Приказный атамана Войска якутского подъехал на санях к заводской конторе, когда шихтмейстер Метенев с пробирным учеником Петром Корниловым отправляли возы с железом. Зимник стал, и продукция завода пошла уже не только в якутские веси, но и в далекий Охотск и Иркутск.

— Господин шихтмейстер,- обратился к Метеневу приказный,- тебе пакет велено передать из Якутской канцелярии и, повернувшись, направился к своей бричке.

— Погоди, служивый, может ответет мне держать немедленный!

Метенев раскрыл пакет, быстро пробежал содержимое и обратился к казаку.

— Спасибо, служивый, за хорошую весть. Свободен!

— Что там за хорошая новость? - поинтересовался Корнилов.

— Теперь, кажется, я уже в чине берг-гешворена,- и подал бумагу пробирному ученику.

— Ну вот, кажется, и причина имеется передохнуть от забот! Обмыть это надо, господин берг-гешворен,- обняв управляющего завода, воскликнул Петр. – А вон и женушка ваша сюда торопится узнать, что приказный привез.

К заводской конторе спешила Катенька. Ее беличья шубка была распахнута. А по ее озабоченному виду Афанасий понял, что-то случилось.

— Афанасий! Около кузни народ собирается, кажется, бунтуют. К моему крыльцу подбежал казак и требует оружие. Уже мордобой идет между ссыльными и крестьянами. Казачки растерялись. Команды ждут…

Метенев велел жене идти домой к детям, а сам с Корниловым подсел к вознице, готовившему под погрузку полосового железа воз, крикнул ему:

— Гони!

Мордобой был в самом разгаре. В центре толпы, окруженный группой защищавших его матросов пытался докричаться до всех берг-гауэр Степан Прижимов, но никто его не слышал. Периферия же оравы представляла собой сплошное месиво дерущихся. Уже пошли в ход дубины. А кузнец размахивал вокруг кувалдой и готов был сокрушить всякого, кто смог приблизиться к нему из бунтовщиков. Чуть в стороне стенка на стенку шли крестьяне и ссыльные. У тех и других уже были побитые лица. Несколько человек лежали на земле и корчились от боли. Другие просто отползали от толпы и пытались спрятаться за постройками, за которыми также слышались крики.

Корнилов пытался с воза кричать в толпу, призывая к спокойствию. Но это был глас вопиющего в пустыне. Никто не слышал его, да и не замечал. Все были чем-то или кем-то заняты.

Берг-гешворен заметил сидящего в стороне Ракитова и подбежал к нему.

— Что произошло? Отчего драчка?

— Крестьяне первые начали. Вишь, показалось им, что ссыльные меньше работают, а им лучший кусок дают… Мол, это я их защищаю, поскольку к начальству ближе…

Метенев только тут заметил, что левая рука у подпрапорщика в крови.

— Что это с тобой?

— На дыбу хотел люд меня кинуть, да казачки выручили…

— Ладно, сиди здесь, потом разберемся!

Оценив обстановку, Афанасий кинулся к казакам, сдерживающим часть толпы, рвущуюся в самую гущу. Аргунова среди них не было. Заметил урядника и пробился к нему.

— Где фузеи?

— Там, в казачем бараке!

— Берих троих и возвращайтесь с фузеями!- А сам уже протискивался к центру толпы. Некоторые, заметив управляющего заводом, отступали. А он шел как по расступающему коридору, стремясь протиснуться к Карпу Готовцеву, который уже сам крушил кулаком наседающих на него работников, поскольку по многим ссыльным уже топтались наседающие сзади люди.

Пока Метенев добирался до Готовцева, трое казаков выбежали из барака с тремя ружьями. Заметив их, Метенев скинул двух обмякших от мордобоя людей с повозки, забрался на нее и крикнул казакам:

— Заряжай!

Казаки опрокинули ружья, надкусили патроны, послали в ствол, пыживали…

— Товсь! – Командовал Метенев.

Казаки вскинули ружья, взвели курки.

— Для острастки вверх пали!

— Три фузеи выстрелили одновременно. Грохот, раздавшийся над толпой, дым от ружей привел некоторых в замешательство…

— Еще раз заряжай!

