Вертолет с Глуховым летел к Бакунину. Он сдал в отдел кадров Коноплева, обосновав его непригодность к полевым работам, и теперь с двумя рабочими и новым геологом Куровым, прибывшим из Томска молодым специалистом, направлялся на Водопадный. Связь с Михаилом была ненадежная. Он либо забывал, либо просыпал выходить на связь. А, возможно, продолжал ходить в двухдневки.

Когда Ми-4 дал круг над седловиной, то на стоянке Глухов никого не заметил. Видно Михаил был в маршруте. Глухова пригласили в кабину, и первый пилот сообщил о том, что подсесть на площадку не сможет. Мало вырубили леса.

— Тогда в устье Сетаньи!- крикнул Александр и показал место в пяти километрах от седловины.

«Опять намаемся таскать на себе!» - размышлял Глухов. – Анохин сел, а этот, молодой, боится видно. Ну да целей будем…».

Когда вертолет легко взмыл вверх и улетел, Глухов, лежа на брезенте и, тем самым придавливая собой груз, чтобы не поднялся вверх от потока воздуха идущего от винтов вертолета, посмотрел в сторону Николая – молодого спеца и понял. Тот первый раз в поле. Уткнулся лицом в брезент, чтобы не видеть и не слышать, как взлетает вертолет.

— Николай Айсенович! Вертолет того, уже улетел, - крикнул ему Глухов

Работяги засмеялись.

— Рубим лабаз, а сами налегке идем на базу,- скомандовал Глухов и, взяв топор, шагнул к лесу, стеной подступающему к сухой долине Сетаньи.

Когда на лабаз уже погрузили последнее, что привезли, Глухов приточал к рюкзаку, забитому личными вещами, железным чемоданом с секретными материалами, спальник. Остальные сделали тоже самое. Николаю Глухов доверил рацию. Посидели на дорожку, и пошли вверх по Сетанье.

Пройдя километр-два, Александр ходом стал вершить на террасу. Тропы не было и пришлось идти напролом. Он не оборачивался, знал, что Алексей и Анатолий идут след в след. Чувствовал за спиной тяжелое дыхание полевиков. Когда они все вышли на террасу, Курова не было. Глухов позвал. Тишина. Позвал еще раз. Николай ответил откуда-то из-под террасы. Он еще не вышел на террасоувал. Подождав еще немного, Глухов освободился от лямок рюкзака, который в переходах обычно не снимал, а присаживался к дереву или уступу скалы, освобождая только напряжение мышц от лямок. Встал, поводил плечами и, не говоря ни слова, начал спускаться обратно вниз. Минут через пятнадцать он показался с Николаем. Тот еле поспевал без рюкзака за начальником. Рюкзак был у Глухова. И когда молодой спец подошел к ожидавшим рабочим, повалился с ног. С его высокого лба текла испарина. В глазах была не только усталость, но и безразличие к происходящему.

— Ну что, Николай Айсенович! С первым маршрутом? – непринужденно сказал Глухов, сбрасывая с плеч рюкзак молодого специалиста.

— С первым, с первым!- пробормотал Куров и спросил.- Долго еще?

— Если так будем идти, то к полуночи будем,- ответил Глухов.

Отмахивающиеся от наседавших комаров рабочие, скучали. Не снимая лямок, объедали вокруг себя веточки с поспевающей голубикой.

Николай Айсенович Куров якут по национальности, никогда не был в тайге. Был из тех, кто еще не натерпелся полевой романтики и смотрел на это с чувством страха. Глухов его не принимал в партию. Его просто к нему направили. И он тщил себя надеждой, что раз он якут, то охотник и ходок должен быть хороший, а что касается дела, то Глухов не сомневался, что научит всему. Ведь тот закончил Томский политехнический, которой славился подготовленными специалистами в рудном деле… Теперь, глядя на Курова, Александр понял, что к самостоятельным маршрутам в этом сезоне он уже вряд ли его допустит. Хоть и упитан, но, рыхл, физически слаб. А когда тяжело, геологу уже не до поисков. Лишь бы пройти маршрут.

Сейчас же соображал, как поступить, чтобы как можно быстрее добраться до базы Бакунина. Назавтра он намечал переход к истокам Водопадного, чтобы оттуда отработать самую дальнюю часть площади, с которой связывал надежды поиска коренных источников золота. Теперь все ломалось. Люди не выспятся. Переход не состоится. А сколько осталось до конца сезона погожих деньков, один Бог знает. Вон уже и голубика подоспела… Потому решительно встал, распаковал рюкзак Курова и поделил его груз с остальными, оставив ему лишь личные вещи, коих у него было не так много. Рабочие понимающе отнеслись к этому. Отряд тронулся, но теперь уже за собой Глухов пустил Курова, все время подбадривая его, когда надо было на террасоувале пересекать промоины. Теперь отставали рабочие.

Так прошли около трех километров. Еще оставалось без малого два. Куров даже без основательного груза был просто никакой. Солнце уже скрылось где-то за горными вершинами, и на теневой стороне долины наступила прохлада. От частых остановок рабочие, привыкшие за полевой сезон к повышенным нагрузкам, позевывали и уже с неприязнью косились на Айсеновича, отпуская в его сторону разные шутки. Тот молчал. Ему было не до шуток. И когда уже за деревьями показался дымок, свидетельство того, что на базу Бакунина вернулись из маршрута люди, рабочие воспрянули духом и, быстро обойдя Глухова и Курова, уже снимали рюкзаки и тянулись к костру, к чайнику. Куров, дойдя до очага, снял рюкзак и буквально рухнул на него.

Из палатки, полунагой вылез Бакунин и протягивал руку Глухову.

— Ну, здорово, Василич! А мы слышали, что гудит вертолет, бросились на стоянку, а никого нет. Ну, думаем, опять не прилетел начальник. А почему не сели на базу?

— Не захотел экипаж. Опасно, говорят. Да и ты вон те сухостоины не свалил, что я говорил тебе. Глядишь, так и брюхо вертолету пропорят,- с укоризной заметил Глухов.

— Анохин, б…, садился, а эти чуваки какие-то…

— Чуваки – не чуваки, техника безопасности, - опять заметил Глухов.

