Мы все что-нибудь ищем, кто удачу, а кто страну Шамбалу…

Глухов не узнал главного геолога. Немцев был хмур и сосредоточен. На столе были разбросаны проекции по рудным телам Северного. В углу сидел Володя Санников и что-то считал на счетной машинке, по размеру своему напоминавшую пишущую. Это был последний писк в счетно-решающих устройствах, которые могли не только складывать, умножать, делить, но даже извлекать корень квадратный, запоминать вычисления. Видимо специально выделило не то Управление, ни то Министерство для подсчета запасов…

— Ну, что там у Вас, Александр Васильевич! – буркнул главный геолог.

— Пока ничего!

— Что значит ничего? – переспросил Немцев.

— Опробовали каньон практически весь. Отобрали пробы. Рудная минерализация в жилах есть, но золото вряд ли будет.

— А зачем тогда проект писали, если там золота нет? Пробы привезли?

— Едут машиной. Завтра будут в химке.

— Так все-таки, где золото?

— Еще сезон не закончился, Иван Рудольфович!

— А сейчас куда?

— На Кэннэ.

— Там тоже самое будет, как на Водопадном? – Он вдруг замолчал и, тяжело посмотрев на начальника партии, выдавил:

— Александр Васильевич, если вы ничего не привезете с сезона и будет пшик, кто Ваш, - он специально сделал упор на это слово,- геморрой разгребать будет?

— Как-нибудь разгребем!- почти зло ответил Глухов.

Он поразился этому разговору. Главный геолог не спросил, как отработали, какие наблюдения сделали, его не интересовало, что первый опыт отработки каньона по льду и снегу удался. Это позволит другим удлинить время полевых работ, чтобы не рисковать в большую воду людьми. А здесь вынь да положи золото на блюдечке с голубой каемочкой!

Заметив вызов в словах Глухова, Немцев, кажется, смягчился, но, не пригласив даже присесть начальника партии, встал сам, засунул руки в карманы и, пройдясь по тесному кабинету, цепляя планы, заговорил

— Не кипятитесь, Александр Васильевич! Мы здесь тоже не в богадельню играем. Осенью защита запасов на Северном месторождении. Мы многие неукомплектованные отряды будем сворачивать и оставлять здесь, чтобы успеть сделать материалы. Это задание партии и мы его выполним. Поэтому я должен быть уверен, что Вы привезете обещанное золото…

— Иван Рудольфович! Мы только начали полевой сезон. Мы реализуем проект, в то время как все геологи других партий еще в поселке. У нас нет людей, чтобы лететь на Кэннэ. Я один остался, понимаете один!

— А Бакунин где?

— С рабочим на себе по льду Водопадного таскает груз на лабазы и готовится к концу мая приступать к отработке истоков ручья. Там головка россыпи. Там должен быть коренной источник.

Немцев взял телефонную трубку и позвонил в кадры:

— Геннадий Александрович, сколько у вас рабочих прошло комиссию? Так! Молодых специалистов нет? В августе?

— Трое рабочих есть. Забирайте их и езжайте в аэропорт. С отчета геологов не дам! Не улетите в конце мая, считайте, оставлю на ГКЗ работать всех. В том числе и вас, Александр Васильевич. Идите!

Глухов недоумевал. Почему творится такой ажиотаж? Почему полевые партии и отряды, неукомплектованные ни в поле, ни в камералке, кровь из носу должны сдавать отчеты день в день, а с разведочными партиями носится вся экспедиция, как с торбой? На них работали и работают все. Он догадывался, что это такой стиль руководства – порочный. Разведочные партии руководство экспедиции просто приучило к этому. С них спрашивала только погонные метры бурения и результат прироста запасов. Об остальном вспоминали, когда уже геологи разведочных партий валили все сроки с отчетами. Вот тогда все становились на уши и вспоминали полевиков, которые и свои отчеты писали и другим помогали.

Дискриминация полевиков была даже в порядке выхода на связь. Потому они и ждали, пока не переговорят разведочные партии, кому какую железку, болт, кому какой наряд выдать и так далее. И если полевик однажды как черт из коробочки, выползал из своей вотчины в административную элиту, он сразу забывал о том, как сам мучился. В одночасье становился сразу другим, словно его подменяли.

Размышления Глухова прервал голос Пудовкина:

— Ты что забрал у меня рабочих?

— Кто тебе сказал?

— Соков.

— Прости, Сашок, я только с поля прилетел и в кадрах еще не был!

— Так я только с кадров! Соков сказал, что позвонил Немцев и приказал рабочих передать тебе.

— Ну, вот и спрашивай у Немцева, что ты ко мне пришел?

— Понимаешь, у меня только три горняка и двое маршрутных рабочих…,- ныл Пудовкин.

— А у меня, Александр Сергеевич, никого! Я один, понимаешь? Мне грузить вертолет даже некому!

Перекидыванием спецов и рабочих из одной партии в другую начальство тем самым, вольно или невольно, делила партии и отряды на «нужные» и «не очень». Глухов попадал обычно в последнюю категорию. Некоторые входили в положение Глухова и нередко помогали ему, но другие просто посмеивались. Правда, когда возвращались с полевых работ, «нужным» показывать было нечего…

В кабинет заглянула Лена Масникова.

Высокая и стройная эта женщина среди геологинь выделялась особо. Во-первых она считала себя красавицей. И это ей непременно удавалось. Одевалась, как могла – лучше. Держалась особо, иногда подчеркнуто и независимо. Но была легко раздражима. Иногда даже могла нагрубить женщине, мужчине – все равно кому. А потом расхохотаться. И уж если кто-нибудь ей не нравился, то она откровенно его презирала. Но все-таки была отходчива. Любила компании, чем доставляла мужу, начальнику сезонной партии Илье Масникова, немало хлопот, поскольку он содержал дом на своих плечах. Зато, если она была дома, все у нее в руках ладилось, блестело. Она обожала уют. Но ее слабостью было курение. Поскольку кабинет Глухова был внизу, и к нему редко кто загдядывал, даже геологи поболтать, то она иногда забегала к нему покурить, поскольку когда-то работала у него же в партии. Глухов сам не курил, но не возбранял страждущим.

— Саша, я у тебя покурю, ладно?

— А, Леночка! Кури, кури! Все равно сдохнем! Ты от курева, а я от твоего дыма.

— Это твой лозунг оптимиста?

— Да, Лена!

— Ну и негодяй же ты, Глухов!

Она выпустила дым и, как бы между прочим, сказала:

— Говорят Алдан пошел. Сева Рудых со всех деньги собирает, кто проиграл. Ты не играл в тотализатор на ледоход?

— Я в азартные игры не играю, Леночка,- нагнувшись над картой, измеряя что-то масштабным циркулем, произнес Глухов.

Ставки ледоходного тотализатора делали на День геолога, то есть в начале апреля. Ледоход же обычно был где-то в средине мая. Но иногда погода мешала карты. И Алдан мог пойти вначале, а то и в конце мая. Стоимость одного не предсказанного дня равнялась 10 рублей. Если кто ошибался на 10 дней, выкладывал из кармана 100 рублей. Банк обычно был большим, поскольку точно предсказывали редко, а участников игры была чуть ли не вся мужская половина геологов. Разве что отличался Сева Рудых, старший геолог геолотдела по опробованию. Он предсказывал иногда за месяц точный день ледохода. Показателем того, что Алдан пошел, являлось смещение ленты зимника. Если дорога стояла, а по бокам уже льдины собирались в торосы, считалось, что Алдан еще стоит. И когда шорох ледохода возвещал, что Алдан пошел, смещая зимник, все участники игры выходили на берег и на все деньги покупали спиртное. Пили до тех пор, пока не выпивали все. В этот и на следующий день даже отел кадров не ловил за опоздание на работу. Все радовались наконец-то пришедшей весне, лету от которого оно отделялось лишь временем окончания ледохода. И сразу же зеленела тайга, цвела черемуха, а вертолеты гудели и днем и ночью, выбрасывая полевиков на все лето в горы…

— Смотрю на тебя, Глухов, и диву даюсь. Тебя ничто не интересует, кроме работы…

— А что меня должно интересовать? – оторвался от карты Глухов.

— Ну, женщины, например!

— Леночка, дорогая, я трех вещей в жизни боюсь: женщин, холодной воды и щикотки…

Она выпустила в открытую дверь дым, и в это время в кабинет заглянул Баскарев.

— Василич, Алдан пошел! Ты пойдешь?

— Пошли, Джан Серафимыч!

Глухов бросил на карту карандаш, поскольку понял, что сегодня он уже не сможет поработать, оделся.

В дверях, у входа в экспедицию, они подождали Леночку. Та взяла их под руки, и они направились на берег.

Еше утром, казалось, что забереги были небольшими, а Алдан был словно придавлен льдом, теперь же шелест ледохода был уже слышан издали. Народ сходился на берег со всех сторон. Всем хотелось посмотреть на это чудо, отделяющее длительную зиму от короткого лета.

Вода прибывала быстро. Сплошное месиво и крошево льда от берега до берега неслось единым потоком. На больших льдинах видны были пунктиры черных дорог. Кое-где проплывали переломанные бревна. Проносился мусор, а то и остовы каркасов – зимних пристанищ рыбаков. Река уносила на север все, что натворил за зиму человек.

На террасе, у самой косы вблизи Райкомовского озера собирались полевики. Уже горел большой костер. Расставляли битые ящики, укладывали для сидений бревна, а на досках уже стоял ящик водки, закуска. Царев, геофизик, завсегдатай тотализатора, ставил таган. Кроме Леночки к берегу подошла Женя Санников, жена Царева. Так что мужская компания была рабавлена. Кто-то уже наливал водку, и пошло, поехало…Гвалт, песни, рассвет над Алданом… А река все набирала свою силу и тащила на своих плечах тяжелую ношу зимы к Лене.

* * *

Идиотизм ожидания в геологии – чистый продукт самого идиотизма организации. Он связан с неумением или нежеланием начальства управлять производством, планировать, держать слово руководителя и исполнителя. Вся несуразица российского менталитета – в необязательности. Какой-то чиновник от экспедиции или авиации или от метео вовремя не выполнил свою работу. И сидят люди по российским аэропортам и разным весям.

Глухов застрял в аэропорту Теплый Ключ. Здесь собрались почти все начальники партий. Осаждали перевозки и слышали: то нет погоды, то у пилотов форма, то не укомплектован экипаж, то забрали вертолеты на пожар, то летит куда-то на рыбалку высокий областной или чуть пониже – местный райкомовский начальник. Вот и сидели геологи на рюкзаках. Ставили палатки, бросали на сырую землю спальники. Бичевали.

Не было вертолетов и в дальние наслеги, поселки. Один эвен растерянно бормотал в очереди в столовой: «…то пилотка есть – погодки нету, погодка есть – пилотки нету. Абстракт какой-то…Сопсем худо! Олеска был бы давно домой ехал, у костра чай пил, отдыхал».

И здесь соблюдалось строгое деление партий на «нужных» и «не очень». Поскольку глуховский отряд скорее относился к последим, он потерял всякую надежду начать работу вовремя. Его трое рабочих из Украины еще не обтерлись среди бичей и держались особняком. Ходили по пятам за Глуховым. Он их три раза в день кормил в столовой, как в Доме отдыха. У тех за неделю ожидания округлились даже лица. Потом деньги закончились, и Глухов перевел их на полевые харчи.