Казачки повторили маневр. К ним со стороны горнозаводской конторы уже с шашками наперевес бежало полдюжины казаков во главе с Аргуновым. Метенев понял. Что если сейчас упустить момент, казаки пустят в ход шашки. Но произошло чудо. Казачий голова Аргунов рассредоточил казаков и оградил толпу дугой, в центре которой казаки уже были готовые стрелять по толпе из фузей, поскольку направили заряженные ружья прямо на неё…

— Слушай команду!- крикнул Метенев и толпа, кажется, на миг замерла. Одни потому, что увидели казаков с шашками, другие пришли в себя от выстрелов, а третьи просто только сейчас заметили в центре толпы надзирателя завода…

— Слушай мою команду! – еще раздался твердый голос Метенева.

Толпа начала потихоньку тесниться. А Метенев все наседал горлом:

— Р-р-азойдись по рабочим местам!

Потом уже спокойнее, заметив, что его большинство народа слышит.

— Поостыньте немного, драчуны мои! Вы так себе морды подправите, что домашние не узнают…- И для наглядности за волосы приподнял разбитое лицо сморкающегося окровавленным носом какого-то работника.

Толпа, было, замерла, потом хохотнула, а еще через мгновенье дружный хохот раскатился по гурьбе. Дерущиеся на периферии ее, не ведая в чем дело, таскали чубы и бороды друг друга и, озираясь по сторонам, не понимали, что происходит. Глядя на их незадачливый вид, орава хохотала уже над ними… Посмеивался и Метенев.

Постепенно замечая, что толпа отходит от приступа ненависти друг другу, возникшей на пустом месте, Корнилов, неожиданно оказавшись рядом с Метеневом, крикнул в толпу:

— Работяги мои! Что тут делить-то! Давайте качнем Афанасия Прохоровича! Он не шихтмейстер, он уже берг-гешворен! Приказ пришел о назначении ему нового чина!

Афанасий не успел опомниться, как сильные руки стащили его с повозки, подхватили и начали подбрасывать вверх и подоспевшие казаки, и ссыльные, и ущемленные в правах крестьяне… Придя в себя, он опять поднялся на воз и обратился к народу.

— Ну, почесали кулачки свои, родные мои, а теперь по местам! Простите каждого, да будете прощены сами! Разберусь во всем, что причиною мордобой стал. Пороть никого не велю, но выходной даю всем. Пусть сегодня будет банный день…А то смотреть на ваши морды тошно…

Народ начал расходиться. Еще кое-где, опьяненные дракой работные люди, таскали за грудки да бороды друг друга. Но осмелевшие горные служивые, казачки и солдаты растаскивали сердешных…

— Ох, и мастак же ты, Афанасий Прохорович! Таким макаром толпу усмирил, что быд-то всю жисть тем и занимался,- говорил Корнилов.

— Нет, братец, это ты выручил, насчет звания-то. От сообщения твоего опешил народ, а мысли его ты совсем в другое русло направил. Спасибо тебе, что и разрядку учинил, и народ заставил поздравить меня. Чарка за мной, Петр!

Подойдя к Готовцеву, Метенев похлопал его плечу, сказал.

— Ну, и досталось тебе! Только с толпой говорить невозможно, коль она не слышит…

— Понял, Афанасий Прохорович!

— Пойдем-ка к Ракитову. Поддержим мужика. У него, кажется, бедняги, рука поранена…

К расходящейся толпе бежал с фузеей Бахман. Он, видимо, почивал, и ему доложили только что. Унтер-штейгер подбежал к Метеневу, а тот, глядя на него, рассмеялся.

— Проспал, Готфрид, как есть проспал! Ох, чувствую, руки твои чешутся…По мордам пройтиться бы, а?…

— Готовцев и Корнилов расхохотались, а тот, не понимая еще, что произошло, недоумевал:

— Как всегда, Бахман вне главных событий! Но чарку по этому случаю, я не опоздал выпить?…

— Нет, в самый раз,- заключил берг-гешворен.