— А ну их! Все соблюдать, дык работать некогда будет. – И повернулся к рабочим.- Ну, соколики, будем знакомиться, чай пить. Вон и Володя мой с Маратом вылазят из палатки. Пировать будем. Начальник, небось, бутылочку припас! А у нас и мяско есть, правда с душком малость, но есть можно…

Глухов улыбался. Перед ним был прежний неугомонный Миша. У него-то все есть: не хлеб, так ландорики, не мясо, так копалька¹ какая-нибудь…Зато много и вдоволь. Вокруг палатки все разбросано: пробы, инструмен, потрескавшийся лоток, ступы, шаболы какие-то…В общем Миша, как Миша! И Глухов улыбался ему и тому, что наконец-то добрался до базы, что перед ним его друг, которых не выбирают, а к тому же которых воспитывать бесполезно.

Глухов достал бутылочку из рюкзака, и Миша побежал доставать консервы, ландорики.

— По этому случаю, мы баночку томатов откроем болгарских!- восторженно крикнул Михаил, открывая охотничьим ножом крышку трехлитрового баллона.

Александр плеснул в расставленные кружки содержимое бутылки и хотел, было, произнести тост, как Михаил подмигнул свои рабочим и перебил:

— Василич, давай выпьем за рудное золото Водопадного!

— Нет, Миша, его надо еще найти, а потом можно и пить,- остановил его Глухов.

— А мы и нашли! Ну-ка, Володя, тащи образец!

Варламов сбегал в палатку и вернулся с небольшим куском слабо обохренного кварца и передал его Глухову. Тот взял его, привычным движением вытащил лупу из-за пазухи и всмотрелся в камень. На краю окисленных зерен галенита виднелся знак золота. Потом уведел гнездо с блеклыми рудами в срастании с мелкими дендритовидными выделениями золота.

— Откуда?- спросил Глухов, не отрываясь от лупы.

— Из Водопадного!- ответил Бакунин.

— Ну и что за жилы?

— Жил пока нет. Этот только обломок. Мы с Володей подняли его в устье Кварцевого из аллювия.

— Когда?

— Два дня назад.

— Опоисковали ручей?

— Нет пока. Вот народ прибыл, теперь точно найдем.

— Что же,- итожил Глухов.- Я вас поздравляю! Но все-таки пить за золото Водопадного не будем, пока не найдем коренное. Чтобы не сглазить. Тьфу, тьфу, тьфу… Поехали! – и пригубил водку.

Народ раздобрел, захмел. Айсеныч пил непрерывно чай, потел и с удивлением смотрел на всех, словно видел такими людей впервые и не понимал, что с ними происходит. А они просто отходили от трудов великих…

Заснули заполночь. Глухов зашел в свою палатку, лег на спальник. Дотянулся до радиоприемника. Оттуда ворвался шум эфира. Ему вдруг показалось, что это именно тот косический фон, которые физики олицетворяли с реликтовым космическим излучением начала великого события – рождения Вселенной сейчас наполнял его палатку. Ему было хорошо…

Он любил это состояние – крутить настройку радиоприемника перед сном, когда уставший от дневных забот в палатке слушал спокойную музыку, доносившуюся из радиоприемника с теми, не режущими слух радиопомехами, подобными космическому фону, из недр которых возникала музыка, иногда перебиваемая односложным попискиванием каких-то радиостанций или неожиданно вклинившейся откуда-то из бездны морзянки. У него возникало чувство одновременной причастности к миру и оторванности от него. Оттого ему казалось, что он плывет в океане звуков, где флагманом была мелодия, не важно на каком языке она звучала. И эта музыка и очарованность эфиром были похожи на медитацию . Иногда он так и засыпал, а во сне то ли летал, то ли ощущал себя погруженным в прозрачную воду, где спокойно дышал, не ощущая затруднений в дыхании…

Вот и сейчас звучала какая-то фантастическая сольная мелодия женского голоса. Даже не мелодия, а какой-то крик одиночества и печали просветленной от сознания, что это не край, а начало чувственности, за которой стоит море страсти. И ему казалось, что он становится слишком впечатлительным.

Сегодня, лишившись сна, он вышел из палатки и всматривался в окружающий его мир гольцов. Он ему представлялся уже совершенно другим, не объектом его работы и размышлений, а каким-то особенным. От бессонницы Глухов разжег костер, всмотрелся в пепельный оттенок заканчивающегося полярного дня. И ему вокруг представлялось все настолько не реальным и одновременно волнительным, словно это был мир, лишенный всего, кроме этого костра и его, долго всматривающегося в пепельно-серое пространсво гор. Погруженный в такое состояние духа, ему мерещилось, что он плыл уже над этим миром и видел себя как бы со стороны. И стало как-то не по себе. Словно бы он уже умер, а видение это было последним, как вдох.

Но из эфира его возвращал к жизни все тот же печальный и полный страсти женский голос уже не звучавшей мелодией, но полным страсти призывом разбить это одиночество, что это не край, а начало чего-то.

«Чего? Что осталось во мне? Где моя страна Шамбала? Воспоминание о любимой жене, которую не мог спасти, вытащить ее из-под завала? Господи, так можно с ума сойти!».

Глухов сгреб в кучу горящие угли, но они не вспыхнули огнем, а подернулись пеплом, но все еще подрагивали от исходящего от них тепла.

* * *

Наутро Глухов, хотя почти не спал, как обычно поднялся раньше всех. Снова разжег костер, поставил чайник. За обрывом шумел на порогах Водопадный. Солнце золотило вершины гор на Дыбах, а на стоянке еще стояло прохладное утро. Вместо зарядки собрал разбросанные Мишей пилы, топоры ломы, лопаты, неиспользованные еще палаточные печи, мешки, ящики. Аккуратно сложил под навесом посуду. В продуктовом складе, где было размещено и снаряжение, навел хотя бы подобие порядка. И удивлялся, как это Миша смог разбираться во всем этом беспорядке, находить нужные продукты и нужные вещи. Заказал рабочим сапоги, портянки, двадцать метров капронового фала. А это все, оказывается, было завалено двумя мешками муки. Александр знал, что утром не будит даже журить Михаила за беспорядок, потому как он был просто неисправим и наведение порядка на своей базе относил к напрасной трате времени. «Захочешь найти, найдешь!»- говорил он часто Глухову.