Дымили около порта костры. Начальник аэропорта грозился всех выселить, но все шло само собой. В особых условиях комфорта находились те, кто по особому расположению перевозок аэропорта попал во временный склад, представляющий собой сбитый из досок сарай, куда вертолетчки сгружали всякий хлам. В него геологи перетаскивали спальники. День и ночь «резались» в карты, пили, если было что. Наконец,заканчивалось и питие и деньги. Через неделю ожидания все, переодетые в робы, не отличались, кто геолог, кто бич. Лишь начальники партий выделялись по наличию полевых сумок, перекинутых на ремне через плечо с картами, готовые лететь немедленно.

А самолеты летели по расписанию: на Якутск, Усть-Неру, Зырянку, Средне-Колымск… С утра до вечера…Пассажиров было много, но все улетали, а геологи ждали…

Если неожиданно гудел вертолет, начальники партий наперегонки бежали к перевозкам. Счастливчики улетали. Но вот опустилась снова непогода и пошел проливной дождь. До Хандыги 75 километров. Кто-то уехал из начальников партии домой, оставив на произвол судьбы геологов, бичей.

Глухов по своему опыту знал, что дождь для авиации еще не проблема и терпеливо ждал. Много раз вылетал он именно по дождю, когда внезапно открывалась погода в его сторону. Вот и сейчас вышла дежурная по порту и поманила его пальцем в святая святых – диспетчерскую. Там сидел Стецук – командир вертолетного звена и рассматривал карту. Когда Глухов зашел, он поздоровался и сказал:

— Ткни, Василич, в карту, где точка?

— Вот здесь,- показал Глухов.

— Так. Собирайся! Вытаскивай груз на площадку. С Магана экипаж летит. Тюменьев. Но только один рейс. Уложишься?

— Постараюсь. У меня четверо людей вместе со мной и чуть больше тонны груза.

— Что значит чуть больше?- переспросил диспетчер. Это все-таки вертолет, а не повозка какая…

— Тонна двести,- решительно ответил Глухов.

— Прямо как на весах!- буркнул Стецук.- А как начнут грузить все полторы будут. Не подымем… Ну, да хрен с вами, вместе падать будем!

Глухов выбежал из диспетчерской и помчался к палатке, стоявшей около самого склада, где ни о чем не подозревали и дремали геологи других партий. Теперь самое главное, чтобы на месте были работяги. Они оказались на месте. Он отдал команду перетаскивать груз к вертолетной площадке. Те как чумные не могли понять, шутит начальник или нет. Но когда Глухов гаркнул: «На площадку!» все поняли – не до шуток. Хватали что попало и вытаскивали из под брезента: печку, палатки, ящики… А дождь лил. Чтобы как-то уж совсем сберечь от дождя груз, Глухов прикрывал его брезентом.

Неожиданно послышался гул вертолета. Никто не выбежал ни из сараев, ни из палаток. Только Боря Малков посмотрев в сторону садящегося вертолета, сливал мочу, прикрываясь пологом палатки. Потом исчез в палатке снова, безнадежно махнув рукой на дождь.

Машина, не глуша винтов, подсела к грузу. Техник выглянул и махнул Глухову:

— Грузи быстрей. Фронт идет!

К вертолету вместе с заправщиком подъехал «Уазик», из него вышли техники, дежурная перевозок и подала бумаги второму пилоту.

Когда геологи буквально под самый потолок затолкали груз в вертолет, техник закрыл дверь и машина, набычившись, пошла на подъем. Дальше была только пелена тумана. Глухов не видел ничего. Его работяги, мокрые, съежившиеся не то от страха перед таким полетом, не то от холода, смиренно сидели, забившись в сырой груз.

Вертолет мерно гудел винтами, пока вдруг ослепительный свет не ворвался в иллюминаторы. Машина летела над облачностью… Вершины гор островками, словно айсберги над белым океаном, парили над облаками, то еще белые и трудно отличимые от них, то лишенные уже снега, красовались своими черными скалами. Вскоре облачность стала редкая и под брюхом вертолета уже проплывали острые гребни водоразделов, северные склоны которых также еще были забиты снегом, а южные – уже зеленели кедровым стланником или вздымались обнаженным скальем, местами заросшим только распускающейся зеленью лиственниц.

Через час с четвертью техник уступил место на своем сиденье Глухову, а второй пилот, показывая на местность, крикнул:

— Где садиться будем?

Глухов узнал истоки Бурхалы.

— Сейчас перевалим, покажу!

Вертолет снижался параллельно склону. Отчего возникало неприятное ощущение потери веса. Когда показался развилок Ночки, Глухов показал на широкую террасу: «Там!».

Машина сделав круг, осторожно опустилась, чуть касаясь грунта. Выскочил техник и, показав над головой два больших пальца, посадил машину около небольшого озерца, похожего больше на лужицу.

Вертолетчики торопились и хотели опередить фронт непогоды, добравшись до поселка Аллах-Юнь, где была заправка. Потому двигатели не глушили, а лопасти хлопали, готовые набрать обороты. Техник, чтобы в суматохе выгрузки вертолета люди не попали под задний винт, стоял около него, страхуя обстановку. Но вот последние вещи были выгружены. Геологи своими телами придавили палатки, и облегченный вертолет взмыл вверх.

Глухов велел разбросать и просушить груз, пока светило яркое солнце. На небе не было ни облачка. Рабочие не суетились, делали все быстро, и к ночи уже стоял каркас с натянутой палаткой. Просушенный груз сложен под брезентом, а над костром витал запах варева.

В суете первого бивака Глухов обычно безошибочно определял полевые возможности каждого работника в полевых условиях. У него были все новенькие. Присматриваясь к тому, как находили каждый свое место по сложившейся обстановке, он сразу примечал не суетливых и деловых людей. Суетливые или страдающие леностью, проявлялись сами. Вот и сейчас он вычленил из трех рабочих среднего возраста Сергея, который большей частью курил, когда двое остальных работали, а суетой у костра обозначал деловитость.

«Значит, этот и будет дежурить на стоянке. В маршрутах толка от него не будет,- сделал вывод Глухов. – Маршрутить будем втроем…».

Наутро, не теряя времени, Глухов взял с собой небольшого роста, коренастого и веселого Анатолия, который мешал наполовину по-русски и украински слова и оттого его говор отличался каким-то особенным колоритом. К тому же топор у него в руках просто играл. Пока ставили палатку, он успел не только выполнить основную работу по установке каркаса, но и срубить стол, сделать великолепный таган, залезть на дерево и приладить антенну… Он просто не мог сидеть без дела.

Алексей напротив, был молчуном. Но все делал также основательно. Даже педантично. Поэтому ему Глухов решил доверить опробование.

Перед рекогносцировочным маршрутом Глухов оставшимся на стоянке рабочим дал задание подготовить бирки к рудным пробам, сделать пакетики из крафта под шлихи и монофракции минералов, соорудить печь под выпечку хлеба.

Анатолию показал, что нужно взять с собой в маршрут, и они вдвоем спустились вниз к каньону Кэннэ.

— А что же, у нас оружия никакого? – спросил, еле поспевая за ним, Анатолий.

— А это что? – показывая на наган, заметил Глухов.

— И что? Медведя этой пушкой завалить можно, что ли?

— Зачем его валить? Пусть себе гуляет. Он хозяин, а мы здесь гости.

— А если нападет хозяин?

— Не нападет, если его не трогать.

— Так для чего же вам наган?- не унимался Анатолий.

— На всякий случай. По технике безпасности положено. К тому же у нас собой секретные материалы есть…

Кэннэ пропилила свое русло в глинистых черных сланцах и с многочисленными извилинами упиралась почти в отвесное скалье. Оно было промыто от галечника старателями. Повсюду виднелись щетки и терриконы отмытой породы.

Идти по долине можно было спокойно в болотниках, пересекая узкую щель русла на перекатах или взбираться на излученах реки на высокие террасы, где были брошены стертые траки, искореженные гусеницы тракторов, остовы тракторных саней. В некоторых местах виднелись беспорядочно разбросанные пустые бочки, иногда наполовину заполненные горючим, маслом. Из неоторых опрокинутых бочек выливалось масло в мешанину из ягеля и почвы. В деревянных разорванных бочонках на солнце выплавлялся солидол.

Глухов, проходя мимо искореженного металла, бочек, бревен и тросов, не изумлялся расточительности старателей, бросивших все, что не могло уже пригодиться. Так было везде, где побывал промприбор с техникой. А любопытный Анатолий стучал по пустым бочкам, поднимал какие-то железки, спрашивал, для чего все это.

Александр решил сделать рекогносцировку, определить объемы и методику работ своим усеченным отрядом. Вместо трех геологов и пятерых рабочих, ему без внутреннего транспорта придется всего за месяц выполнить весь объем опробования, поисковых маршрутов с двумя рабочими. Третьего он уже не брал в расчет из-за его лености. Но еще одну задачу ставил перед собой Глухов. Ему хотелось выйти сразу к истокам реки и попытаться найти место предполагаемой закладки шурфов Шарыповым и штоленки Метенева. Ведь если они были именно на Кэннэ, то зацепки за коренное золото рудознатцами середины XVIII века могли дать возможность выйти на коренные источники минерализации, которую они не нашли, но с которой Глухов связывал свои надежды не на мелкие жилы, а крупные зоны. Тем самым он сразу решал главную задачу поисков.

Анатолий говорил, не умолкая. Его интересовало буквально все. Вначале Глухов подробно отвечал на его нехитрые вопросы, но постепенно его напарник стал уставать и уже по явному выражению лица читал на нем немой вопрос: «Когда чаевка?». Но Глухов все шел. Наконец показался последний развилок. На пологом склоне террасы опять лежали бочки, были разбросаны траки гусениц, разлито масло, разбитые две бочки солидола под солнцем источали неприятный запах. Кучи эфелей¹ загромождали русло ручья, и трудно было найти местечко для чаевки.

Наконец Глухов громко сказал:

— Привал! Готовь, Анатолий, чай и что-нибудь перекусить. А я сейчас осмотрюсь здесь и минут через двадцать вернусь.

Глухов взял только молоток, лоток и полевую сумку. Он настолько вник в описание Метенева, что ему впереди стоящая гора, казалось, была уже похожа именно на то место, к которому он так стремился еще там, в экспедиции, когда только начинал писать проект.

У излучины, дешифрированный им еще в камералке на аэрофотоснимке разлом, на местности был выражен едва заметной седловинкой, да в осыпи наблюдались зеркала скольжения на поверхности редких высыпок сланцев, среди которых были обломки желтовато-белого кварца. В двадцати метрах выше по истоку в правом борту обозначились фрагменты расчистки, которую прошли предшественники по изучению площади пять лет назад.

«Вот. Кажется, все так и должно быть. Здесь вскрыли зону с полисульфидной минерализацией. Золота по результатам опробования было мало. Он вернулся назад, к высыпкам зоны, которую дешифрировал сам. Снял полевую сумку, положил ее на камни. Начал молотком делать небольшую расчистку. В свалах выбирал куски брекчий, обломки кварца. Отмывал их от земли в ручье. Потом методично колотил их, изучая минеральный состав. Неожиданностей не было. Состав зоны, вскрытой расчисткой предшественниками канавой, явно отличался от этой, не опробованной ранее. Здесь минерализация была беднее, но разнообразнее. В прожилках были сульфиды железа, мышьяка и блеклые руды, обычно встречающиеся с золотом. Но видимого золота он так и не обнаружил, сколько не приглядывался лупой в свежие сколки.

