщины, которую только что выставил за дверь… Отступившее, было, одиночество навалилось на него сызнова. И кто бы знал, чем все это кончится, если бы на другой день ему не доставили из воеводской канцелярии письмо, в котором говорилось о немедленном прибытии в Екатеринбург «для организации новых предприятий в горах якутских, аки надобны Отечеству по прожекту Сената Великой Северной экспедиции»…

Афанасий рухнул спиной на кровать и только произнес: «Вот оно, дело моё! Чувствую сердцем, моё!».

Наконец-то он почувствовал, что к нему снова возвращается энергия и воля. Плесень одиночества слетела, и воображением он уже видел себя в далеких сибирских просторах, в коих искал и плавил руды. И ему так захотелось снова броситься в омут испытаний, что не замедлил со сборами.

* * *

Вторая Камчатская экспедиция 1733-1743 гг, еще называемая Великой Северной экспедицией Витуса Беринга, состояла из нескольких автономно существовавших отрядов, выполнявших разные задачи.

Отряды, плававшие из устья Северной Двины (С.В.Муравьев и С.Г. Малыгин), Оби (Д.Л.Овцин и Ф.М.Минин, плававшие позже из Енисея) и Лены – на запад (В.М.Прончищев и Х.П.Лаптев) и восток (П.Ласиниус и Д.Я.Лаптев) впервые положили на карту берега от Архангельска до мыса Большой Баранов. С Камчатки отряд, плававший в Японии (М.Шпанберг и В.Вильтон), достиг берегов о.Охносю, положил на карту Курильские острова и показал ошибочность представлений зарубежных исследователей о «землях» (Жуана да Гамы и др.) к северу от Японии.

В. Беринг и А.М. Чириков совершили знаменитые плавания от Камчатки к востоку, приведшие к открытию части прибрежных районов северо-западной Америки, прилегающих к ним островов, некоторых Алеутских островов и острова Беринга. Отряд геодезистов П.Скобельцина и В.Шетилова совершил маршруты по левобережью Амура. Участниками Академического отряда были выполнены описания природы и населения Сибири (И.Гмелин), Камчатки (С.П.Крашенинников, Г Стеллер). Было сделано много астрономических наблюдений. Г. Миллер собрал и обобщил обширные материалы по истории, этнографии, географии. Опубликованные им уже после экспедиции первые сводные карты впервые давали правдоподобные очертания границ северной Азии, части берегов северо-западной Америки, Курильских и части Алеутских островов. Менее известные в истории отряды обеспечивали потребности Второй Камчатской экспедиции. Один из них был связан строительством Тамгинского металлургического завода в Якутии в 1735 г. Все известные и малоизвестные в истории Отечества люди делали великое дело присоединения и обустройства восточных, северо-восточных и северных границ Российской империи.