При всей неорганизованности, Миша был трудяга. Он готов был днями и ночами лазить по горам, осматривать ручьи и долины. Был неприхотлив ни в еде, ни в одежде. Одержим геологией, особенно поисками. Но не умел никогда доводить дело до конца. Особенно не терпел описывать наблюдаемое, за что его не раз журили на техсовете экспедиции. А поскольку все более ужесточались бюрократические требования к оформлению полевой документации, то Михаил Семенович иногда превращался в показательного «мальчика для битья» на всех техсоветах по приемке полевых материалов. Но он это все принимал философски и стоически, и делал оформительскую часть работы по-своему. То есть, плохо.

Бюрократизм в приемке полевых материалов к этому времени достигнул своего апогея. Геологическая служба, годами не выезжавшая на полевые работы, всячески искала механизмы своего влияния на геологов. Поскольку на суть полевых работ они повлиять уже не могли, то только оставалась возможность им показать «кузькину мать» и кто есть кто только на приемке полевых материалов. Тут уже их строгость и красноречие не знало границ. При этом, тех, кто мог им дать квалифицированный и аргументированный отпор, не трогали или даже ставили в пример. Тем самым они действовали по принципу «разделяй и властвуй» в геологической среде, которая отнюдь не была единой и позволяла себе принимать только сторону «сильных». Особенно дотошные до выявления недочетов сотрудники геолотдела в приемке качества полевой документации были те, кто профессионально не мог оценить действительное качество полевых работ. Поэтому была придумана оригинальная технология. Рецензентов по качеству ставили начальников партий, а само решение по качеству оставалось за геолотделом и техсоветом. Так что начальники партий зачастую выступали только статистами и писали рецензии друг на друга. Ты вчера на меня, а я сегодня на тебя. Тем самым начальство добивалось внешней видимости демократизации в приемке полевых материалов и окончательных геологических отчетов.

Геологи-полевики, вместо того, чтобы больше уделять практическому анализу полевой информации в поле, «чистили» стиль изложения материала в пикетажках, приукрашивали зарисовки в них, канавах, лишали проблемных ситуаций геологические карты, а за основу критериев их качества принимали логичность, изящность структур, не вызывающих никаких вопросов. А за этим зачастую скрывалось иногда дурное качество не документации, но самих полевых работ.

Правда, принятая технология приемки полевой документации имела и свою положительную сторону. Она заставляла геологов более тщательно относиться к оформлению полевых материалов, являлась своего рода рычагом самоконтроля, который «срабатывал», правда, не всегда или почти никогда. Ответственными геологи были как раз те, кто видел в геологии не просто предмет своего материального благополучия, но видели в геологии смысл своего существования. А именно таких было большинство. Геология для них была не просто работой – смыслом жизни. Потому ожесточенные споры на техсоветах по приемке полевых материалов за истину иногда принимали очень жесткий характер. Именно это и было «двигателем» качества в геологических исследованиях, а не бюрократический модернизм. И Глухова просто поражала настырность «спецов от геологии» цепляться за мелочи, не имеющих никакого смысла. А именно, например, с внедрением в технологию ведения поисково-съемочных работ аэрофотоснимков, космических и спектрозональных снимков, практически исключались ошибки не только в привязке точек наблюдения, но и в расшифровке общей геологической структуры, нюансы которых могли скрываться только за плохой обнаженностью и неподготовленностью специалиста. Словесная же привязка была просто узаконена геологической службой еще от царя Гороха…

Потому-то Глухов иногда просто не обращал внимания на небрежность качества оформления документации своего подопечного, но видел в его маршрутах истинное стремление разобраться в сути вещей, в стремлении найти руду. Это не означало, что Глухов был не требовательным к нему. Он иногда проявлял и жесткость, но она Михаилом воспринималась также стоически, и потому они оставались не только сотрудниками, но и друзьями.

Вот и сейчас, когда все еще спали, а он закончил наводить элементарный порядок на базе, Глухов всматривался в линии маршрутов Бакунина на карте, которая имела вид подставки под жирную сковородку, и хотел понять, что еще необходимо было сделать. А дел оставалось много. Находка в аллювии кварцевого обломка с золотом была той важной зацепкой, которая могла прояснить причину и источник формирования небольшой россыпи. Но эта зацепка еще ничего не утверждала и не была главной. В истоках Водопадного работали предшественники. Зиновьев в пятидесятых годах методично «посадил» канавы на пласты прокварцованых песчаников, которые оказались «пустыми» в отношении золота. В других же местах не было ни одной зацепки за высокие содержания золота. А бассейн ручья Кварцевого был невелик, чтобы не исползать его на животе предшественниками. Потому образец с золотом, поднятый в устье ручья еще не давал прямого ответа о наличии рудных тел.

Глухов всегда трепетно относился к предшественникам, уважал их умение искать. Потому-то все сейчас ему казалось не таким простым, как Михаилу. Нужно было сделать рывок по изучению этого бассейна, чтобы около Северного месторождения перестала маячить россыпь, не имеющая коренного источника. Нужно, ох как нужно для защиты первой очереди Северного месторождения показать, что кроме него есть новые перспективные площади, где можно в будущем наращивать запасы для того, чтобы здесь могла реализоваться идея Лысова о строительстве крупного горнодобывающего предприятия. Тогда район Южного Верхоянья станет процветать. Тогда сюда пройдет и ЛЭП и дорога. Придут люди. Оживет этот, забытый Богом, край… Может, наконец, воплотится мечта Шарыпова и Метенева именно в этом предприятии, строительство которого просматривалось на горизонте великих замыслов.

Ну что придумал, Василич?

За спиной возникла взлохмаченная фигура недоспавшего Бакунина.

— Да вот, думаю, во второй половине дня надо выбираться на Кварцевый. Дадим отоспаться народу и потащимся туда.

Глухов ткнул пальцем в устье Кварцевого.

— Сейчас в Водопадном еще большая вода. Руслом не пройдем. Придеться тянуть склоном. Там есть кабарожья тропка, но так петляет над обрывами, что свалиться можно. А мы же не пойдем с пустыми рюкзаками. Туда надо тащить спальники, палатку, печку. По вечерам прохладно уже, особенно под утро. Рацию надо тоже брать. Харчей, хотя бы на неделю.

— А как груз на базе. Может залабазировать? Неровен час медведь подойдет,- спросил Глухов.