Снизу ручья послышались шаги. Это шел к нему Толик.

— Василич! Уже два раза чай грел, стынет все!

— Иду, Толя! Только помоги мне собрать образцы и донести до костра.

— А зачем столько камней?- спросил рабочий.

— Посмотрим, что в них есть, когда придем на стоянку.

— И все это с собой понесем?

— Конечно! Но это еще не все, мы только начали работать,- ответил Глухов, поднимая полевую сумку.

У костра на пробные мешочки были разложены хлеб, банка тушенки, головка лука. Чайник стоял у костра «под парами». Глухов открыл его, понюхал и сделал замечание рабочему.

— Заваренный чай больше не кипяти. Это уже помои!- и вылил содержимое на землю. – Ставь новый. Пока поедим, он закипит.

— Рабочий пожал плечами, сполоснул чайник и поставил кипятить новый.

Анатолий с удивлением обнаружил, что в маршруте в основном работает начальник, а он выполняет только его поручения, казалось совсем даже незначимые. Но к концу дня он уже чувствовал себя усталым. А начальник то ставил на карте точки, рисовал какие-то линии, писал что-то в толстой тетради, то снова колотил камни. А то опять лазил по склону, принося новые образцы. Заставлял одни класть в большие, другие в малые мешочки. Некоторые образцы Глухов заворачивал в бумагу-крафт сам, подписывал, а потом клал еще в мешочек и снова подписывал. Анатолий не задавал лишних вопросов и старался все делать аккуратно, копируя работу Глухова.

Когда солнце уже скрылось за дальним водоразделом и даже чуть похолодало, Глухов поднялся, сложил карту и аэрофотоснимки в полевую сумку, положил горный компас в чехол и сказал:

— Теперь будем возвращаться, а то уже поздно.

— И что каждый день мы по 14 часов работать будем? –спросил Анатолий?

— Почему же? Нет! Смотря, как складываться дела будут. Может и по 16 часов придется пахать…Зато в непогоду отсыпаться будем. Сутками! – и Глухов потянулся. – Камни все забираем с собой. Ты половину и я.

— Ладно! Я сам донесу. Вы-то работали, а я так, по мелочи…

— Нет, дорогой! Побереги лямки рюкзака. Оборвешь. Нам рюкзаки на сезон дают по одному на брата. Пошли! Еще натаскаешься…

Вернулись заполночь. Сергей уже спал, а Алеша сидел у костра, дожидался маршрутчиков. Заметив их приближение, подбросил в костер дров, поставил на огонь чайник и кастрюлю. Он видел, что начальник еще ничего, не казался таким усталым, а Анатолий еле ковылял за ним. А когда присел, просто завалился на спину вместе с рюкзаком.

— Как тут у вас? – спросил Глухов, осторожно снимая рюкзак и ставя его на пень.

— Да у нас что, у нас все нормально! Серега спит, а я вот поесть приготовил…

— Дровишек мало наготовили. Нужно готовить впрок. В непогоду не до дров будет,- заметил Глухов, снимая сапоги. Развесил на ветках дерева портянки, переоделся, взял полотенце и пошел к озерцу. Умылся и только тогда подсел к костру и налил в кружку чая.

Анатолий, не сняв сапоги, не умыв руки, расправлялся с чашкой супа и тянулся еще к поварешке. Глухов наблюдал за ним. Улыбался. Но когда тот, так и не сняв сапоги, полез в палатку, окликнул его.

— Толик, дорогой! Ты забыл снять сапоги, вытащить и повесить сушиться портянки, умыться. Так к концу сезона завшиветь можно. И вообще, мы еще не закончили маршрут.

— Мы же уже пришли? – удивился Анатолий.

— Вот когда разложим по ящикам замаркированые пробы, вот тогда можно и баиньки.

Глухов, улыбаясь, смотрел на него и добавил:

— К тому же чашку, ложку, кружку помыть за собой надо, по-моему?

— Анатолий почесал затылок, закряхтел. Но сделал все, как сказал начальник.

* * *

Когда рабочие улеглись спать, Глухов присел у костра и мысленно подвел итоги рекогносцировки.

«Ходить далековато. Очевидно придется двухдневные маршруты делать. А это значит, что нужно тащить в верховья палатку с собой, спальники… Но тогда уж и харчи … Плохо! А если бы вертолетом закинуть лабаз с палаточкой, харчами куда-нибудь на водораздел, тогда было бы другое дело. Но начальству в экспедиции было виднее, как работать полевикам. Придется карачиться, спины гнуть и ноги ломать. А так бы хорошо: отработали, залабазировали, вертолетом пробы перекинули на стоянку, а потом домой… Теперь же все на себе. А каньон все-таки проходим. Мог или не мог все-таки пройти здесь Метенев? Пока нет никаких следов его пребывания… Может я ошибся? Может быть…».

Глаза закрывались, и подкатывался сон. Глухов осторожно забрался в палатку, залез в спальник и мгновенно уснул.

* * *

Проснувшись от нестерпимой духоты, Глухов почувствовал, как палатка сильно нагрелась от солнца. Рабочие не чувствовали жары и продолжали досматривать сны.

Он тихо выскользнул из палатки. Ярко светило солнце. Дальние горные отроги слепили глаза еще не сошедшим снегом. Вокруг стояла несказáнная тишина. Природа нежилась в утренних лучах солнца. Уже начали распускаться бутоны багульника. Две береговушки порхали около озерка. Ловили первых насекомых. А в глухих падях куковала ранняя кукушка. Это была такая пора, когда еще не было комаров и торжество горной красоты не омрачалось их нудным и писклявым гудением над ухом.

Глухов почувствовал опять себя несказанно счастливым, что, он опять в поле, что не томят его камеральные заботы. И в который раз его снова поразила мысль, что мир вокруг него и чуден и великолепен. Вот он улыбается ему и мир отвечает ему тем же. И у него внезапно возникла мысль о том, что все мелочи жизни, которые иногда становятся над человеком, управляют им. А это и есть ничто иное, как надуманные и вознесенные им же самим эти мелочи в обстоятельства, которые ничего не стоят против того, что происходит на самом деле в природе и в самой душе человека. Он поразился этой мысли… «Мы ищем смысл жизни, мучаемся. А он проще самой истины. Смысл жизни в том, чтобы радоваться ей и боготворить ее как чудо, которое коснулось случайно тебя!».

День действительно был просто удивительно теплым и Глухов радовался ему, а также надежде на то, что июнь не подведет и даст возможность хотя бы двадцать дней помаршрутить без дождей. По опыту он знал, какая погода на первое июня, такая может держаться весь месяц с небольшими перерывами на дожди. Он очень надеялся, а точнее, хотел надеяться, что погода не помешает, потому, как в июле ему надо было возвращаться к Бакунину и дорабатывать Сетанью, Водопадный, Амурский – притоки Тыров.

Еще раз, окинув взглядом панораму начавшегося календарного лета, Глухов развел костер, поставил на огонь чайник. Умывшись, заторопился к рации, которую привязал к дереву под навесом.

Эфир гудел от множества одновременно вышедших на связь людей. Кто-то кого-то монотонно вызывал, другой передавал списки работающих людей в поле, а одну и ту же фамилию дублировал кто-то третий по буквам, четвертый диктовал циркуляр из тридцать три² по технике безопасности… Среди шороха эфира и разноголосицы прорывался голос Бакунина, и Глухов позвал его. Слышимость была отвратительная. Он успел передать ему, что у него все в порядке, приступил к работе. Бакунин, видимо, не слышал Глухова, но что-то, говорил о большой воде, о невозможности пройти на участки работ, а потом вообще растворился в эфире.

Глухов выключил рацию, снял с костра кипевший чайник и задумался.

В палатке кто-то заерзал, потом показалась голова Сергея.

— Что? Вы только пришли?- спросил он удивленно начальника.

— И пришли и поспали… А вот ты, что, пожарником работал?

— Нет… Просто, люблю поспать.

— Эту любовь придется на непогоду оставить.

Сергей почесался, зевнул. Сходил по нужде, а, вернувшись, спросил:

— Что делать будем?

— Завтрак!

— А-а! Я мигом парней разбужу.

— Не надо! Пусть поспят еще. Сами вылезут, когда солнце повыше подымится. Тебе самому придется этим заняться.

— А почему мне?- удивленно и с претензией в голосе спросил рабочий.

— Потому что, похоже, ты все время перекладываешь свои заботы на других. В поле такие долго не задерживаются…

— То есть?

— То есть, я тебя предупредил. – И Глухов пристально, чуть с прищуром, посмотрел в глаза Сергею.

Глухов терпеть не мог в поле сачков. Он умел поощрял работников словом, отношением к ним, но при первой возможности освобождался от тех, кто тем или иным способом отлынивал от любой работы. По его опыту, как правило, именно такие люди были опасны, поскольку они могли из-за лености своей создать конфликтную ситуацию в небольшом изолированном коллективе. Однако Глухов знал, что освободиться от лентяя в поле очень трудно. Во-первых, если бы и хотел избавиться от него, нужен механизм его доставки в экспедицию в отдел кадров. Дать радиограмму-обоснование причины увольнения. Тот может подать жалобу в профком. Тягомотина может длиться до конца сезона перепиской по связи с начальником партии, и работяга будет исправно получать, хотя и небольшую, но все-таки не заработанную плату. В конце концов, начальство в особых случаях может вызвать на ковер и начальника партии для того, чтобы разобраться в ситуации. Глухов знал это и обычно увольнял лентяя в поле. Платил зарплату за ожидание транспорта, которая составляла треть месячного оклада. Такое ожидание могло длиться и неделями, до месяца и больше, особенно если это было связано с вертолетным транспортом. В таком случае начальник партии выделял харчи и тот сам себе готовил. Однако отстраненный от работы, в том числе и от коллектива, который «пахал» и не знал перерывов в работе, кроме непогоды, не всякий уволенный таким образом работник выдерживал безделие и обычно сам просил хоть какую-нибудь работу.

Сергей тянул резину. В развалочку нарубил дров, долго мыл кастрюлю, потом поставил на таган воду и сел отдыхать. Глухов, сидя за грубо сколоченным столом, разложил карты, аэрофотоснимки – работал, поглядывая на Сергея.

Он знал его подноготную, поскольку при приеме на работу старался понять человека, с которым связывал таежную судьбу на весь полевой сезон. У того было двое детей на Украине. Приехал заработать. Обычно в поле могли хорошо заработать только канавщики, работавшие на сдельщине. Поскольку у него не было опыта горнорабочего, то ни один начальник сезонной партии не рискнул брать его на работу, поскольку канавы проходили на взрыв. Глухов объяснил при зачислении в партию Сергею все перспективы заработать небольшую зарплату. Тот пожал плечами и согласился… Сейчас Глухов недоумевал: откуда у этого человека такое безразличие ко всему? Человеку, которому уже за тридцать, у кого малобеспеченные дети. На его бы месте пахать день и ночь, чтобы на жизнь заработать, а он всем своим видом показывал неприязнь к любой работе…

Часам к десяти утра, когда солнце нещадно нагрело палатку, и спавшие рабочие просто выкатились из нее разморенные и явно не отдохнувшие, Сергей отставил подгоревшую кашу.

— Глухов рассмеялся и сказал:

— Ну что, братцы-кролики? Выспались?

