Метенев отчаянно пытался найти убедительные обоснования к продолжению работ. Такими обоснованиями могли стать только те, которые давали выход на возможное обнаружение в Якутских землях золота и серебра. Вопреки устоявшемуся мнению в горном деле о том, что золото якобы рождается только в жарких странах, он противопоставлял те естественные признаки, которые были ему известны, и сведения от охочих людей, сказывавших о наличии золота в руслах ручьев. Именно эти противопоставления и не давали ему никаких шансов найти поддержку ни в Канцелярии Главного управления сибирскими заводами, ни в Берг-коллегии, твердо уверовавшие в то, что золото и серебро в якутских горах не могло быть обнаружено. Афанасий интуитивно понимал, что это заблуждение, которое стояло на пути открытия золотых и серебряных руд в Сибири. А потому пытался найти новые серьезные обоснования своим устремлениям найти золото и серебро именно в якутских горах. Берг-гешворен был убежден в том, что как только власть прослышит о наличии золота и серебра в якутских горах, она не пожалеет средств для освоения месторождений золотых и серебряных руд. Этому благоприятствовал и факт создания действующей горной службы в Якутске и на Тамгинском заводе, производство которого могло быть переориентировано на сереброплавильное дело. К тому же на Тамгинском заводе одном из первых в России работа осуществлялась с помощью воды и конно-движимых механизмов.

Но его мученические рассуждения быть или не быть заводу неожиданно ушли на второй план. Властная кухня государства российского источала смрад дворцовых интриг, в которых судьба поданных не интересовала, никого. Двор был занят собой, чтобы понять, кого и в какой момент надо поддержать, а, стало быть, решить проблему собственной власти. К этому выводу Афанасий пришел, когда получил копию манифеста о восшествии на престол Елизаветы Петровны. Но ничего не менялось.

«Господи, как мы все-таки далеки от всего того, что творится в отечестве!- думал Афанасий.- Двор наконец-то обрел наследников Петра Великого, но какою ценою! Сколько же людей было ввергнуто в водоворот интриг. А тут я со своим заводом. Начал при императрице Анне Иоанновне, пережил Бирона, принцессу Анну Леопольдовну, а что же будет при Елизавете Петровне? Россия больна престолонаследием… И, кажется, странно, что в этой борьбе еще жило дело петровское. Работала горная служба. Совершались открытия… Будто бы народ жил своей жизнью, а власть другою…».

Метенев перечитывал казенные бумаги, думал о судьбе российской, а перед глазами маячил завод, его боль и надежда не потерять то единственное, с чем связал жизнь – горное дело. Конечно, он мог бы вернуться на Урал и там продолжить то, к чему лежала его душа. Но теперь, прикипев к Сибири, он неожиданно почувствовал, что уже не сможет без нее. Что делалось на Урале, ему уже казалось малым, незначимым по отношению к тому, что можно было делать и достичь здесь. Бескрайность Сибири так волновала его думы, что ему казалось, стоит только двинуться по ней, и откроются кладовые, в которые не заглядывал ни один рудознатец.

«Здесь не только железо, но и медь со свинцом можно добывать, а, гляди, за всем этим и серебро потянется, и до золота дойдет…»,- напрягал воображение Афанасий.

В сенцах кто-то зашаркал валенками. Обивал, видно, их о скрипящие половицы.

«Кого это нелегкая несет? Ночь на дворе»,- недовольно подумал про себя Метенев. Ему почему-то не хотелось сейчас ни с кем делиться нахлынувшими думами.

Толстая, обитая войлоком дверь, открылась, запустив холодный воздух, который клубами покатился по полу, достиг стола и растворился, как только дверь закрылась.

— Гляжу, свет горит в кабинете. Знать, думаю, не спит Афанасий Прохорович. А потому решил заглянуть.

— А-а, это ты Алексей? Заходи, коль не спится.

Ракитов снял полушубок. Бросил шапку на деревянный диван. Уселся, положив локти на стол.

— Мне Сургуцкой сказал, что бумага какая-то важная пришла…

— Пришла. Читай! – Афанасий подсунул ему бумагу. Алексей подвинул ближе подсвечник и погрузился в чтение.

Когда Алексей прочитал дежурную промеморию из воеводской канцелярии о том, что заводу надо уменьшить число работников при сохранении самого производства и отложил в сторону бумагу, Метенев вздохнул.