— Навряд ли. Не было здесь весь сезон косолапого. Не видно следов,- ответил Бакунин и потянулся.

— Твоя уверенность успокаивает, но уже голубичник на террасоувале засинел. Полно ягоды. Не притопает ли сюда на кормежку медведь?

— Нет здесь медведя!- уверенно заключил Бакунин. – Закроем в палатке груз. Я смотрю, ты шмон навел здесь уже. Рабочих можно было бы заставить.

— Рабочим показать нужно, как должно быть. А ты, Миша, с весны в таком бардаке живешь. Я же предупреждал тебя, дорогой, что порядок на базе должен быть!

— Порядок, порядок!- пробурчал Бакунин.- А где рабочие? Я вот с двумя шарахаюсь по каньону. К вечеру прихожу чуть живой и их тащу за собой. Мы падаем около палатки. Иногда даже сил пожрать сготовить нет. А не то, чтобы порядок наводить. От такой площади все отказались. Непроходимые тут места. Это ты хватаешься за любую работу, - ярился Михаил.

— Успокойся, Миша! Ты сам начинал здесь. А я тебе говорил: трудно – выбирай других начальников, другую работу…

— Ладно, Василич! Это я так, от злости на конторских нашенских. Задачи ставят аховские, а ни рабочих, ни вертолета – ни хрена! Никто на рюкзаках в экспедиции не работает. Мы одни! Почему бы не разбросать лабазы и не работать с них? К ним подходить налегке, уходить – тоже. Вот это работа,- затихал в ярости старший геолог.

— Я тебе говорил, Миша, не раз. Конторским чиновникам наплевать, какими трудностями мы озабочены. Они с нас три шкуры сдирают для того, чтобы по крохам заткнуть прорехи в организационной работе прошлых лет на Северном и завершить работу по подсчету запасов…

— То-то и оно! Северному! Каждую субботу и воскресенье гудят машины вниз по Тырам. Гробят технику то на рыбалку, то на охоту. К ним и самолеты и вертолеты чуть ли каждый день летят. А нет бы, да и завернуть к нам! Рядом же! На них засранцев работаем. Что стоит за час лабазы раскидать, а осенью за час их собрать. Это разве деньги? – Не унимался Бакунин.

— Ладно! Хватит об этом, Миша! О нас вспоминают тогда, когда мы выезжаем с поля. А если забудем напомнить о себе, так и не спохватятся. Мы всего маленькая толика тех средств, которые закапывают на Северном. Там рабочий класс – гегемон. А мы – вшивая интеллигенция в геологии. Кто о ней заботится? Никто! Садись лучше чаек попьем, да что-нибудь сварганим на завтрак.

И Глухов поставил на таган закопченное ведро. Потом повернулся к Бакунину и с грустью заметил.

— Что будем делать с Куровым? Намаемся с ним…

— Дык оставим здесь, пусть сторожит,- махнул рукой Михаил.

— Ему когда-то же надо начинать работать и становиться геологом? Мы тоже спецами не сразу делались, заметил Глухов.

— Тебе, Василич, всегда подсовывают на воспитание народ. А потом, когда сделаешь из него специалиста – заберут на съемку. Там важнее! Мягкотелый ты какой-то, Василич! Курова надо сразу нагружать, чтоб жизнь медом не казалась. А ты за него рюкзак тащил. Не понимаю тебя!

Глухов посмотрел на него и иронично заметил.

— Ты, Миша, своими мерками не подходи к человеку. Не все такие ходоки, выносливые и одержимые, как ты! Посмотрим! Еще до конца сезона четверть лета и часть сентября…

— А потом с белыми мухами выползать с седловины будем,- бурчал Бакунин. Но в голосе уже была и покладистость, и согласие тащить за собой Айсеныча.

* * *

Во второй половине дня отряд Глухова и Бакунина двинулся вверх по ручью Водопадному. Геологи хотели перейти к ручью Кварцевому склоном и к вечеру быть на месте, чтобы с утра следующего дня начать маршруты. Но переход осложнялся тем, что молодой специалист крайне боялся крутых склонов, и через час-два на него опять было страшно смотреть. Покрытый испариной, в глазах растерянность, он дрожащими руками цеплялся за любой куст, чтобы не свалиться с крутизны склона, в то время как все остальные без особой опаски и труда преодолевали эти участки. В конце концов, когда подошли к осыпи, которая брала начало с крутого скального выступа и чуть держалась на кореннике, Куров сказал:

— Не смогу пройти, сорвусь!

Глухов снял с него рюкзак, перетащил через осыпь, которая кончалась обрывом, и вернулся обратно. Когда же он неосторожным движением задевал за камень и тот срывался, то осыпь приходила в движение. И тогда где-то далеко внизу камнепад набирал силу, а потом уже слышались глухие звуки падения камней в расселине узкого русла Водопадного.

— А теперь, Коля, тебе надо преодолеть страх. Преодолеешь его, будешь работать, нет, тогда тебе нужно искать другую работу. Где-нибудь в конторе. Заниматься минераграфией или перебирать бумажки. У нас это в основном делают беременные женщины и немощные старики, которые отслужили свой век геологии. Иди! Я буду рядом и в случае чего помогу тебе… Ступай же!

— А техника безопасности где? Я не альпинист,- пробормотал молодой спец и с какой-то еще надеждой посмотрел на Глухова.

— Техника безопасности осталась в конторе для тех, кто ее писал. Нам нужно жить и работать. А на все про все положений ТБ не напишешь. Иди, Коленька, иди!

Куров выпрямился, ступил на осыпь и замер. Ноги его дрожали. На противоположной стороне, как ни в чем не бывало, покуривали работяги. Бакунин безразлично ковырялся в своей полевой сумке. И то ли спокойствие окружающих, то ли действительно Айсеныч вдруг понял, что оттого, как он сейчас поступит, пройдет вперед или попятится назад, зависит его судьба, он быстрыми мелкими шажками перебежал осыпь и так крепко схватился за тонкий ствол стоявшей на краю осыпи березки, что Глухов его еле оторвал от нее.