— Куда там! Что это за сон? Мýка какая-то. Жарища, духота…,- ворчал Анатолий.

— Вот теперь будете знать, как долго спать. Короткий и крепкий сон в тайге важнее, чем длинный и такой вот беспокойный от жары! Теперь вы уж точно не работники на целый день, а вареные курицы. Давайте, давайте, в ручеек, братцы, да кашки отведайте. Сережа вам приготовил…

Кашу никто не стал есть. Пили чай с галетами. Видимо, почувствовав, что к вареву никто не прикоснется, Сергей неожиданно вывалил кашу на землю и пошел отскребать кастрюлю. Когда он подошел к столу, то Глухов заметил:

У меня просьба к вам, ребята! Мы продуктов взяли ровно на месяц. По окончании работ здесь, будем перебрасываться на другой участок, к Бакунину. Так что к продуктам надо относиться уважительно. Здесь в магазин не сходишь, продуктов не купишь. В противном случае, если вертолет не прилетит вовремя, голодать придется…А сейчас пойдем в маршрут. Пойдем втроем. Сергей Коноплев остается на стоянке. Вернемся через сутки, может двое.

— А что я один остаюсь?

— А что страшно ? - вопросом на вопрос спросил Глухов.

— Да нет, я так просто спросил

— А чтобы не скучно было, хлеб испеки. Знаешь как?

— Знаю!

— Ну вот и хорошо…А печь есть в старательском балке внизу, в устье ручья, что в Кэннэ впадает. Видел?

— В старательском балке?

— Да!

— Но там же грязно?

— Вот и уберешь заодно. Может нам придется еще и жить в нем, коли, не дай Бог, непогода грядет. Все-таки и печь есть, и крыша не течет…

Глухов любил делать большие переходы ночью. Нескончаемый круговорот дня, то разительно жаркого, то прохладного заставлял приспосабливаться к использованию максимальных возможностей светлого времени суток. Вот и сейчас его отряд двинулся в верховья Кэннэ исследовать дальние участки площади. Чтобы не тратить утомительные лишние часы на переходы, он решил двухдневным маршрутом оконтурить тела, которые наметил еще там, в экспедиции, и предвкушал детально в этом разобраться. А потому настроение его было приподнятым. Оно было таким всегда, когда он уходил в маршрут. Ему вспомнилось, как однажды, будучи еще в экспедиции в Магаданской области, старший геолог партии как-то заметил:

— Ты в маршрут идешь, как за песней!..

На что он ответил:

— Просто я люблю свою работу!

— Надо же?,- удивился тот.

— А ты, что не любишь? – поитересовался Глухов.

Он посмотрел с горечью на него и ответил:

— Я иногда ненавижу свою работу!

— Зачем же служишь ей?

— Потому что ничего другого не умею делать.

После Глухов не раз признавался себе: «Какое это счастье, заниматься любимым делом!». И когда вдруг по разным причинам приходили тяжелые времена, особенно в связи с какими-нибудь мелочными отношениями его и начальства, он вспоминал об этом, улыбался самому себе и говорил: «Нет, братцы, дальше геолога не разжалуете! Вас много, а геология одна! Я ей служу, не вам!». И это было его молитвой, из которой выносил главное: человек заслуживает такой жизни, которую сотворил, сделал сам, и только сам.

Глухов знал, что тот, кто любил свою работу, выстрадал свое дело, тот расставаясь с ней, непрестанно возвращается мыслями к ней, мечтает о ней, болеет ей… Болел и он, когда был далек от своего дела. Сейчас он ему радовался. Был в нем. Служил ему.

Сутки пролетели незаметно. Ему удалось опробовать зону, которую он выделил в первом маршруте. И так увлекся своим делом, что не заметил, как наступила уже другая ночь. Его рабочих одолевала зевота. В них пропал всякий интерес к тому, что делал Глухова, и тот, в конце концов, объявил ночевку.

Наплывшие сумерки принесли прохладу. Рабочие покидали прямо на землю около костра телогрейки, под голову положили рюкзаки, одели свитера и заснули.

Глухов улыбался про себя:

«Ох, не долог будет ваш сон!» - и сам стал укладываться на первый ночлег в двухдневке.

Он не любил ходить в многодневные маршруты без лабазов. На сон максимум уходило три-четыре часа. К концу вторых суток накапливалась усталость, и маршруты третьего дня приходилось прерывать. При возвращении на стоянку изнеможение валило с ног, и на следующий день уже и не мечталось о маршруте. В создавшемся положении оторванности основной стоянки от места работ в связи с невозможностью подсадки вертолета, приходилось идти на двухдневки. Поэтому, чтобы поспать три-четыре часа, Глухов готовился ко сну основательно. Разложил поодаль от спящих рабочих большой костер на больших камнях и через час, когда тот прогорел, сдвинул угли далеко в сторону, вымел золу. Дал немного остыть им, а на камни наложил лапник чахлых лиственниц. Расположил на него крафтовый мешок, чтобы влажный теплый воздух не проникал через него, а проникал только сухой, подстелил телогрейку. Под голову положил рюкзак и, одев на ноги шерстяные носки, залез в другой крафтовый мешок. Натянул на голову шапочку-вязанку, нашел удобное положение среди углублений в ветках и, почувствовав, как снизу пошло тепло, заснул.

Обычно сны в поле не снились. Тепла от нагретых камней хватало не больше, чем на два часа. Остальные час-два приходилось ворочаться, и сон уже был похож на забытье.

Поленившиеся сделать тоже самое, что их начальник, рабочие уже заворочались через час, потом, вконец измученные и продрогшие от всепроникающего холода вечной мерзлоты, кипятили чай и «кемарили».

Глухов проснулся как только первые лучи солнца коснулись лица. Поднялся, подошел к тлевшему костру, у которого жались рабочие, заметил дымящуюся телогрейку Алексея. Растолкал его. Тот, не соображал, почему начальник так суетится. Потом, когда дошло до него, что горит, бросился снимать телогрейку и начал ее топтать ногами.

— Так вот и горят люди возле костра,- назидательно заметил Глухов и повесил чайник на таган.

Анатолий, разбуженный суетой Алексея, выглядел помятым, недоспавшим и почти чумным. Он мотал головой, таращил глаза на начальника и Алексея. Глухов улыбался:

— Ну что, соколики! С первой ночовкой у костра!

— И так целый сезон будет?- спросил Анатолий?

— Целый, не целый, а ночь эта не последняя…

Наскоро позавтракав, Глухов поднял на плечи рюкзак и сказал:

— Вот что, полевички. Я пройдусь до обеда вон по тому ручью, а вернусь водоразделом. Поспите, пока солнышко пригрело. А то на работничков вы совсем не похожи. А к обеду сварите что-нибудь. Да! Вот эти три протолочки сделаете. Только от костра подальше!- и твердым шагом пошел по террасе.

Ходьба отряхнула с Глухова последние ощущение сонливости от короткого сна. Тракторная дорога была узка и только вписывалась в обрывистые берега ручья, то пропадая в русле, то поднимаясь на террасу. Все меньше и меньше попадалось отвалов промытой породы. Россыпь заканчивалась, и Глухов надеялся обследовать верховья ручья, чтобы найти хоть какие-то признаки коренных источников золота. По шлиховке, проведенной им с рабочими вчера в правом борту, ему удалось обнаружить мелкие крупицы золота в срастании с кварцем, что явно говорило о близости коренного источника. К тому же оказались не обследованными две слабо дешифрирующиеся на аэрофотоснимке зоны, протягивающиеся в истоках двух ключей и выходящих в правый борт ручья, по которому шел Глухов, внимательно изучая каждый обломок на склоне, проверяя каждый скальный уступ, каждую осыпь.

От неожиданности Глухов даже остановился. Среди галечника узкого русла ручья лежал небольшой обломок пепельно-серого цвета с тусклым блеском едва просвечивающегося среди окисленных минералов свинчака. Он поднял его, осмотрел, легонько ударил молотком и камень раскрошился на мелкие обломки тонкозернистой сплошной свинцовой руды. Не останавливаясь, он прошел еще несколько шагов и среди буровато-красных обломков кварца и карбоната обнаруживает другой кусок, но уже с массивной рудой цинковой обманки. Испарина сама собой выступила на лбу Глухова, не то от наступающего жаркого дня, не то от быстрой ходьбы, не то от волнения.

— Странно! Откуда здесь свинцовая и цинковая руда? Ее никто здесь никогда не описывал.

Глухов вытащил из полевой сумки планшет, достал снимок. До дешифрированной им первой линии разлома было не более 50 метров.

— Значит, скорее это в нем, в его теле…

Обломки начали попадаться чаще. Наконец у правого борта в осыпи он обнаружил куски кварц-карбонатных жил с прожилками в них массивной руды свинчака и редкими обломками цинковой обманки.

Лихорадочно сняв рюкзак, отложив в сторону образцы, которые он поднял по дороге, Глухов начал делать молотком расчистку. Сомнений не было, вскрывалась зона с сульфидной минерализацией небольшой мощности. Вскоре уже груда обломков руды лежала на склоне.

«Здесь не будет золота,- понял Глухов. Эта минерализация другая, полиметаллическая»…

Эта мысль внезапно заставила Глухова вернуться к метеневским и шарыповским шурфам. Он вспомнил, что Метенев описал близкий состав руды… и среди красного камня!

«Неужели они могли быть именно здесь? Тогда должны же остаться хоть какие-то следы от их выработок? Где же они?..»

Следов древних разработок он не нашел.

«Прошло больше двухсот лет. Вряд ли могли сохраниться выработки в мерзлоте»,- подумал Глухов и, бросив рюкзак и образцы, с молотком пошел выше по склону, где в пятидесяти-семидесяти метрах выше дешифрировалась еще одна структура.

Подойдя к предполагаемому месту, Глухов в осыпи заметил тонкую щебенку кварца, в котором обнаружил совершенно другую, но бедную минерализацию блеклых руд с набором сульфидов, типичных ассоциантов золота. Он тщательно колотил кварц, брекчии, внимательно просматривал под лупой свежие сколы, но кроме традиционного набора сульфидов железа, мышьяка, блеклых руд, редких вкраплений сульфида свинца ничего не видел. Только в одном сколе обнаружил знак золота на границе с блеклой рудой.

— «Стало быть, здесь два типа минерализации и обнаруживаются в разных зонах. Один полиметаллический, видимо со значительными концентрациями серебра, другой – малосульфидный с золотом… Значит надо искать участки, где могло произойти наложение этих типов руд разных стадий в одну… Постой, постой!…Это же пространственно разделенные этапы и стадии, которые в Северном типе совмещены в одном местрождении? Так, так… Молодец, Саша,- похвалил за эту мысль себя Глухов.- Вот где собака, оказывается зарыта! Значит, не все потеряно… Может появиться переходный тип минерализации. Один в пластовых жилах, как на юге, а другой – в зонах. Следовательно, надо искать и пластовые тела. Но они должны формироваться на уровне тех горизонтов, которые встречались на юге. Этих-то горизонтов как раз и нет здесь… Здесь по картировке предшественников обнажались более молодые породы, потому этот горизонт не должен вскрывается здесь…Но откуда такая россыпь в речке? На Северном типе минерализации россыпь отсутствует…

У Глухова голова шла кругом. Он вернулся к рюкзаку. Снял сапоги. Сбросил с ног влажные портянки, прополоскал их в ключевой воде, прилег на рюкзак и провалился в негу краткого отдыха.