– А на твое прошение о помиловании так и нет ничего. Молчит канцелярия.

— Я его посылал, когда на престоле была еще императрица Анна,- уточнил Ракитов.

— Так теперь пошли!

— Вот и пошли! Коли, что ни год, то новая власть,- вздохнул Алексей. - Видно мне ярмо ссыльного нести как крест – пожизненно.

— Что-нибудь придумаем, Алексей,- успокаивал Афанасий, а сам смотрел на этого человека, которого колесовала судьба, и ему становилось также тяжело.

Алексей Ракитов. Выходец из подмосковных дворян. Рвался на государеву службу, а получив возможность служить морским офицером, добился участвовать во Второй Камчатской экспедиции. Его влекли морские путешествия. Он ими бредил. Но в конфликте с Берингом, разжалованный и получивший статус ссыльного, так и не осуществил свою мечту. Тосковал. А известие о гибели Прончищева, просто раздавило его. Замкнулся. И чтобы не сойти с ума, работал на заводе неистово, хотя все, что ни делал, было чуждо его натуре.

Афанасий, видя, как страдает человек, дважды от себя посылал прошения по инстанциям о восстановлении его в воинском звании, а главное, просил ему вольную. Но на его послания ответов также не последовало.

— Придумаем, Алексей,- повторил подавленно Метенев и встал со стула. Вот только мне какой-нибудь оказией как-то надо попасть в столицу. Непременно через Берг-коллегию надо действовать. Там есть люди с Екатеринбурга, только бы снестись с ними …Но как далека от нас столица, сам знаешь…

— Благодарствую, Афанасий Прохорович за заботу. Пора! Засиделся я, - ответил Ракитов и вышел.

Дома Алексей зажег свечи. На столе медленно из темноты выплывала дубель-шлюпка и в колеблющихся бликах, ему чудилась вовсе не макетом, а настоящим судном. Неведомо, какой порыв овладел Ракитовым. Он взял в руки макет, достал из ящика инструмент и к полуночи на борту дубель-шлюпки красовалась уже надпись «Св.Мария». Он опустился перед ней на стул, положил руки на стол, а на них уронил голову. Смотрел на шлюпку, очертания которой расплывались от близости ее перед глазами, но высеченное им имя на борту явственно превращалось в живой взгляд удивительной женщины, которую боготворил в тайне от всех.

Проснулся оттого, что затекли руки, и болела шея. Слабый свет короткого зимнего дня еле пробивался через обледеневшую твердь окна. Оделся. Перед тем как закрыть за собой дверь, посмотрел в сторону макета, призрачно выделявшимся из сумерек, сказал вслух:

— До вечера, Святая Мария!

* * *

Поскольку о золоте ходили только легенды, то интерес Афанасия сконцентрировался на тех признаках наличия серебряных руд, которые ему были уже известны. О них он и посылал доношения как в Берг-коллегию, так и в Канцелярию Главного правления Сибирских и Казанских заводов. Посылал, в надежде заинтересовать хотя бы одну из сторон на продолжение работы завода, но уже с изменением его профиля не только железоделательного, но ориентированного на переработку медных, свинцовых, серебряных, а возможно, и золотых руд. Но их нужно было еще найти…

Из записки А.П.Метенева в Канцелярию Главного правления Сибирских и Казанских заводов.

В прошлом 1742 г. июня 28 числа по объявлению в Якутской заводской конторе Малюжагарской волости якутом Мукесом Маржиным с сыном Сегерсинем сыскали при Якутске от здешнего завода вверх по Лене реке расстоянием во ста сорока верстах под камнем, называемом Чемечого, серебряной руды признаки, из которой для подлинного свидетельства и пробы в том же 1742-м августа 24 и 1743 годах ноября 1-го числа в Канцелярию Главного управления заводов послано отсюда при доношениях…

Берг-гешворен Афонасий Метенев

Подканцелярист Федор Сургуцкой.

1742 г., августа 24 дня. Доношение Якутской заводской конторы в Канцелярию Главного правления Сибирских и Казанских заводов об открытии тремя якутами серебряной руды в горах по р.Лене и составлении чертежа местности¹.