— Ну вот, Коля, а ты говорил, что не сможешь. Пробежал так, что ни один камешек под тобой не шевельнулся. Только прошу тебя, больше так не делай. Иди спокойней и уверенность к тебе придет. В конце сезона мухой будешь летать и в местах похуже. А сейчас, дорогой, бери рюкзачок свой и дуй впереди меня. Нам до темноты нужно добраться, иначе на склоне придется ночевать и трястись всю ночь, как бы во сне не свалиться вниз…

Когда спустились в долину Водопадного и пошли по ручью, вода была еще большая. На отдельных участках пришлось проходить по пояс, а то и по грудь в воде. И здесь уже не помогали болотники, а являлись обузой. То и дело приходилось выливать из них воду, выжимать портянки и идти дальше.

К устью ручья Кварцевого подошли, когда уже начало темнеть. Август уже прессовал световой день, и ночи заметно становились темнее. Но костерок вернул силы геологам и они уже в густых сумерках поставили четырехместную палатку, развернули спальники и насыщались горячим чаем. Один за другим опоражнивали котелки, ликвидируя дефицит влаги в организме за прожитый трудный переход. А Бакунин неустанно рассказывал байки. Глухов просто поражался способности своего соратника рассказывать всякие небылицы. И когда уже слушающие его байки с открытыми ртами начинали сомневаться в том, что он говорит, Миша обращался к Глухову: «Правда, Василич?». «Правда, правда!» – итожил Глухов и, усмехаясь, почесывал затылок…

И опять потянулась череда тяжелых маршрутных дней. В первом же маршруте Глухову и Бакунину удалось выйти на коренные источники, которые представляли собой маломощные пологосекущие золотокварцевые жилы. Это был явный успех. До них никто не обнаруживал коренного золота. Но этот успех не окрылил Глухова. Жилы не представляли собой промышленного интереса, хотя и могли служить источником золотой россыпи по ручьям Кварцевый и Водопадный. Ему хотелось расширить перспективы участка открытием крупных тел, в том числе минерализованных зон. Признаки были, но тел они не нашли. Две недели напряженных маршрутов сказались на состоянии геологов. Рельеф был тяжелым. К тому же в первом маршруте неудача постигла молодого специалиста. Николай Куров по неопытности получил травму глаза осколком кварца при отборе проб, а потому Бакуниным был доставлен в Северный поселок, откуда тот вылетел на базу экспедиции. Таким образом, маршруты Глухов и Бакунин выполняли уже вдвоем.

Неудача постигла и самого Глухова. Возвращаясь из маршрута, он сорвался с террасы прямо против стоянки и получил травму головы. Он не знал, сколько лежал без сознания. Только когда очнулся, возле него суетился Михаил с бинтом, а рядом, увидев окровавленного начальника партии, рабочий Марат Баттрутдинов, или как звал его Миша – Татарченок, потерял сознание. Бакунин не знал, кого первым приводить в себя и растерялся. Но все же ему удалось вначале привести в чувство Глухова, а потом и рабочего.

Глухов лежал у костра. Боль постепенно утихла, но, видно, сотрясение мозга он все-таки получил. Подташнивало. Звенело в ушах. Окружающее воспринималось с трудом. Но на следующий день Глухов уже собрался в маршрут, но Бакунин остановил его:

— У нас еще время будет вернуться сюда. Ты отлежись маленько. Утром рано надо уходить на базу, пока вода в ручье небольшая. Нам еще на Амурский надо. А уже середина августа…

— Скрепя зубами, Глухов согласился. Но он был неудовлетворен какой-то недоизученностью объекта. Серии разобщенных и маломощных жил опробовали хорошо. Во всех точках опробования попадались выделения самородного золота, и это давало надежду на то, что в бороздовых пробах и задирках могут быть высокие концентрации металла. Но до зон он не дошел. Они должны быть где-то там, ближе к водоразделу…

Погода стояла безоблачной. Геологи, нагруженные пробами, выбирались из каменного мешка Водопадного на пределе сил. А еще надо было делать не менее двух ходок обратно, чтобы вытащить оставшиеся пробы и снаряжение. Глухов, с перевязанной головой и с тяжело нагруженным рюкзаком шел «на автопилоте» за Бакуниным. Тот тоже еле волочил ноги.

Перед самой базой передохнули и сделали последний рывок. Шедший впереди Бакунин неожиданно остановился и выматерился, показывая Глухову на кучу медвежьего помета.

— Медведь!

— Да! Я могу представить, что он натворил на стоянке. Смотри, как жидко сходил, поморщился Глухов…

Бакунин не снимая рюкзака, сунул палец в помет и вытер его о штаны.

— Кажется еще теплый. Мы спугнули его. Пошли тихонько, может на базе еще!

— Ты бы еще облизал палец, - хохотнул Муса. Бакунин на это не обратил никакого внимания.

Подошли к базе осторожно. Там все было разбросано: вещи, продукты. Жеваные пробные мешки с яичным порошком, сухим молоком, жеваный мешок из-под муки. Сплюстнутым банкам тушенки было не счесть числа. Зато банки из-под сгущенного молока имели две-три дырки – не больше. Видимо медведь пировал не один день.

Бакунин ревел от досады. Он скинул карабин, щелкнул затвором и кинулся по тропе вниз к Водопадному, крикнув на ходу Глухову:

— Если услышишь выстрелы, беги ко мне с наганом!

— Глухов даже не пытался удержать Бакунина, поскольку знал, что это бесполезно. Если Миша почувствовал дичь, то его не могло остановить ничто. А тут медведь! Где только и какие силы взялись у него. Он сам был сейчас похож на разъяренного медведя. Миша был просто страшен в негодовании за свой позор, с каким убеждал Глухова, что здесь просто не может быть медведя.

Как только Бакунин исчез в кустах кедрового стланника, Глухов снял сапоги и надел кеды. Было уже поднялся, чтобы поставить чайник на костер, который уже развел Алексей с Маратом. Но внезапно эхом прокатился выстрел, потом другой. Через несколько мгновений – третий. Глухов видел, что Бакунин не взял с собой подсумок. Значит у того остался еще один патрон. А потому спешно вытащил из рюкзака наган и бросился низ по тропе к Бакунину. Пробежав метров тридцать, он окликнул охотника. Внизу, среди гущи кедрового стланника раздался медвежий рев. Следом заорал Бакунин:

— Сюда, Василич!

— Где медведь? – подбегая ближе, крикнул опять Глухов.

— Где-то между тобой и мной! Ранен. Это медведица. Пошуруди стланник чем-нибудь и выгоняй ее на меня. У меня еще один патрон есть!