Ничто не придумано лучше, чем резиновые сапоги для маршрутов в горно-таежной местности. Они надежны при работе в скалье, осыпях и при дальних переходах через ручьи, болота. Они долговечнее кирзы. Но зато ноги от резиновых сапог просто прели в сырых портянках за счет конденсации пота. Поэтому Глухов использовал любую возможность просушить портянки и дать отдых ногам. А сейчас ощущение легкости еще было и от находок в этом скоротечном маршруте, от бездонного неба, в котором не было видно ни одного облака, что давало надежду на новые маршруты.

«Даже, если Метенев здесь не был, кажется, версия моя на переходный тип не сдается безнадежной. Надо искать и искать… На животе исползать структуру и попытаться найти хоть одну пластовую жилу с признаками золотой минерализации, чтобы как-то объяснить наличие золотой россыпи. Но тогда это будет другой, более высокий стратиграфический уровень, чем на юге. А это уже расширяет региональные перспективы золота во всей Аллах-Юньской золотоносной полосе.

…Да! Есть, правда, другое но! А именно – значительно более высокая пробность золота в россыпи, чем на юге. Почему? Она сродни пробности ручья Светлого, который был далеко отсюда и находился уже в Сетте-Дабане. Есть ли между этим золотом и кеннинским связь? Если есть, то какая? »…

Факты наслаивались. И все эти «почему?» уже выстраивались в цепочку выявленных критериев, котоые вели в определенное русло поиска. Выбор, правда, был еще невелик, но Глухов просто чувствовал, что зацепился за какую-то ниточку, которая может привести его к разгадке кеннинского золота.

«Да, Природе свойственно всегда оставлять нас в дураках», - вспомнилось ему чье-то изречение.- Но ведь не всегда этой ей удается? Может и мне удастся избежать этой участи…Господи, как хорошо, что есть над чем ломать голову!». - Глухов заторопился к своим рабочим.

Издали он увидел, как они, полунагие, бросали крупные камни в ручей.

«Детство еще в заднице играет у них, что ли?» - ругнулся рабочих про себя Глухов.

— Что, силушку некуда девать, камни бросаете? - крикнул рабочим Глухов.

Опешив от внезапно появившейся фигуры начальника, Анатолий сказал:

— Рыбу глушим! Хариус здесь есть. Вон двоих добыли,- и показал на две рыбины, которые лежали в галечнике.

— Обед готов?- спросил Глухов.

— Давно! Каша укутана в телогрейке. Чай мигом закипит, - и Анатолий бросился к костру.

Алексей хотел было помочь Глухову снять рюкзак, но, не ожидая такой тяжести, уронил его.

— Что там железо, что ли?

— Лучше. Руда! И после обеда пойдем ее колотить,- ответил Глухов.

— И это все назад понесем?

— А куда мы денемся! Понесем, да еще наберем. Жизнь у нас такая: камни таскать,- заключил начальник и присел к костру.

Когда уже напились чаю, Анатолий показал начальнику предмет и спросил:

— А это что?

Глухов посмотрев издалека, сказал:

— Да здесь чего не найдешь, только. Старатели ведь работали. – Но, протянув руку, остолбенел: перед ним был совершенно окисленный скелет какого-то бронзового предмета, напоминавшего бляшку ремня…

— Где нашел?

— В русле. А что нужная вещица?- поинтересовался Алексей?

— Может даже бесценная…Эта вещица может нам о многом поведать… Если этой вещице больше двухсот лет, тогда здесь очень давно были люди эпохи императрицы Елезаветы Петровны…

— Нечего себе! Откуда Вы знаете?

— Пока не знаю, предполагаю…

И Глухову стало как-то не по себе. Кажется, радоваться надо, а на него вдруг нашло такое, что словно тяжесть какую-то почувствовал, которая давила на него, не отпускала. Эта тяжесть была ответственностью перед предками. Теперь, чтобы во всеуслышанье заявить, что Метенев был здесь, нужны такие факты, от которых бы никто не мог отмахнуться. Да и приписать предкам то, что они не делали, могло выглядеть также кощунством перед их памятью.

Прошел час, другой, а Глухов все лежал, смотрел в пространство отрешенно, словно и не был в нем, а плыл в другом, отстоящим на столетия от него мире…

«Почему одним людям достается просто жизнь, а мне приходится в ней всякий раз утверждать себя? Зачем взялся я за это дело – доказывать возможно недоказуемое? Кому это нужно? Отчего тяжесть во мне, когда я думаю о них, прошедших когда-то здесь, и не дающих покоя мне предков? А может оттого мы и человеки, что должны знать свою историю? Но тогда пусть этим занимаются историки, этнографы! Мне то зачем ворошить все и быть в ответе за свои предположения? И вообще, что такое история? Мы ведь никогда не можем оказаться на месте того события, которое кануло в лету, не сможем мыслить как они, потому что они и мы – другие! Другие в мировоззрении, представлениях о сути вещей, другие в ином пространстве-времени. А тут тем более оценивать их поступки».

Глухов даже застонал оттого, что не мог понять самого себя, когда, казалось бы, радоваться надо, что и руда появляется, и идеи подтверждаются…

— Может чайку?- вернул Глухова к реальности голос Толика.

Глухов посмотрел как бы сквозь него. Он был еще там, в себе, в своих мыслях, и в то же время во вне настоящего…

— Можно и чайку,- подтвердил Глухов и встал.

Недопив кружку, Глухов собрал рюкзак, и, махнув рукой рабочим, пошел с ними вверх по Кэннэ к своим зонам.

К вечеру, нагруженые по два рюкзака (один сзади, другой спереди), маршрутчики двинулись на базовую стоянку. У излучены речки, проходя мимо скального выступа, Алексей, шедший за Глуховым, прошептал:

— Кто это?- показывая на скалу.

Глухов повернув голову, спокойно сказал:

— Баран.

— Это те самые, снежные, о которых вы рассказывали, Василич?

— Тот самый.

— А, может, пальнем?

— Моя пушка не для этого… Да и стреляю я плохо. Высоко все же, видишь!

Баран, словно чувствуя беспомощность людей, подошел к обрыву скалы и уставился на них тупой мордой.

— Эх! Мяска хочется…,- вздохнул Анатолий, поправляя рюкзак…

— Мечтать не вредно,- грустно отозвался Глухов.

К старательской избушке подходили уже в полночь. В воздухе витал запах не-то горелого хлеба, не то лепешек. Из трубы шел дымок, указывая на то, что Сергей в избушке.

Проходя мимо кучи мусора, Алексей поднял закрытую стеклянную банку перемороженных щей, видимо брошенных старателями и горкой возвышающихся среди мусора, посмотрел на этикетку и, размахнувшись, разбил банку о выступающий угол скалы.

— Десятилетнего выпуска! Да два года как ушли старатели. А смотри, не взорвались банки!

Глухов повернулся к нему и строго заметил:

— Смотри, чтобы не пожалел когда-нибудь. Тайга – не фраер, она бережливых любит…

— Так это же порченные! – воскликнул Алексей.

— Порченные, не порченные, какая разница! Не тобой оставлены – не тебе бить…

— Ладно, не буду.

В избушке царило невероятное. На грубо сколоченном столе и нарах, на полу и на печке – везде была мука, тесто и булки подгорелого, но не пропеченого хлеба. Здесь же, завернувшись в спальнике на нарах дрых пекарь. Проснувшись оттого, что маршрутчики вошли в избу, он вылез из спальника и, угрюмо посмотрев на начальника партии, произнес:

— Вот-те и хлебушек! Ни хрена не получается…Лучше я в маршруты ходить буду…

— Там тоже не сладко,- сказал Алексей, сбросив рюкзак на пол.

Глухов же, окинув взглядом загубленное и дело, и муку, устало произнес:

— Так мы через полмесяца без муки останемся, и голодать начнем…

* * *

Глухов проснулся от хохота куропача, который сидел на коньке палатки. Рабочие повскакивали, не понимая, что происходит. И теперь уже засмеялся начальник, обяснив, в чем дело.

— Так и кондрашка хватит! – буркнул Сергей и опять юркнул в спальный мешок.

— А если медведь ночью придет? - спросил Алексей.

— Как придет, так и уйдет, - ответил Глухов. – Ему не хотелось вылезать из спальника. Но сон уже прошел. Ныли набитые в маршруте ноги. Саднило плечо, которым неосторожно зацепил накануне скальный выступ, когда опробовал жилу.

Неожиданно о парусину ударила одна, потом вторая капля. Наконец мелкий моросящий дождь зашуршал по палатке.

«Тихушник, да ночью. Значит надолго»,- подумал Глухов и негромко скомандовал:

— По коням! Убрать все под брезент. Сапоги, портянки и дрова под козырек палатки!

Сам тоже выскочил наружу. Пробы были им заблаговременно накрыты. Но, дежуривший по кухне Сергей оставил все разбросанным на столе: чай, куски сухарей, остаток сахара, крупы…Рабочие, выйдя из маршрута и переобувшись в легкую обувь, кто развесил портянки на дереве, кто просто бросил сапоги там, где снял. Теперь спешно подбирали и все совали под козырек палатки.

Непогода опустилась плотной облачностью на гребни водоразделов, не оставив ни одного просвета.

— И надолго непогода? – спросил Алексей, зайдя последним в палатку с охапкой дров.

— Два-три дня будет дождить это точно. Вода подымится, и еще сутки никуда не сунешься. Так что спите, ребятушки,- ответил Глухов, зажигая стружки в палаточной печке.

Огонь облизал вначале их, потом охватил дрова, и в палатке запахло дымком и сыростью. Вскоре засипел чайник, и стало жарко. Глухов заварил чай и поставил его на вьючник в ногах заснувших рабочих. Он по опыту знал, что они будут теперь спать долго, а потому никого не будил. Пил чай один.

Непогода, если она разбушевалась до задела полевых работ, развращает и разлагает. Отяжелелые от лежки в палатках бока перманентно просыпающихся и засыпающих сызнова людей, начинают ныть. Руки сами ищут работы. Кто жарит в переполненной палатке ландорики, кто «режется» в «тысячу», кто читает давно перечитанные старые журналы, припасенные с зимы для предстоящего полевого сезона и не пущенные по «нужде». И так целыми днями. Непогода томит, иногда деморализует геологов ответственных за работу и выполнение проекта, и ниспадает манной небесной для бездельников, коих, правда, меньшее число и кто пришел в поле отлежаться на почасовке³.

Хорошо, если непогода застает на базе. Есть продукты, можно отоспаться, привести в порядок документацию. Хуже если длительная непогода застает на лабазе. Съедается предусмотренный только для целей выполнения работы с расчетом на каждый день харч. Люди теснятся и изнемогают в одной палатке, где круглосуточно горит печь, что-то сушится, варится, жарится. Если протекает местами палатка, плесневеет все: от продуктов до одежды, спальников. Отсыревает документация, как бы ее надежно не прятали. Начальником урезается продовольственный пай, что не прибавляет настроения членам его команды. А если учесть, что работу с лабаза все равно делать придется, то это обычно потом происходит на голодном пайке, на пределе физических сил, зачастую в ущерб качества работы.

Если непогода на лабазе совпала с удачной охотой или рыбалкой, тогда томительные ожидания скрашиваются сытым желудком. С палаточной печки конвейером то ставится, то снимается чайник или ведро с мясом, ухой. Балуются соленым хариуском. Веселые байки в палатке чередуются с развратным храпом. Теряется чувство времени в бесконечной пелене тумана, сырости, дождя. Наконец, съедается, а то и хуже – пропадает мясо и рыба от той же всепроникающей сырости.