Сего 1742 года июня 28 дня в поданном доношении в Якутской заводской конторы правление Мальягарской волости якутов Мукеся Маржина с сыном Сегерсинем да Сартака Кытчиева написано: Сего 1742 года февраля 17 дня по указу Ея Императорского Величества из Якутской заводской конторы велено им ездить вверх по Лене-реке и по другим рекам и речкам, и пристойным хрептам и каменям и, присматривая, сыскивать всякими мерами золотые, серебряные, медные и прочие руды, металлы и минералы, и цены достойные разных видов краски и камешки, и где оные присмотрены и сысканы будут, из оных взяв по штуке для подлинного свидетельства и пробы привезть с собою и объявить в Якутской заводской конторе при доношении. И по тем-де Ея ИВ указам будучи они вверх по Лене-реке пониже Столбов, от завода на правой руке, усмотря, обыскали под каменем, называемом Чемчого, спадший сверху по край Лены-реки, на притеске камней малых шесть штук, которые знаком себя показуют в проростях на серебряную руду. Из которых для подлинного свидетельства и пробы привезли с собою и объявили в заводской конторе при оном доношении.(…) А по свидетельству, в проростях себя показуют на серебряную руду. И того ж июня 30 дня пробована на свинец. А по пробе имеет оная из одного центра два с полуфунтом свинцу.

Берг-гешворен Афанасий Метенев.

Подканцелярист Федор Сургуцкой”.

Метенев упорствовал даже тогда, когда руды, опробованные им на Ленских рудниках, содержали незначительные доли свинца и серебра, но он фанатически искал новые зацепки, дабы убедить вышестоящее горное начальство. Так велико его было желание сохранить завод и горную службу, по воле государства созданной для обеспечения достижения целей освоения необозримого пространства сибирского Великой Северной экспедиции. Потому он брал на заметку любые признаки руд серебряных, отбирал новые пробы и вновь отсылал в Канцелярию Главного правления заводов, утверждая мысль о необходимости постройки сереброплавильного цеха на базе Тамгинского железного завода:

«Ежели оный Якуцкий завод для серебряного промыслу (буде в оном надежда впредь окажется) надобен, то его держать в прежней заводской команде, а буде в рудах хотя и надежда малая, то оный (завод) по силе означенного Берг-коллегии указа отдать в ведомство Якутской воеводской канцелярии».

Канцелярия молчала…

* * *

Берг-коллегия знала о том, что Нерченский берг-амт ведет работы по поискам серебра в Якутском воеводстве, но до поры до времени не сообщала об этом Якутской воеводской канцелярии и горной службе Тамгинского завода. У нее был свой расчет. В Иркутске были сконцентрированы бόльшие возможности, чем в Якутске. Там была хорошая лабораторная база под пристальным надзором маркшейдера Ионы и опытные пробиреры, способные к качественному анализу и золота и серебра. В Якутске же надо было ее только создавать, но в Берг-коллегии на то не было ни средств, не специалистов. А потому пробы, отбиравшиеся из якутских руд, направлялись на анализ в Екатеринбург. К тому же Берг-коллегия сомневалась в возможностях Тамгинского завода и ее горного надзирателя берг-гешворена Метенева плавить серебро. Таким образом, вольно или нет, Берг-коллегия создавала первые предпосылки ведомственной разобщенности работы подконтрольных ей структур. Бюрократия не могла управлять тем, что творилось на местах, а потому выжидала, кто получит лучшие результаты, тому и отдать скудные средства для подъема серебряного производства в России.

При Петре-I годовая выплавка серебра из руд составляла в среднем 5,4 пуда. После его смерти она снизилась до 3,5 пудов. Однако с открытием серебряных рудников на Алтае в средине XVIII века добыча серебра стала неуклонно расти. Берг-коллегия сконцентрировала скудные средства финансирования горного дела именно там. В результате к концу XVIII века выплавка серебра уже достигла 1320,7 пуда².

Но, несмотря на межведомственную несогласованность в оценке перспектив работы на серебро Иркутской Канцелярии, Нерчинского берг-амта, непосредственно подчинявшегося Екатеринбургу и наращивающего усилия по поискам серебряных руд в Якутском уезде, Берг-коллегия организовала массированный натиск на изучение качества серебряных руд и подталкивала ведомства для строительства сереброплавильного завода. Именно для этого она сконцентрировала усилия по укреплению базы Тамгинского завода опытнейшим пробирером Ионой, саксонским специалистом по изучению серебряных руд Бахманом. Препроводив с ними находившихся и без того в скудном наличии горных подмастерий: унтер-берг-гешворенов, берг-гауэров, горных учеников из числа рекрутированных солдат, наделив полномочиями отбирать необходимое число ссыльных, да привлекать к заводам черносошных крестьян³ из Сибирской губернии.