Глухов опешил: «Ничего себе, пошуруди в стланнике! Раненый медведь это не олень или кабарга»,- пронеслось у него в голове. Но все же он сделал несколько шагов в сторону, куда указывал Михаил. Тот скрылся с головой в стланнике и шел напролом навстречу Глухову. Через мгновенье опять раздался страшный рев, стланник заходил ходуном и в этом реве прозвучал последний, четвертый выстрел. Все стихло. Только какой-то звук, похожий на хриплое рыдание донесся до Глухова, и он в отчаянном прыжке оказался в том месте, откуда доносился то ли рык, то ли стон, вертя во все стороны наганом со взведенным курком.

Неожиданно буквально у ног возникла фигура Бакунина. Он, чуть шатаясь, сделал несколько шагов, и устало опустился на лежащее бревно сухостоины.

— Ты не ранен?- крикнул ему Глухову.

— Куда там, ранен! Я ей пасть порвал, суке, за шмон на базе. Смотри, какая красавица! – и махнул в сторону стланника.

Глухов осторожно подошел к тому месту, куда указывал Михаил и увидел окровавленную медведицу с размозженным пулей черепом. Другие пули, видимо попали в туловище. Медведица была вся в крови, а ее стеклянные глаза еще реагировали на свет. Глухов отступил.

— Ну, Миша, ты даешь! Я думал, она поласкала тебя!

— Нет еще такой требухи, чтобы Мишу Бакунина ласкала,- произнес вконец обессиливший от усталости и напряжения Бакунин и начал снимать сапоги.

— Давай нож, Миша, шкуру снимать будем,- обратился к нему Глухов и нагнулся к зверю.

— Не взял я в суматохе, Василич! Пойду, принесу. А ты постой здесь, чтобы в стланике потом не шарахаться и искать ее. Я мигом!

Глухов знал натуру Бакунина. Придет на базу и всему народу будет дана подробная интерпретация совершившегося наказания виновного зверя только в том, что ротозеи геологи вместо того, чтобы залабазировать груз, оставили его на попрание разжиревшей уже медведицы. А потому достал из кармана складишок и начал процедуру раздела.

Откуда-то налетел комар. Глухов чертыхался, но снимал шкуру с коготками и мордой. Вот уже расстелил ее на стланике и только тогда Миша подошел со всем населением базы.

— Тебя за смертью посылать, Миша!- огрзызнулся на него Глухов.

— Ничего, сейчас разделаем! - как будто не заметил упрека начальника Михаил и ахнул, увидев уже «раздетого» зверя.

— Когда ты успел, старина, с ней разобраться?… Ну, сестра, - обратился Миша к ободранной медведице,- посмотрим, какая у тебя жирности задница. О! Да ты еще не рожала, милая. Отгуляла, и воровать, паскуда! – Ерничал Бакунин, отрезая переднюю лапу и укладывая ее в рюкзак.- Ну, что стоите! Давайте рюкзаки. Свежанинка будет!

Бакунин деловито разделывал тушу и дирижировал, кому и что тащить. А Глухов смотрел на него и думал: «Вот прошел человек двенадцать верст по горам через скалье с неподъемным рюкзаком. Кажется, ему давно упасть пора. А он хоть бы что! Как будто за спиной не было ни груза, ни километров, ни бьющегося у горла пульса от нечеловеческого напряжения».

Он любовался Мишей. Угловатая фигура, косая сажень в плечах, лоснящаяся черная борода и сдвинутые к переносице брови, напоминали Глухову первобытного человека, разделывающего зверя. По запарке Михаил вымазал в кровь только что переодетые штаны и рубаху. Кровь, кажется, только его раззадоривала. Оттого у него широко раздвигались ноздри, а его непрерывное шмурыгание носом придавало его облику одновременно грубые и трогательные черты…

— Миша, а на хрена нам столько мяса?- спросил Глухов.

— Бакунин cловно опомнился, пожал плечами, а потом спросил всех: кто медведя жрать будет?

Все молчали.

— Ну вот, сказал Глухов, ты сам Миша и будешь его кушать.

— Буду! И вы все за милую душу кидать будете, когда пожарим, да наварим. Несем!

Толпа, груженная медвежьим мясом, вернулась на базу. Но ни вечером, ни на следующий день никто к мясу не прикоснулся. Глухов не ел медвежатину принципиально, поскольку ему казалось, что она вся пропитана псиной. Другие попробавли и тоже отказались. Миша вначале ел один, потом засобирался в Северный поселок, и понес в подарок радисту Абрамычу медвежатинки. Глухов не сопротивлялся. Только сказал:

— Зачем тебе, Миша, такие приключения на свою задницу, тащить за пятнадцать километров мясо, которое вряд ли и там будут есть. Разве в диковинку им что ли?

Миша ничего не ответил, но все-таки пошел в поселок. Ему скорее важно было не накормить медвежьим мясом друзей, а показать свой трофей. Правда, рисковал напороться на представителей местной власти, запрещавшей охоту на медведя без лицензии.

* * *

После дневного отдыха на базе, Глухов заторопился обследовать последний участок ручья Амурского. Там тоже была россыпь и коренного золотого там не находил никто. Связывали его со штоком карбонатитов, поскольку он располагался как раз в головке россыпи. Глухова одолевали сомнения о возможности такой связи, так как золото никогда не находили вблизи карбонатитов. Примером тому был Сетте-Дабан. Но познакомившись подробно с материалами предшественников он засомневался, во-первых, в том, что это карбонатиты, а во-вторых больно оригинальная ситуация складывалась вокруг него. Толща как раз была рудовмещающей по возрасту не только на юге, но и в районе Северного месторождения. Интуитивно он проводил параллель связи источника золота именно с толщей, но доказательств тому пока не находил. А потому торопился попасть на участок и сделать задел на следующий год, чтобы попытаться не только выйти на коренные источники, но потом и вскрыть новые рудные тела. Но это уже была сверхзадача.

Все спутал дождь. Облачность неожиданно села на вершины сопок и заморосила долгая и мелкая сыпь. Водопадный не гудел, он стонал, перекатывая тяжелые глыбы. И от этого гула и стона его никуда нельзя было ни уйти, ни скрыться.