Совсем плохо, когда непогода застает в дальних от базы и лабазов переходах или на выходе из маршрута, когда все на пределе: силы, продукты, терпение. Вот тогда нахлебается народ удовольствия из полпачки концентрата на полведра воды. Наголодаются люди, натомятся без еды и курева. Хорошо, если есть печь в палатке. Совсем плохо если нет ни палатки, ни спальников, ни печки, а путь преграждает вода, за которой подать рукой – база или лабаз. Круглосуточно в непогодь вокруг костра не настоишься. И совсем уж сущая беда, если сдают у кого нервы. Желание добраться до тепла и хлеба во что бы то ни стало, иногда заканчивается большой бедой. Гибнут люди.

Удлинив противовес и антенну, Глухов занес в палатку рацию. Щелкнул выключателем. Голоса наперебой вещали о непогоде.

«Значит надолго»,- подумал Глухов и позвал Бакунина. Тот не отзывался. Гуйнов, работавший севернее территории Бакунина, отозвался Глухову и передал, что у Бакунина все в норме. Находится еще на Водопадном. Вернулся из двухдневного маршрута – отдыхает.

Глухов представлял, что такое у Миши двухдневный маршрут. По пояс в воде. Скалье. Водопады. Мысленно пожалел его и выключил рацию.

Разложив на вьючнике карту и аэрофотоснимки, начал сводить материалы маршрута. Когда закончил, поразился, сколько еще предстоит сделать.

Пока он зацепился за зоны, в которых золото не могло выступать коренным источником россыпного золота в долине реки. Ее сильный врез, крутые склоны, наличие каньона, могли свидетельствовать о том, что не все золото попало в россыпь. Должны быть согласные жилы наподобие тех, которые известны на юге золотоносной полосы. А они обычно приурочены к участкам напряженной складчатости в местах отслоения или проскальзывания слоев. Возможно даже в замках складок. «Тогда надо… искать здесь». - Он очертил два участка в левобережье реки, и устало откинулся на спальник.

Перед глазами сформировался четкий план предстоящих маршрутов.

«Надо брать с собой всех. Наметить участки опоискования зон по простиранию и дать фронт работ по опробованию рабочим. Самому же выйти на левобережную часть и маршрутами попытаться зацепиться за жилы, в которых просто обязано быть золото. Возможно, придется прошлиховать некоторые распадки, промоины, ложки», - напряженно размышлял Глухов.

Народ спал. У Глухова мелькнула мысль использовать непогоду для выпечки хлеба. Сухари были на исходе. Серега перевел треть мешка муки на клейстер. Муку теперь надо было экономить. Впереди еще почти месяц работы.

Накинув плащовку, Глухов опустился в каньон к балку. Река еще не набрала воду и тихонько ворчала на перекате.

Растопил печь. Распустил дрожжи. Когда они начали буквально «вылезать» из кружки, в подсоленую теплую воду вылил дрожжи и добавил муки. Закутал ведро и вернулся в палатку. Через два часа вернулся и сделал замес в двух эмалированных ведрах. Подбросил дров и остался в балке. Нашел потертый журнал, брошенный старателями. Он был без названия, а потому можно было начинать чтиво с любого конца. Начала с конца. Не читалось. Постепенно задремал.

Ему снилось, будто он стоит на краю каньона и из-под ног сыпятся камни. Он хочет сделать шаг назад, но все ускользает из-под ног. Он хватается за скалу, но она сама покатилась вниз и разбивается с грохотом, а он падает вослед и почти физически ощущает приближение конца…

Очнулся Александр и не понимал, что происходит вокруг. Ноги еще не покинула какая-то слабость, в руках покалывало. «Видно перележал»,- подумалось ему. Но странно, грохот не исчезал. Он нарастал. Глухов выскочил за дверь. Перед ним, зажатая в тисках каньона, горбом неслась черная вода, увлекая за собой глыбы рушившихся откуда-то сверху камней, валунов, бревен… Река неистовала…

Тесто из ведер выдавило крышки, и готово было вывалиться на стол. Глухов осадил его и подготовил формы, предварительно смазав их растительным маслом. Когда тесто снова подошло в ведрах, разложил его по формам.

Печь пылала. Жара в ней было достаточно. Теперь нужно было уловить момент, когда подойдет тесто в формах и тогда, выбросив жар из печи, посадить его.

Искусству печь хлеб Глухов научился у своей матери в далеком детстве. И когда начинал свою геологическую жизнь на Чукотке, просто поразился тому, что партия «сидела» на ландориках и сухарях. И когда стоянка оказалась вблизи кедрового стланника, он соорудил в террасе каменку и в отсутствии геологов испек хлеб. Вернувшиеся из маршрута люди, с недоумением смотрели на пять пышных булок хлеба, а начальник партии спросил:

-Что вертолет был?

— Нет!

— Откуда же хлеб?

— Испек.

— Этого не может быть!- оторвав кусок горбушки, сказал начальник.

К ночи хлеба не было. А начальник заискивающе просил:

— Сань! Останься, дорогой, на стоянке, порадуй еще общество хлебушком…

…Глухов улыбался воспоминаниям.

Через час тесто уже вываливалось из форм. Глухов старательно выгреб и высыпал жар в стоявшую на улице полубочку. Дал печи выдержать дух. Приоткрыл дверцу и кинул спичку без серной головки на под печи. Она постепенно начала темнеть, но не вспыхнула.

Пора!

Глухов посадил в печь формы с тестом. Тщательно прикрыл железную дверь куском толстого брезента. Засек время и прилег на нары. Запах хлеба из печи заполнял балок, щекотал ноздри. Сознание опять почему-то возвращало его в детство. Вот он бежит за подводой, прыгает в пахнущий сеном воз, подбирается к вознице – дяде Лёни и прижимается к нему. Тот гладит его по голове шершавой ладонью, а другой достает из торбы хлеб и протягивает ему краюху. Ох, как она вкусно пахнет! Он ест хлеб. Мимо проплывают луга, а на них копны и стога душистого сена…

Глухов очнулся от дремоты. Посмотрел на часы и отворил дверцу печи. Пышные булки красовались одна к одной.

Дождь не переставал. Лил как из прохудившегося решета: мелкий, но плотный. Река монотонно гудела. Глухов вернулся в палатку. В ней, казалось, ничего не изменилось. Только погасшая печь, да было ушедшая сырость, сызнова втиснулась в палатку, заставила народ залезть в спальники с головой.

Глухов снова растопил печь, поставил чайник. Тепло вернулось в палатку, изгнав на время сырость из ее углов. Народ заворочался…

— Хорош спать! Ночь куда девать будете!?- крикнул Глухов, заваривая чай.

Услышав запах заваренного чая, гегемоны стали выбираться из спальников. А заметив на рюкзаке Глухова булку хлеба, Анатолий протер глаза, спросил:

— Откуда это у Вас хлеб?

— Вертолет был!

— Как вертолет?- удивился Алексей. – Я не слышал.

— Как ты можешь услышать? Ты как сурок забился в спальник с головой,- произнес Сергей.

— А ты слышал?- спросил его Алексей.

— Какой там вертолет! Погода как из ведра..,- ответил хмуро Сергей и вышел из палатки.

Пили чай. Истосковавшись по хлебу, булку съели незаметно.

— Вы волшебник,-, сказал Алексей Глухову. – Такой хлеб я давно не ел.

— Ты мне льстишь,- ответил Глухов и уже серьезно заключил:

— Сами будете печь не хуже. Главное не лениться, делать все основательно. Для себя же!- и посмотрел на Сергея. Тот опустил голову.

* * *

Два дня еще моросил дождь. Потом неожиданно перестал, а к утру четвертого дня в сплошной облачности появились первые разрывы. Защебетали пичужки. Деловитые береговушки ловили вылетевших насекомых. Комар зверствовал. Спасение от него было только под пологом. Опухшие ото сна и вынужденного безделья, рабочие слонялись от костра к палатке. Глухов же спокойно сидел за вьючником и то писал что-то, то рассматривал аэрофотоснимки, то корпел над планами, вынося на них какие-то линии, точки с номерами. Строил карту. Редко отмахивался от наседающих комаров, и если они уже досаждали слишком сильно, намазывался репудином.

— Василич! Когда в маршрут?- спросил Анатолий, подсаживаясь к Глухову и заглядывая через его плечо в карту.- Уже вон как распогодилось…

— Рано, Толик. Вода в речке еще сутки не спадет.

— А нам что делать?

— Продолжайте делать бирки к пробам, заготавливайте дрова. Пеките хлеб,- ответил Глухов, не отрываясь от карты.

Он никак не мог достроить структуру в области сочленения разноориентированных, и как предполагал, разновозрастных разрывов. Пытался представить себе ее пространственное положение и рисовал, рисовал на отдельных листах бумаги варианты. Их было много. Но, ни один из них его не устраивал. Тогда он вставал, потирал поясницу. Ходил за палаткой взад-вперед и снова возвращался за импровизированный стол, состоящий из вьючника и ящика из-под тушенки. Наконец провел несколько пунктирных линий маршрута и, отбросив карандаш, сказал сидевшим у костра рабочим.

— Завтра в ночь уходим все в двухдневный маршрут!

Облачность таяла поднявшимся от реки туманом и, наконец, исчезла совсем. Влажная испарина гор волновала горизонты склонов повеселевших гор, и только отдельные их вершины продолжали ярко сиять белизной снега. Его заметно становилось меньше.

Дни летели быстро. Глухову удалось все-таки понять складчатую структуру, и это позволило ему сконцентрировать внимание на поиски согласных жил. Кварца было много и на склонах в отсутствии коренных выходов не удавалось разобраться, какой из них принадлежит секущим, а какой пластовым жилам. Именно с последними связывал надежды поиска Глухов, а потому тщательно исследовал минеральный состав развалов и высыпок белого камня, пока не обнаружил полосчатый кварц и сердце его защемило томительным предвкушением открытия.

Маршрутные рабочие стаскивали отобранный Глуховым кварц к ручью. Делали протолочки. Глухов мыл их. Наконец в промытом полосчатом кварце ему удалось вымыть крупные значки золота.

— Вот оно, родное! Значит все-таки не только в зонах и в жилах есть оно…

Александр, не снимая болотники, устало откинулся на спину и посмотрел в небо. «Как все-таки тяжело достается приближение к истине. Вот оно, золото! А как же болит спина, как гудят ноги. Какая ломота в ногах, киснущих в сырых портянках непроницаемой для воздуха резины! Но как все-же сильно ощущение того, что разобрался в этой непростой перипетии исторических событий минувших миллионов лет»…

Глухову хотелось кричать в это небо: «Нашел!». Но для кого? Вокруг молодые люди не понимали того, что он делал и чем напрягал свое сознание. Они – работники. Кричать в небо? Признают за сумасшедшего рабочие, которых также как и Глухова валила с ног усталость. Но если он получил моральное удовлетворение от совершенного им открытия, к которому мучительно шел давно, то рабочим просто нужен был отдых. А с этим открытием не только не уменьшался фронт работ, наоборот, увеличивался. Какой там отдых! Работать!

Глухов прикрыл глаза и вдруг за эйфорией открытия на него начала снова наползать пустота, не пустота – пропасть какая-то. Она тащила его к своему краю и, кажется, уже толкала в свою бездну. Глухов физически ощутил покалывание в стопах ног от разверзающейся бездны и оттого резко поднялся.