* * *

Весна, то взыгрывала оттепелями, понуждая ручьи сливаться в потоки, а то, оборачиваясь холодами, стеклила лужи и превращала остатки потемневшего снега в хрустящие под ногами леденцы. Наконец надломилась и разразилась стоялым теплом. Снеги быстро покинули даже глубокие распадки, когда неожиданный напор вешней воды забеспокоил плотинного подмастерья Тимофея Матвеевых. Он прибежал к берг-гешворену и с порога сообщил:

— Вешняя вода прет! Спасу нет! Кабы несчастия опять не грянули. Не выдержит плотина, Афанасий Прохорович!

— А на то ты и плотинный мастер, чтобы за ней смотреть,- строго заметил Метенев.

— Я подмастерье, - уточнил Тимофей.

— Какая разница! – настаивал Метенев.- Ты на плотину поставлен, с тебя и спрос. А должность твоя – для заработка, да начальства. Иди и думай, что делать, а я со своей стороны покумекаю, как усилить плотину.

* * *

Тимофей Матвеевых знал свою работу. Это Метенев помнил. Потому в свое время и спас его, хотя через него воеводская канцелярия пыталась объявить ему ложное «слово и дело⁴», а попросту донести на него выше.

Судьба Тимофея складывалась непросто. Рекрутированный в свое время в Ямбургский полк, он после 12 лет исправной службы за «придерзости», по наказании кнутом, был сослан в Якутск. «Придерзостью» же послужило то, что, он спас от неминуемой смерти битого плетьми друга своего за то, что тот отказался вычерпать переполненную выгребную яму, советуя подпрапорщику нужник построить в другом месте, а прежний закопать. Подпрапорщик счел это ослушанием и велел пороть рекрута. И когда его друг от боли завыл, Тимофей Матвеевых выбежал из строя, схватил подпрапорщика и мордой его окунул в выгребную яму…

Будучи сосланным на Тамгинский завод, Тимофей сразу привлек к себе внимание плотинного мастера Бронских своей хваткой мастерового человека. Поскольку был крепок и силен, а топором играючи делал чудеса. Любуясь его плотницкой работой, плотинный мастер сделал его своим учеником, поскольку плотник из того был от Бога. После отъезда плотинного мастера на Урал Тимофей практически надзирал за плотиной и его команды по устройству плотины все выполняли беспрекословно. Видя рвение Матвеевых делать работу на совесть, Метенев перевел его в подмастерья, полностью доверившись ему в сбережении плотины.

Плотину каждый год размывало, и нужно было приложить немало умения, чтобы обеспечить ритмичную работу заводу. Поскольку плотина давала запас воды на выполнение работы по вращению колес, привод от которого приводил в движение водяной колотушечный молот. Потому Матвеевых и предложил построить обводной канал на случай, если слишком большой вешняк⁵ подопрет плотину в момент сильной оттайки мерзлоты. На то дал разрешения сам Метенев.

Хворь, одолевшая Метенева с Крещения, длилась до лета и заставила метаться Катеньку в поисках нужных лекарей. Но те не могли ничего поделать. Болезнь затянулась. Смертный кашель душил берг-гешворена так сильно, что ему свет был не мил. К тому же в марте, выйдя ослабевшим за долгие дни болезни на крыльцо, дабы дать распоряжения по завозу леса, снова простудился. И Катеньке уже казалось, что дни Афанасия сочтены. Она не отходила от него ни днем, ни ночью. Сама высохла вся. Жены горных служителей помогали, как могли, но основной крест несла на себе все же Катерина. К лету, ослабевший за долгие месяцы болезни, Афанасий потихоньку начал возвращаться к повседневным делам. Но беда не приходит одна…

Летом, когда сильная жара увеличила оттайку и разразились дожди, несмотря на все ухищрения плотинного подмастерья направить воду обходным каналом, та все же не пошла в него и натворила столько бед, что, Тимофей Матвеевых, боясь, кабы не обвинили его в сознательном нанесении огромного ущерба заводу паводком, бежал. Потому как знал, чем все это может кончиться для него, бывшего ссыльного. Но был схвачен казаками и препровожден в Якутскую воеводскую охранку. Били его там нещадно.