Глухов был мрачен. Непогода затягивалась. На связи стояла тишина. Весь полевой геологический бомон’д экспедиции отсыпался. Но на вечерней связи Глухова неожиданно позвал Абрамыч и передал ему содержания по первоочередным кеннинским рудным пробам. Несмотря на зашифрованность информации, Бакунин, сидевший рядом, поразился:

— Вот это содержания! Вот это золото! Поздравляю, Василич!

— Рано, Миша. Пока это содержания по отдельным рудным пробам. Тел пока не вижу,- устало ответил Глухов.

— Ну, ты даешь, старина! Тебя уже и такие содержания не устраивают. Что же тебе нужно?- удивился Бакунин.

После связи с Абрамычем, Глухов услышал, что его с Сунтара зовет Коля Суров. Он ответил ему.

— Поздравляю, Сашок, хорошие результаты! Это с Кэнне?- открытым текстом шпарил Николай.

— Да!- коротко ответил Глухов.

— Ну что же, техсовет осенью будет горячий у тебя, Сашок. Я не верил ни хрена, что там что-нибудь путное есть, но и на старуху бывает проруха! Бывай, Саш, не пропадай со связи! Уж больно ты редкий гость на ней. Понимаю, что вкалываешь. И завидую тебе! У нас сезон хреноватый. Дождит, падло. Пока!- и ушел со связи.

Глухов щелкнул выключателем и потянулся к кружке с чаем.

— Ну что, канальи! У нас кое-какие результаты есть по одному участку. Да и на Водопадном мы кое-что накопытили! Теперь впереди Амурский.

— Что нам грядущий день гото-о-вит!- протянул Миша и начал крутить настройку приемника.

А день грядущий распогодился. Облачность поднялась, и в просветах появилось голубое небо. Над Тырами послышался гул самолета. Значит, явно везде распогодилось. И Глухов засобирался, хотя понимал, что можно двигаться не раньше, чем через сутки, пока вода не спадет. Но ему не терпелось.

На следующее утро выдвинулись к оставленному лабазу в устье Сетаньи. В средине дня сварили чаю, и, загрузившись спальниками, продуктами, двинулись к Амурскому. И надо было бы идти сразу правым бортом, там хоть тяжело, но можно было к вечеру добраться до ручья, да дорога, которую проделали разведчики Северного на рыбалку, манила своей непринужденностью быстрее и легче добраться до цели. Но она вдруг перешла на левый берег и, с трудом пройдя реку вброд, геологи двинулись дальше, пока она опять не свернула и пересекла еще раз долину Тыров. То ли река слишком глубоко промыла русло, то ли еще не спала вода, но брод найти не удалось.

Отдохнув минут двадцать, Бакунин заметил, что вода не падает, а напротив, поднимается. И он решил сходу форсировать реку с Варламовым и рослыми рабочими Глухова. Им это с трудом, но удалось. Но когда Глухов пошел с низкорослым и щуплым Маратом, которого пусти впереди себя, течение подхватило рабочего и понесло. При этом легкий рюкзак Марата подняло и перекинуло через его голову. Тем самым он был почти обречен, так как не смог поднять голову, барахтаясь и захлебываясь в воде. К тому же он явно не умел плавать.

Бледного и захлебывающегося Марата Глухов вытащил на берег. Освободил его от рюкзака, помог снять сапоги. Спальник, палатка, которую нес Марат, промокли. Подмочил рюкзак и Глухов, в котором кроме спальника была рация и документация, упакованная в железном чемодане. Поэтому он не стал больше рисковать документацией, радиостанцией и решил остаться на своем берегу.

Бакунин наблюдал со своего берега за происходящим и понял, что Глухов не сможет с Маратом перейти на его сторону. Порывался, было, все же пробиться к ним, но вода поднималась настолько быстро, что он бросил эту затею и метался по своей стороне в поисках нового переката. Глухов махнул ему рукой и приказал идти к Амурскому. Сам же решил остаться на своем берегу и заночевать, чтобы утром, когда за ночь вода упадет, спокойно присоединиться к ушедшей группе.

Михаил со своими людьми вскоре скрылся из виду. А Глухов начал выбирать место для ночлега.

Берег был низким и сырым. Пришлось собрать валежник и сделать настил, на котором Глухов с Маратом разложили мокрые спальники, вещи. Документацию с рацией повесили на дерево. И потянулись часы ожидания. Темнело.

По стечению обстоятельств посуда и продукты остались у тех рабочих, которые ушли с Бакуниным. Впереди маячила голодная и холодная ночь. Спальники не просохли, а это означало, что ночь на сырой земле будет к тому же еще и бессонная.

Глухов достал фонарик и посветил в спокойную заводь протоки. Луч света выхватил стайку хариусов, ушедших из основного русла на ночной отстой. Он выключил фонарь и поковырялся в рюкзаке. В одном из карманов обнаружил в мешочке гвозди, брошенные так, на всякий случай. На что-нибудь, да пригодятся. Теперь обрадовался находке. Пробил гвоздями сухую чурочку. Сверху набил еще одну. Привязал к длинной палке. Получилось наподобие строги. Включив фонарик, подошел к протоке. Хариус стоял на месте. Он подвел импровизированную строгу и ударил, придавив ко дну бившуюся рыбину. Когда та затихла, Глухов опустил руку и передал хариуса Марату. Сделал вторую попытку, третью. Удачно. Но на пятой попытке он слишком резко ударил строгой и угодил ей в камень. Примитивное создание сломалась, и на этом браконьерство закончилось. Зато к ужину удалось добыть трех крупных хариусов.

Глухов поджарил их на палке и предложил Мусе. Тот покачал головой и отказался наотрез.

— Ты попробуй, вкусно,- уговаривал Глухов.

— Меня тошнит,- ответил Марат.

— Отчего?

— Не знаю.

— Ты просто переволновался. Это пройдет. Приляг на мой рюкзак, он посуше. Успокойся, постарайся заснуть, а я посижу рядом. Вот и штормовку мою возьми, согрейся. А я так посижу,- спокойно уговаривал рабочего Глухов.

— Не могу! Меня лихорадит,- шопотом уже говорил Марат.

Глухову удалось все-таки прикрыть рабочего штормовкой. Он как будто успокоился, и начал было дремать. Потом дрожь возобновилась.