Спина саднила. Ноги были ватными. Он снял сапоги. Откинул портянки. Глазам предстали прелые с морщинистой кожей ноги со смятым ворсом на них от шерстяных портянок. Потер ноги ладонями, и ему вдруг стало тошно от неприятного запаха, исходящего от ног, от того, в каких условиях и какими усилиями доставалась добытая им истина. Он оглянулся в сторону рабочих. У слабо дымящегося костерка они лежали вповалку. Спали. Видимо вконец усталость свалила их с ног.

* * *

Два дня ушло на прослеживание развалов рудного кварца. Судя по обломкам, жила была маломощная, не больше двадцати-тридцати сантиметров. Протяженность тоже не впечатляла. Но она была пластовая и с золотом. Теперь рабочие сами охотно колотили кварц и подбегали то один, то другой, показывая начальнику мелкие золотинки, блестевшие на краю зерен блеклых руд и галенита.

«Значит в россыпь золото попало из таких вот мелких и непротяженных пластовых жил. Нужно набрать его из протолочек и сравнить с пробностью золота из россыпи. Если в россыпи золото совпадет с пробностью жил, то источник будет доказан. Но Глухов уже знал, что золото в россыпи неоднородно. Кроме высокопробного есть золото более низкой пробности. Следовательно источники золота должны быть разные…И это объясняет многое….»,- думал Глухов. – «Золото могло попадать также из минерализованных зон».

В одной из промоин ему удалось найти обнажение, в котором жильная зона на пересечении с другой имела разный минеральный состав. Тело было мощное. И дав задание Сергею Коноплеву опробовать ее, тщательно объяснил ему, как и что брать. С другими рабочими занялся поиском других жил на противоположном склоне промоины.

К вечеру, когда собрались у костра и систематизировали пробы, чтобы отправиться на стоянку, Глухов решил взять из них дубликаты на полировки для изучения минерального состава опробуемых интервалов Коноплевым. Когда он раскрыл один за другим мешки, он не поверил глазам своим. В пробах была не руда, а щебенка со склона. Видимо, Сергей вместо того, чтобы отбирать бороздовые пробы с помощью зубила и молотка, просто сгреб в мешки щебенку и был таков.

Глухов помрачнел. Он впервые сталкивался с таким подлогом. «Черт! Здесь мозги дымят, и голова кругом идет для того, чтобы выяснить, где золото, сколько его. А такие вот…все дело губят… Откуда такая мерзость берется?…».

Глухов оставил мешки, подсел к костру и, ни на кого не глядя, заговорил:

— Ребятки, дорогие! Геология базируется только на доверии, честности и порядочности тех, кто уходит в поле, поскольку нас никто не сможет проверить, как мы работаем. От нашего результата зависит судьба этой территории. Или придут сюда люди, чтобы найти золото, или еще будут долго гадать, почему его здесь нет. Среди нас оказался туфтач. Этим словом геологи называют людей, кто ради корысти своей или лености обманывают и себя и общество. Это не высокие слова. Это геология выстрадала столетиями, отбирая в поле людей не способных врать, но способных не жалея живота своего добывать истину. А потому, сейчас отправимся переопробовать интервал Коноплева. Это он украл у нас отдых и время…

Повернувшись к Сергею, Глухов закончил.

— А тебя я вынужден буду отстранить от работы. Станешь теперь костровым. А как только прилетит вертолет, отправлю тебя в Хандыгу. Ты не пригоден к полевым работам!

Коноплев зло посматривал на Глухова, но ничего не сказал. Затаился.

* * *

Погода опять стояла как по заказу – ясная. Напряженные маршруты с дальними переходами измордовали Глухова. Ситуация осложнилась еще тем, что пришлось урезать и без того скудный рацион питания. Вместо двух рейсов вертолета, которые намечал он для заброски на Кэннэ, пришлось вместиться в один за счет урезания продуктов. Теперь они были на исходе. К тому же отсутствие бережного отношения к продуктам со стороны его рабочих усугубляло ситуацию. Последнюю неделю они уже практически голодали, довольствуясь лишь вермешелевым супом. До прилета вертолета оставалась неделя. Вот тогда-то и вспомнил Глухов о стеклянных банках перемороженных щей-борщей, выброшенных на свалку старателями два года назад.

— Александр Васильевич, у нас нечего есть! – печально констатировал Анатолий.

— Копытить надо,- ответил невесело Глухов.

— А что копытить? Оружия нет, даже куропатку убить нечем. С пистолета стрелять – у вас всего-то восемь патронов. Да и не попадешь из вашей пушки. Куропатки же как почувствовали, что у нас жрать нечего, близко не подходят. Уже малых деток водят…

— На помойку старательскую идти надо,- перебил его Глухов.

— А что там делать?- удивился Коноплев.

— Тесто твое хряпать, которое ты загубил при выпечке хлеба,- зло констатировал Алексей.

— Там кроме клейстера, Сергей,- обратился Глухов к Коноплеву, - что в камень превратился, еще банки есть с борщем и щами. Вот и попробуем варить содержимое в банках и жарить. Глядишь, дотянем до вертолета.

— А если не прилетит вовремя?- допытывался Сергей.

— Там борща на месяц хватит,- не сдавался Глухов.

— У Вас черный юмор,- подытожил Анатолий.- Я есть ту гадость не буду.

— Будешь, куда ты денешься!- ответил Глухов и, не говоря ни слова, пошел к старательскому балку.

Вернувшись с тяжело набитым рюкзаком стеклянными банками перемороженных и неоднократно перегретых солнцем борщей, Глухов открыл одну из них. Понюхал.

— Ничего! Кажется, воняет, но не очень.

Попробовал.

— Даже съедобная! Только вначале я на своем желудке испытаю. Если через четыре часа не помру, вам позволю есть. А пока, где противень?

Ему подали противень. Глухов выложил на него три банки потемнешего от времени содержимого в них и начал жарить. Жарил долго в собственном соку, пока капуста стала издавать своейственный ей кислый запах и не превратилась в темно-коричневую массу. Он замечал, как его работники проглатывали слюну. Запах был не очень противен и провоцировал слюноотделение.

«Значит, есть можно!»- думал Глухов, но еще не решался пробовать.

Наконец, когда он отставил противень, и ужаренное содержимое в нем остыло, начал есть. Ел медленно, пока не осталась совсем немного. Потом испил кипятку, заваренного душицей и мятой, прилег. Прошло два часа.

— Ну, как, спросил Анатолий?

— Глухов повернулся к нему, ответил.

— Молчок в животе. Еще просит. Это блюдо называется изжога жаренная. Запомните на всякий случай.

— Так что, можно есть?

— Погодите еще пару часиков. И задремал.

Проснулся от того, что кто-то хохотал за палаткой. Приоткрыл полог и увидел Коноплева, держащего в руках куропача. Алексей, ржал, схватившись за живот. Рядом дымился противень, в котором горкой жарились борщи.

— Что случилось?- спросил спросонья Глухов.

— Сергей чайником убил куропача! Тот обнаглел уже и бродил по лагерю, собирая остатки когда-то выброшенной Сергеем подгоревшей каши.

— А что смеяться, в кастрюлю его!

— Если бы Вы могли видеть, как он добивал его,- продолжал еще хохотать Анатолий. - Он горло ему перегрыз!

— Что с голодухи не сделаешь! - виновато и как-то смущенно ответил Коноплев, бросая к костру птицу.- Ощипать бы…

— Вот и щипай, добыча твоя,- обронил Глухов.

Чем больше варился куропач, тем он становился тверже. Теперь уже смеялся Глухов.

— Ты старца, Серега, жизни лишил. Пенсионера. Он надарма к костру подошел, каши твоей подгорелой попробовать, которую ты когда-то вывалил около озерца, а ты его чайником. Он не смог пережить такого позора и хвост откинул от сердечной недостаточности. А ты ему горло зубами… А на самом деле он не по нашим зубам, кажется…

— Может борща подбросить еще. Увариться, все не пустой бульон жрать,- канючил Сергей.

— А что, идея! У меня слюна пошла. Знать и капусту жареную можно всем теперь есть. Кажется, не бурчит в животе у меня от нее. Только изжога, достала,- поддержал Глухов Коноплева и, потянувшись, зевнул.

— А мы уже второй противень дожариваем,- признался Анатолий…

* * *

В последний маршрут до прибытия вертолета Глухов ушел один, оставив рабочих готовить к отправке пробы. Он в принципе решил задачу поисков. Выяснил связь россыпи с коренными источниками, получил новые данные о наличии полистадийного⁴ золотого оруденения в жилах и зонах. Обнаружил полисульфидную⁵ минерализацию, в которой явно присутствуют высокие концентрации серебра. Это подтверждало возможность того, что именно эти полисульфидные серебряные руды нашел Шарыпов и изучал Метенев. Появились признаки совмещения разных этапов и стадий минерализации. Настоящее указывало на наличие переходного типа от южного типа минерализации в согласных кварцевых жилах – к Северному типу – в секущих минерализованных зонах. Однако значительных по объему рудной массы тел найти Глухову не удалось. Месторождения не получалось. Потому ему хотелось найти сопряжение разноориентированных разрывов, вмещающих разную по составу и возрасту рудную минерализацию. И он решил еще раз внимательно посмотреть полигон русла Кэннэ, местами вскрытый старателями. Заглянуть в мельчайшие промоины, чтобы найти эти сопряжения.

Вышел налегке, радуясь погожему утру. Речка на перекатах тихо ворчала. Обмелела. Потому он брел по руслу, не откатывая ботфорты резиновых сапог. Местами после большой воды река перемывала галечник, засыпая одни участки и обнажая плотик⁶ в других. Его особенно интересовал именно плотик на сопряжении структур. И когда он приближался к таким местам, он особенно тщательно всматривался в обнажения и … ничего не находил. Природа как бы посмеивалась над ним, подставляя фрагменты коренных выходов сопряжений. Но они были свободны от рудной минерализации.

«Глухо, как в танке, товарищ Глухов!»- мысленно подтрунивал над собой Александр. - Идея фикс, Шурик. Твои сопряжения только в твоем больном воображении. Нет здесь ничего, кроме мелочевки, что дало небольшую по запасам россыпь. А то, что ты нашел, чуть больше, чем видели другие. Это не принципиально… И голову твою рубить Кузя будет с упоением на НТС», - уже зло издевался над самим собой Глухов. - И тебе не избежать «заковыристых» вопросов среди скептиков: «Где ваши масштабные тела?». Сказать нечего, разве, что упирать на те зоны, которые он уже нашел, но без горных выработок, оценить которые не удастся. А потому сказать опять будет нечего. И повиснет эта площадь до лучших времен. И снова будут спотыкаться здесь другие, может и не такие въедливые, как он. А как хотелось разобраться самому во всем этом…».