Отношения с Якутской канцелярией у Метенева не складывались. Практическое равенство властных полномочий Якутской заводской конторы с воеводской канцелярией натягивало и без того сложные отношения между ними. Это иногда сопровождалось взаимными упреками в основном по мелочным делам. Потому Якутская воеводская канцелярия и решила воспользоваться моментом и весь ущерб, нанесенный заводу паводком, «повесить» на некомпетентность надзирателя, то есть, на Метенева.

Избитого до полусмерти Тимофея решили заставить дать показания против управляющего заводом. Но тот их не дал, и потому был подвергнут «политической смерти» с вырезанием ноздрей.

Метенев, доложив в Канцелярию Главного правления заводов об убытках, нанесенных паводком, показал, что это тот случай, когда плотинных подмастерье не причем. И на доношение Якутской воеводской канцелярии написал свое – о невиновности Тимофея Матвеевых, настоятельно рекомендуя возвратить его на завод, так как его заменить было просто неким.

И Тимофей Матвеевых был возвращен на завод. На что подканцелярист завода Сургуцкой Федор заметил Метеневу:

— Что-что, а в России ничего не меняется. Хоть хвалят, хоть бьют – все одно – до смерти!

— Да! Стоит только раз вымазать человека, за всю жизнь, беднушка, не отмоется,- вторил надзиратель завода.

— Это было и наверно останется, покуда будет власть отправлять чиновник,- подытожил Сургуцкой.

— А мы с тобой кто?- горько спросил Метенев Сургуцкого,- мы и есть такие же вот чиновники, как и те!- И показал пальцем в небо.

— Коли бы такими были все чиновники как ты, Афанасий Прохорович, Россия бы не стонала, да не роптала, а процветала. Сам знаешь: волостные грабят, уездные грабят. А что оставят, так проку совсем никакого. Видел сам, чем ссыльных да крестьян кормят? Да и того не впрок. А на такой работе голодному человеку чего на рожон не пойти? Сам никак помнишь, как бунтовали недавно.

— Ладно-ладно, Федор! Если нам за людей грудью не стоять, то кто за них заступится.

К утру Метенев направил рапорт в Канцелярию Главного правления заводов на восстановление в должности подмастерья Матвеевых.

Через несколько месяцев распоряжением Главного правления сибирских заводов он был восстановлен плотинным подмастерьем, но… со статусом ссыльного… Чиновники от власти не поступались принципами. Если уж ссыльный – то навечно это клеймо должно преследовать человека, даже если он ничего непристойного не совершал. Битого властью в России власть добивала до самой смерти.

Таким образом, Якутская заводская контора еще раз показала воеводской, за кем власть на заводе. Но воеводские чиновники не смирились с этим и всячески продолжали чинить мелкие пакости Метеневу.

* * *

Новый надвигающийся паводок грозил свести на нет все усилия берг-гешворена по переводу части железоделательного завода на сереброплавильный. Потому опасения Матвеевых заставило Метенева собрать все силы на укрепление плотины. От этого зависела уже не только судьба Матвеевых и его, Метенева, но судьба всего завода. И плотина на сей раз выдержала…

* * *

На свой страх и риск Афанасий Метенев продолжал промышленную разработку Ленского свинцово-серебряного рудника тремя шахтами…Дело было новое, неизведанное. Но Афанасий считал, что сверху начальство образует только слиток серебра, выплавленный на его заводе… Открытие же Шарыпова его так и подмывало самому организовать поиски той руды серебряной, о которой еще не дозналась Берг-коллегия, но вел работы сержант Шарыпов со своею командою под пристальным оком Нерчинского берг-амта. Оттуда шли хорошие новости, будто в шарыповских рудах серебро, да золото имеется. Это больно задевало самолюбие берг-гешворена. Метенев понял, что, если Берг-коллегия дознается (а может, уже и дозналась!) о развороте работ Нерчинского берг-амта в Якутской волости, его завод закроют как неперспективный. А потому упрямо тщил надежду, что ленское серебро взыграет хорошими содержаниями, и завод превратиться не только в железное производство…

А пока народ разбегался.