Видя рвение шихтмейстера по устройству уральских заводов, Берг-коллегия поручила Афанасию Метеневу с марта 1737 года управление Тамгинским заводом в связи со смертью его первого управляющего Соловьева. К заводу Метенев добирается только в декабре.

* * *

Осмотрев территорию завода, познакомившись с системой заводоправления, производством, Афанасий Метенев нашел завод способным справиться с поручением Сената давать в год до тысячи пудов железа на нужды Второй Камчатской экспедиции. Однако ее потребности были значительно меньше – не более пятисот пудов. Остальное железо должно было идти на местные потребности или отправляться в Иркутск.

Для расширения производства нужно было решить несколько проблем. Увеличить количество работающих на заводе, расширить сеть потребления продукции, а главное увеличить количество специалистов заниматься горным делом для приращения запасов железных руд.

Решение последней проблемы по уральскому опыту Афанасий связывал с возможностью построить при заводе школу горного дела, на что послал прошение Екатеринбург. Но получил отказ. Это его не сильно огорчило. Не имея ни средств, ни возможности построить школу, он все же из числа смышленых рекрутов, приписных крестьян из близлежащих наслегов, матросов, не участвовавших в походах Беринга и Чирикова и переданных заводу, организовал обучение необходимого количества горных учеников. Давал им горные премудрости, а некоторых, наиболее сметливых, стал готовить для сыска новых руд в окрестностях Тамаги.

* * *

Ракитов и Бронских, оставшиеся после смерти Соловьева управлять заводом, встретили Метенева настороженно. Уж больно тот круто начал. Вживался в завод крепко и основательно. Но постепенно начали замечать в нем истовость и деловую хватку. Бронских шутил:

— С твоим приездом на завод, Афанасий Прохорович, мне можно теперь спать спокойно. Плотина под присмотром. По тому, как народ приступает к работе можно часы сверять.

Метенев, похлопав по плечу Петра, отвечал:

— Это просто народ работящий у нас. А если он вовремя накормлен, банька всегда под парами стоит, да отдохновение есть посменное, то, что не работать?

— Ты уж год, шихтмейстер, а все в срубе бывшего управляющего живешь, заметил Ракитов. - Дай команду, мы быстро поставим тебе дом.

— Зачем мне? Мне одному хватит. – Грустно ответил Афанасий. Разве пристрой сделать для кабинету, чтоб, глядишь, принимать по делу. Не в жилой же комнате?..

За три дня новенький пристрой, соразмерный с избой, пах смолой, а хозяин размечал, где ставить стол, деревянный диванчик, сделанный учеником плотинного мастера, сейф и шкафчик для бумаг. Подканцелярист Сургуцкой заметил:

— Ты и так, Афанасий Прохорович, редко в контору заглядываешь, а теперь тебя в конторе и вовсе не застать.

— А что в ней засиживаться? В ней ты хозяин, бумажная твоя душа. Так что с моим пристроем, статус твой, считай, повысился. А в моем отсутствии – ты моя тень.

Незаметно Метенев стал понимать, что кабинет для него стал его жильем. В доме же только ночевал. И когда не спалось, мучился сознанием того, что нет у него семьи. Мысленно был благодарен своему окружению за то, что никто не спрашивал о том, есть ли у него кто-нибудь вообще.

Часто старался вспомнить образ Катеньки. Но с годами одиночества, Афанасий стал его забывать. Это угнетало его.

«Кажется, жизнь мне дала настоящее дело, - размышлял иногда Афанасий,- но лишила любимого человека и семьи. Надолго ли мне хватит такой жизни? И что в ней, собственно, главное? Работа, семья? Наверно, и то и другое. Но, скорее всего, смысл жизни в ее смысле… Только этот смысл нужно выстрадать. Но сколько же мне еще страданий нужно, чтобы понять, что я хочу в ней?».

Через год, екатеринбургская заводская администрация, узнав, что на заводе дела идут нормально, а железа хватает не только для Второй Камчатской экспедиции, а малыми партиями производится и для местных нужд, приказала Метеневу отослать плотинного мастера Бронских на Урал, где намечалось строительство нового завода. А плотинные дела передать его ученику Тимофею Матвеевых.

Провожали Бронских в самые лютые морозы. Две повозки со скарбом и кибитка на двоих с женой стояли у конторы. Афанасий тискал Петра, а Ракитов покрывал плечи его жены новеньким овчинным тулупчиком. Канцелярист с бадьей мороженной брусники топтался возле воза, не зная, куда пристроить подарок.

Но вот ямщик залез на облучок, поправил тулуп, оглядел возок и с криком: «Пошли, родные!» тронул лошадей. Возы потянулись за кибиткой и растворились в молоках морозного тумана.

Бронских завод покидал с двойственным чувством.

Первое влекло его назад, к тому, что удалось сделать. Да и за прошедшие четыре года край, который вначале казался диким и для жизни просто непригодным, теперь представлялся другим. Близким. Он прикипел к нему. И уже знал, что будет тосковать, несмотря на жестокий холод зимой, и гнус летом. В этом крае что-то было от первичного, естественного – несуетного.

Второе чувство влекло его назад на Урал, где все было таким родным и близким, что тотчас щемило сердце. Думалось: «Наконец-то я обрету дом!. Правда, в нем не будет хвать второго»…

И в этой раздвоенности чувств он внезапно потерял что-то главное. Обернувшись к жене, сказал:

— Знаешь, о чем я подумал?

— Знаю. Что, наконец, мы едем домой! Хватит по сибирским весям мотаться! Пора как люди жить. Детишек растить. В лавки ходить. Одеваться… Короче – все! – И она запахнулась в ворот тулупа.

Покрикивал возница на лошадей. Скрип саней то убаюкивал, то раздражал. Больше раздражал…