День уже переваливал за вершины соседних сопок и усталость, накопленная за это время, заставила Глухова разжечь костерок и испить чаю. Он прилег на еще теплом галечнике, подложив рюкзак под голову, и всмотрелся в нагромождение сопок, теснивших ущелье. И снова его мысли возвращались к исходной проблеме: где-то все-таки должно реализоваться то, о чем он все время размышлял. А именно в одном узелке совпасть несколько стадий минерализации. Не в разных по отдельности, а в одном и все сразу, как в Северном. Правда, он всегда скептически относился к тому, чтобы искать типы месторождений, как это довлело в умах многих геологов. «Природа не фраер, но и она играет в кости!» Случайность в геологии это скорее закономерность, помноженная на вероятность события. Природа никогда не повторяется. У нее в запасе множество возможностей. А все закономерности в поисках, есть ничто иное, как именно игра в кости. Чет, нечет! Этот критерий сработает, а это не сработает…

«Стоп!- сказал себе Глухов. – Мои рассуждения близки к уравнению великого Больцмана. Вероятность системы развиваться в направлении минимального потребления энергии на реализацию своей устойчивости в окружающем пространстве среды. Тогда это уже не фикция, господа хорошие! - мысленно обращался он к своим оппонентам, - а это уже закономерность. А потому надо искать признаки ее выражения. Вот только время осталось маловато…».

Глухов встал, вскинул на плечо рюкзак и пошел дальше, к истокам. За следующим поворотом он обычно обходил русло террасой, потому как большая вода не давала возможность протиснуться в теснине узкого русла. Сейчас же он решил проследовать по руслу. И какое же было его удивление, когда за поворотом, в открывшейся широкой части русла река сняла покров галечника и обнажила минерализованную зону дробления с согласными жилами, буквально напичканными сульфидами железа, свинца цинка. Минерализация была и в полосчатом кварце и в брекчиях. Глухов почувствовал, как какой-то холодок пробежал по его позвоночнику. Это было сродни откровению, постигающей им истины.

«Неужели идея фикс, та случайность, которая родилась в его воспаленном мозгу неустанных размышлений, имела под собой основание к материализации таких закономерностей? Неужели…».

Он дробил молотком жилы, куски вытащенных из трещин брекчий. Откладывал в сторону образцы на разные виды лабораторных испытаний. Всматривался через лупу в минеральный состав. Золота не видел. Но он чувствовал, оно должно быть здесь.

«Нет главного. Раннего этапа минерализации, который на Северном месторождении связан с золото-пирит-арсенопиритовой стадией. Пирит есть, а арсенопирита нет. Нет и блеклых руд… Но если в пирите золото есть, в зоне и жилах просто обязано быть золото! Как быстро ускользает истина! Минуту назад казалось, что вот она, в руках и познана сознанием, ан, нет! Она есть только в принципе, но не в полном ее проявлении… Она ускользает от меня по мере ее познания…».

Мощная зона требовала большого объема опробования. На него не хватало уже ни времени, ни сил, ни возможностей. По заявке вертолет должен быть завтра.

«Хотя бы задержался на день-два! Могли бы вытащить бороздовые пробы хотя бы в двух сечениях»,- устало думал Глухов, нагрузив рюкзак образцами, пробами. А те, которые не поместились в рюкзак, набил в два мешка под бороздовые пробы, связал их вместе и, перекинув через шею, как противовес рюкзаку спереди. И побрел обратно.

К стоянке он вернулся далеко заполночь и не опустился, а почти упал у костра, где стоял на тагане чайник, да противень с небольшой горкой «изжоги жареной»…

* * *

Вертолет прилетел вовремя. Когда его загрузили снаряжением, пробами и люди залезли сами в него, машина натуженног загудела винтами и еле-еле оторвалась от земли. Анохин, командир экипажа Ми-4, снова посадил машину, высадил людей, заставил выкинуть три ящика с пробами и приказал оставаться на площадке. Сам же с экипажем взлетел с террасы и высадил груз на косе Кэнне в трех километрах ниже по течению реки. Затем вернулся и забрал людей. На косе все погрузили обратно на борт. Сделав разгон, вертолет оторвался от земли, и низко потянул над долиной. Постепенно набрал высоту, вышел на Халыю и взял курс на Теплый.

Глухов смотрел в иллюминатор и старался понять, как удалось пройти в этих горах когда-то людям без карт, без добротного снаряжения, и даже вернуться сплавом отряду Метенева два столетия назад? Что они были здесь и на Кэннэ, у него практически не оставалось уже никакого сомнения. Почти не оставалось… Его и в вертолете не покидала мысль о подвиге пращуров, коим полнилось его сознание, и оно взывало к необходимости докопаться до истины.

* * *

В Хандыге Глухова поразила суета, в которую начальство бросило весь наличный состав геологов, техников, которые не были обременены полем. Сидели на отчетах или собирались выехать в очередной отпуск. Все были брошены на составление окончательного отчета в ГКЗ по защите первой очереди запасов Северного месторождения. Народ работал с восьми до восьми. Профсоюз на это смотрел сквозь пальцы. Партия сказала, профсоюз за всех ответил: «Да!». И люди корпели над сбивкой планов и карт, выгребали мусор за тех, кто его плодил годами, считали запасы золота.

В группе подсчета запасов появились еще две электронные счетные машины вместо арифмометров, логарифмических линеек. И хотя они выполняли простые арифметические операции, на машины смотрели с чувством восхищения достигнутым уровнем технического прогресса, а работать на них доверяли самым ответственным работникам.

Поголовное вовлечение в это важное предприятие всех, мало-мальски знакомых с геологией, не имение опыта подобной работы, накладывало отпечаток компанейщины, в основе которой лежало не умение руководства экспедиции и Северной партии скрупулезно готовить исходный материал в течение многих лет подготовки месторождения к защите первой очереди запасов. В воздухе витала озабоченность и нервозность. В отпуск никого не отпускали, а кто по каким-то причинам выезжал с поля, рисковал быть мобилизованным в эту стихию одержимых завершить работу не умом, но количеством в ней занятых. Потому Глухов старался не обращать внимания на свою особу, чтобы под гребенку не замели и его на это важное по сути, но бесполезное для его духа – поисковика, предприятие.

Но прибыть и улететь на участок к Бакунину незамеченным было невозможно. Нужно было сдать пробы в химлабораторию, заказать вертолет, дополучить часть снаряжения и продуктов, о коих его по связи просил Михаил. К тому же Перов сразу потребовал информационную записку и неожиданно к десяти часам вечера потребовал Глухова к себе с образцами руд.

Александр втиснулся с рюкзаком в кабинет начальника геолотдела и поразился обстановке. Ворохи погоризонтных планов, разрезов, томов отчетов грудились на столе и, казалось, что сама часть фондов перекочевала сюда к Перову. За этой глыбой материала сидел озабоченный Николай Василиьевич и, держа в руках информационку по Кэннэ, выстрелил в Глухова вопросом.

— Так, значит, на Кэннэ есть рудное золото? Покажи карту!

Глухов развернул карту, потом достал детальный план поисковых работ.

— Где твои жилы? Где зоны? А почему здесь нет проб? А это что за линия? Какой возраст этой пачки?

Если бы Глухов не знал Николая Васильевича, он бы вспылил за его резкость, с какой он ставил разные по сути и содержанию вопросы. Да он и не задавал их, он просто допрашивал его как школьника. Но Глухов спокойно реагировал на манеру начальника геолотдела разговаривать со своими подчиненными и отвечал неспеша, даже нехотя.

— Ты что, каши не поел, что ли? Или потух к поискам? И почернел весь…

— Почернеешь с голодухи,- ответил Глухов.

— Продуктов с запасом надо брать!- парировал Перов!

— Вашими бы устами, да мед пить. Вертолетные часы урезали, а теперь с Глухова требуете, чтобы он харчи взад-вперед возил,- огрызнулся Глухов.

— Ладно, не ропщи! Нам тоже жарко приходится здесь,- потеплел Перов, рассматривая образцы из зон.

— А ты случайно не из руд Северного месторождения набрал?- хитро посмотрел из-под очков Николай Васильевич на Глухова. – Уж больно похожи. И назвал, мудрец, зону Надеждинской… Надеешься, что в ней золото будет?

— Не надеюсь, знаю, что будет. Вопрос в том, сколько? Какие анализы будут. Вот отмытый шлих из протолочки, смотрите?

Глухов осторожно развернул шлих из крафтового пистона и положил под запылившийся, бинокуляр, стоявший сиротливым и забытым в этой суматохе на маленьком столе. Стол был трехногий. А чтобы не упасть, четвертой опорой ему служила видавшая виды табуретка.

Глухов щелкнул выключателем трансформатора, покрутил головку лампочки и когда появился зайчик света, показал Перову. Тот смотрел шлих молча. Шевелил горку шлиха карандашом. Откинулся на спинку стула. Протер усталые глаза и, не поворачиваясь к Глухову, сказал.

— Ты, Александр Васильевич, даже не представляешь, какую часть важной задачи ты решил. Одним из пунктов требований ГКЗ – наличие перспективных рудных объектов в пределах ближайшего окружения Северного. А у нас пока шиш, да ни шиша. Твои материалы – это решение многих вопросов перспективы. В том числе на участке Бакунина, куда ты полетишь. Я распоряжусь, чтобы ускорить твой отъезд. Отъешься денек-другой и в поле. Ты, Глухов, сейчас моя надежда. Скорее – наша, добавил он. Если и около Северного на Водопадном за коренное зацепитесь, я не знаю, что для тебя сделаю…

— Самое лучшее, что вы для меня сделаете, Николай Васильевич, если завтра во второй половине дня, пока я буду харчишки собирать, дадите команду на вылет. Мне нечего здесь прохлаждаться…

— Завидую тебе, Глухов! Я бы с тобой махнул, да вот видишь, обуза по ногам вяжет, - и Перов устало заложил руки за голову, потянулся.

Дверь открылась, и с картой протиснулся в кабинет Сан Саныч Сушко. Он заканчивал оформление карты закономерностей размещения золота на территории Южного Верхоянья. Высокий и худой, с залысинами и в очках, он был похож на озабоченного Дядю Степу. Пока Перов подписывал в пяти экземплярах бумаги, Сушко уже вертел в руках глуховские образцы руд.

— Ты смотри! Ну, прямо руды Северного! Где это? На Кэннэ? Так там копать надо, Николай Васильевич. Кстати! У меня в кабинете чай пьет Скобелев с Базилевским. А ну-ка я разыграю их. Спрошу, мол, из каких зон Северного эти образчики…

Скобелев, главный геолог Северной партии, устало посмотрел на протянутые образцы руд Сушко и, не глядя в его сторону, спокойно произнес.

— Вот эти образцы похожи на четырнадцатую зону, а эти, эти похоже из первой зоны. Только арсенопирита здесь не вижу.

— Это из Кэннэ, уважаемый Анатолий Алексеевич! Из Кэннэ! И привез их Глухов.

— Ты смотри, как похожи! – воскликнул Скобелев и спросил.

— А анализы есть?

— Нет пока, ответил стоявший рядом Глухов.

— Здесь грамм пять-шесть на тонну будет, - не больше. Но это уже выше нашего минпрома. А какова мощность?

— Во вскрытой части около шести.

— Ничего себе, надо же! Второй Северный?

— Вряд ли,- скромничал Глухов.- Хотя бы зацепиться за содержания, а там может и разыграется что-нибудь. Зона только вскрывается и не следится в бортах. И это плохо! Вряд ли копать кто-то там рискнет. Да и рельеф как на Северном…

— И Северный с этого начинался,- вздохнул Скобелев.

Василий Михайлович Базилевский, бывший начальник геологического отдела, принимавший когда-то на работу Глухова, а теперь работавший в рудноревизтонной партии, добавил.

— Да, Северный рождался и умирал на моих глазах дважды. А теперь уже и к подсчетам запасов приступили. А словно было это только вчера…