Когда вокруг Метенева собрались его управленцы, и подошел Аргунов, Метенев строго заявил:

— Что-то, други мои, вы упустили из виду службишку свою. Охрану заводских дел учинить служивому люду, да казачкам пристойную! Дабы мордобой и роптания какие пресечь немедля, чтобы дело не загубить, да людей не погубить. Русский мужик он до кулачков мастак, только дай ему волюшку их почесать. А сейчас примите каждый слова мои не как указ, а как совет добрый. Достойный досмотр порядка учините далее и немедля! А к вечеру прошу ко мне чарку-другую опрокинуть. Не каждый же день чин дают…, особенно нам, горнякам…

* * *

К вечеру в избе Метенева было тесновато. Катенька со своими подружками – женами заводских дел управленцев – собрала не весть, какой стол. Но для этих мест он выглядел просто удивительным. На что красавец Корнилов не замедлил сделать комплимент:

— Коли моя бы женушка такой стол учинила, я бы ее на руках носил день целый!

— Не ропщи на женушку свою, Петенька. А то придется выполнить обещание. Женушка твоя-то и навела красоту эту,- отвечала Катенька.

Все засмеялись.

— Ну что, други и сподвижники мои! Давайте подымем чарки свои за императрицу нашу, Елезавету Петровну. Чтобы Ея императорскому величеству многие лета, а нам дело достойное, да внимание от чиновников такое, чтоб нам не мешали, да денежки за железо наше не задерживали, да поддержали устремления наши в сереброплавильных делах. А уж мы отечеству нашему послужим! руду разную искать, плавить металл, да жисть на север продвигать не разучимся…А Бог даст и другим делом займемся, окромя серебряного…

Когда все уже вкушали, чем Бог послал, Бахман спросил Афанасия:

— Что-то ты упомянул дело какое-то, окромя серебряного. Что имел ввиду?

— А то, - взлохнул берг-гешворен,- думаю, что за серебром и золото потянется… Вот тогда власть чиновничья сама нас понукать будет к развороту дел… Царице нашей серебро, да злато нужно для дел великих, дорогой мой Готфрид…

— Не верю я в твои мечтания насчет золота. Не в этих краях ему рождаться, не в холодных, но в жарких. Вся горная наука Запада об этом глаголит.

— Пусть глаголит! На Урале, слыхал же? Нашли! Почему же здесь оно не могёт быть? Искать надо, прилежно и дотошно все пробовать по горному обыкновению. Раз серебро есть, рядом должно быть и золото, сам знаешь по саксонскому опыту.

— Пока это не серебро, слезы одни,- упрямился Бахман.

— Найдем, дорогой Готфрид! Ты знаешь, чем российский мужик отличаетися от вашего, саксонского? Настырностью! Он рогами в землю упрется, а достигнет своего,- горячился Метенев.

— Кроме настырности нужно еще кое что – умение! – Не унимался Бахман.- Нужна пробирная и пробиреры, нужна химия разная, дабы все анализу подвергать! Нужны ученые люди горные, а что у нас? Ученики, да рудоразборщики…

— По-твоему я не горный офицер уже?- кипятился Метенев.

— Да не про тебя разговор, Афанасий Порфирич! Не наскоком решать дела горные, но разумением. И дела вести нужно горные не так, как в России!

— Как же, дорогой Готфрид? Как же? В России и так саксонцы, куда не глянь. Это ваша школа, ваша горная школа! А ты – не так как в России! - передразнил его Метенев. – Вы утверждали, а ты настаиваешь и до сих пор, что золото в северных краях водиться не может. А мужик, старообрядец, не зная о нашей науке горной, возьми, да принеси золотишко-то на Урале! Теперь все головы ломают над энтим, откель оно взялось! Пройдет немного времени, и пойдут добывать его на Урале из материи¹. А потом и забудут, про то, что золото токмо в жарких странах водиться может…

— Ой, что-то наше начальство все про дела, да про дела! – Вскрикнула Варвара Корнилова.- Мы не в Канцелярии, господа! Мы на балу! Ай, да инструменту нету, а как плясать хочется!- и закружилась вокруг себя в тесной горнице.

Все захлопали в ладоши и расступились, давая простору рванувшимся гитарным струнам. То в руки взял инструмент Корнилов и в такт женушки своей наигрывал уже. Когда же Варя остановилась, он перебрал восьмиструнную, и по горнице полилась грустная мелодия. Корнилов играл долго и самозабвенно. На улице густым туманом ложились жестокие холода, а светлая и грустная мелодия заползала в душу каждого волей судьбы оказавшегося здесь среди вечного холода и безмолвия.