Неизвестность подгоняла караван Метенева. Афанасий торопился узнать судьбу отряда Зыкова, и делал остановки только тогда, когда лошади уже не могли идти. Он бросался в долину сам и пытался хоть что-нибудь прояснить по возможным оставленным следам. Но вскоре потерял и следы лошадей Истера. Видимо тот шел какой-то, одному ему известной, дорогой. Берг-гешворен же ломился руслом, всякий раз форсируя то распадки, то старицы широкой долины, которая вот-вот уже должна выйти к устью Арбатылы.

Комары сгинули. Это был период, когда после дождливого лета сухая осень красовалась в курьях свисающими гроздьями созревающей рябины или разноцветьем березняка, лиственницы, тальника. Стояла необычная тишина с особенными запахами тайги. Дышалось легко. Ничто не мешало людям странствовать в лабиринтах осенних дней. Рассыпавшиеся во мху и на полянах то здесь, то там коричневые шапочки маслят притягивали к себе взоры путников, желая быть непременно сорванными и брошенными в туесок. Но никто не нагибался, не подбирал их. Обилие грибов просто поражало воображение, и Метенев снова и снова делал пометки в своем дневнике на коротких стоянках.

Неожиданно на той стороне долины, разделенной островом, засудачила кедровка. Ее скрежетание как по жести было неприятным и всегда заставляло обращать на это внимание в настороженной тишине глухомани. Афанасий прислушался. Отложил в сторону дневник. Кедровка неистовала, указывая на то, что тем берегом кто-то шел и этого «кого-то» сопровождал истошный крик таежной сороки, жировавшей на поспевших шишках кедрового стланника. В едва уловимом звуке, Метеневу послышался храп лошади. Он привстал. Храп повторился, и на террасу вышла связка лошадей.

— Истер!

Связка остановилась. С передней лошади слез человек и, прикрыв ладонью глаза, смотрел в противоположную сторону.

Метенев забегал по косе и кричал Истеру. Тот, наконец, обернулся и, заметив берг-гешворена, направился прямо к нему со связкой тяжело груженых лошадей. За ним шел еще кто-то с лошадьми. Связка Истера сходу перешли перекат, и двигалась по кромке острова. Протока в этом месте была не очень глубокая. Истер вброд провел связку, за ним прошла другая.

Берг-гешворен стоял на косе и всматривался в дорогие ему лица халыинских сплавщиков. Спавшее нервное напряжение заставило Афанасия даже присесть на бревно. Он смахнул выступившую испарину на лбу. Сзади кто-то ломился к нему из своего отряда. Видимо спешили, услышав крики Афанасия.

Истер неспеша привязал переднюю лошадь, что-то сказал на своем языке и, как будто вчера расставшись с берг-гешвореном, подошел и протянул ему руку. Афанасий встал и обнял каюра.

— Ну что, родимый, рассказывай, что случилось, почему сверху только сейчас спускаетесь, когда должны быть давно на Арбатыле и делать лодки? Где остальные?

Истер догадался о чем спрашивает его берг-гешворен, но махнул рукой ответил:

— Коросо, однако. Псе дома. Педр сзади иди. Его спрасывай, однако.

Федор Зыков почти подбежал к Метеневу, тот его обхватил как родного. В это время из тальника на косу выбежал Савва, Михайло Громов и Афанасий Басаргин. Все тискали друг друга, а стоявший в стороне Истер качал головой и приговаривал:

— Только лета виделись, а узе скучали, однако…

* * *

У костра Федор Зыков рассказывал невеселую историю, как сплавлялись, как разбили плоты, как выбрались из каньона и разошлись с Истером. Прошли по реке вниз к Арбатыле и там, почти день в день, встретились с Истером. Через три дня Зыков с Истером повернули обратно за грузом. Остальных он оставил разделывать заготовленный еще Шарыповым и ими с весны лес на дранье. К приходу Зарубина на базу должно быть все готово. Ему останется только карбасы сшить. А на это время уйдет не много…

— А груз-то как? – насторожился Метенев. Весь сгинул?

— Не весь. Вот с Халыи идем, с лабаза подняли, что осталось,- и виновато опустил глаза.

Метнев разобрал груз. Сверил номера мешков с записями у себя в дневнике. Погруснел. Треть проб не было. Если бы он знал, что это не все потери…