Александр заставил его тереть ладонями виски, делать согревающие движения. Отвлекал разговорами. Он понял, что парня накрывает приступ истерики от пережитого страха быть унесенным водой. Глухов с трудом представлял, что надо делать в этих случаях, поскольку не смог даже согреть воды, чтобы дать ему попить. Как назло у обоих не оказалось даже кружки. Посуда осталась в рюкзаке Володи Варламова. Он после чаепития на Сетанье сгреб все в свой рюкзак, и никто не противился этому, поскольку никто не предполагал, что отряд может разделиться. …

Приближалось время связи. Глухов бросил антенну, натянул противовес, включил рацию. Эфир гудел разноголосицей. Проходимость была отличной. Позвал Бакунина. Тот не отвечал. Позвал второй раз, третий. Тишина. Миша не выходил на связь.

Теперь начал уже нервничать Глухов. Но, правда, не подавал виду.

— Что, не выходит Михаил Семенович?- спросил осторожно Марат.

— Наверно с рацией что-то или дрыхнут уже,- ответил Глухов и не выключал рацию.

— Все давно ушли со связи, только один монотонный голос, как будто из-под земли твердил: «Веревку ёб…ли, ведра нету… Воду мерить нечем, прием!…Веревку ёб…ли … Ведра нету… Воду мерить нечем, прием!…».

Глухов чертыхнулся и, наконец, щелкнул выключателем. Оставалось время контрольной связи.

Марата знобило… Александр в темноте набрал полусырых дров, наломал чуть подсохших веток лиственниц и развел костер побольше. Накидал в него бревна плавника. Вскоре они занялись ярким огнем. Стало жарко, а Глухов все подносил и подносил дрова. Ему стал помогать Марат, и это было хорошим знаком. Рабочий начал бороться с недугом.

Наступило время контрольной связи. Неожиданно в микрофоне что-то громко щелкнуло, и Мишин сонливый голос позвал Глухова.

— Слышу хорошо! Как добрались?- ответил Глухов.

— Нормально! Помочились еще дважды, правда, чуть не утопли, а так ничего…

— А что на связь не выходил?

— Дык забыл,- признался, Бакунин.

— Это у тебя первая стадия склероза из трех!- зло отреагировал Глухов.

Бакунин помолчал, потом со смехом ответил вопросом:

— О второй не спрашиваю, а какая же третья стадия?

— А третья, когда срешь, то штаны забываешь снять!- крикнул в трубку Глухов.

— Да вроде пока снимаю!- со смехом ответил Михаил и спросил:

— Что новенького?

— Все старенькое. У меня проблемы. Когда будешь завтра выходить с лодкой, не забудь из аптечки захватить что-нибудь успокоительное… Нервы у меня сдают…

— Ну, уж ты загнул, Василич! Скорее камни в истерике вокруг тебя будут биться… А впрочем… ты шутишь?

— Не шучу, я серьезно!

— Ладно, посмотрю аптечку. В каком-то ведре на лабазе была с гвоздями, поищу утром…

— Но ты, смотри, не проспи! У меня здесь ни жрать нечего, ни испить чаю не из чего,- напомнил Глухов.

— Знаю,- ответил Бакунин…

* * *

Утро едва протиснулось через просветы деревьев, когда Глухов пошел смотреть воду. С вечера он поставил две метки и теперь по ним смог определить, насколько упала или поднялась вода в реке. Метки были далеко на суше. Значит вода упала сильно. Он откатил ботфорты сапог, подошел к перекату и попытался пройти реку вброд. У самого противоположного берега река была глубже, но Глухов почувствовал, что пройти можно, хоть и придется по пояс помокнуть.

Он вернулся к костру. Марат дремал. Не тревожа рабочего, Глухов перенес рюкзаки на другой берег, вернулся мокрый, отжал одежду. Сушиться было бесполезно. Небо с запада начало опять затягивать тучами. Глухов понял, что надо воспользоваться малой водой и перетащить рабочего. Не ровен час, вода может подняться снова. И он осторожно растолкал Марата.

Перед тем как шагнуть в воду Марата опять забила мелкая дрожь. Геолог не мешкая, подхватил его на спину и пошел в воду. У противоположного борта реки он споткнулся о валун, и чуть было не упал, но успел все-таки сохранить равновесие, поставив на мелкое место Марата. Тот, отчаянно вцепившись в своего начальника, не отпускал его. Александр потерял равновесие, и они оба упали в воду. Отчаянным рывком Глухов освободил шею и вышел на берег, таща за собой рабочего. У того начался острый приступ истерики. Глухов несколько раз ударил его по щекам, встряхнул, пока тот не пришел в себя…

К назначенному времени Бакунина на берегу не было. Глухов нервничал. Он не мог уйти от этого места, поскольку тогда они могли разойтись. Михаил со своей группой тогда будет вынужден прочесывать долину, разыскивая его с рабочим. А это приведет к новой потере времени. А Глухову не хотелось его терять. Потому и ждал. Бакунин появился только к полудню. Он просто проспал. Глухов отозвал в сторону Михаила и шепотом сказал:

— Так поступают со своими товарищами подонки. Запомни мои слова, Михаил Семенович… Принес лекарства, что просил?

— А на хрен они тебе!

— Не мне, Марату. Его лихорадит. Кажется у него психический срыв какой-то.

— Да брось ты, Василич! Он притворяется, а ты вокруг него на цирлах бегаешь. Нагрузить на него побольше, сам побежит!

Но когда он подошел к Марату, понял, что с рабочим творится неладное. И всячески по дороге к Амурскому помогал рабочему справляться с недугом. Иногда просто брал его в охапку и перетаскивал через протоки.

На стоянке Амурского Глухов нашел в аптечке димедрол и уложил марата в сухой спальник. Сам проспал до следующего утра. Когда вышел из палатки, на пне перед ней лежала связка налимов, хариусов.

«Вот вся натура Бакунина! Вместо того чтобы лопатить и анализировать материал, делать наметки маршрутов, готовить продукты, снаряжение к переходу в верховья ручья, он ночью рыбачил, а сейчас явно дрых в своей палатке, а, значит, ему следовали и рабочие»,- мысленно ругал старшего геолога начальник и, взяв кукан с рыбой, пошел ее чистить. Напряжение и усталость прошли, хотелось есть. И этот день для Глухова был потерян. Потому и не будил никого. Он жалел всех, но не жалел себя.