К весне, как только немного отпускали морозы, в конторе экспедиции начиналась суета рыбаков. Каждую пятницу к концу рабочего дня они «кучковались» или организованно «выбивали» у начальства транспорт. Иногда раскошеливался и профсоюз, оплачивая расходы на автобус, который давали на целый день. Любителей подледной рыбалки было немало. Глухов был одним из них. И когда было уже ясно, что транспорт будет, все отправлялись домой и готовились к субботе. Каждый раскладывал свои рыбацкие причиндалы и тщательно подбирал блесны, мормышки, одним словом, ладил удочки.

Глухову нравилась даже сама процедура собирания на рыбалку. Он доставал пахнущий прошлым полем рюкзак, втискивал в него рыболовный ящик, точил ножи бура, мастерил запасные удочки. Мастерски укладывал все, чтобы ничего не поломалось в суете. Вставлял бур в войлочный цилиндр для сохранности ножей, прилаживал удлинитель к буру, так как толщина льда иногда доходила до двух метров. И когда все уже было готово, сложены котелок и харчишки на день, в угол коридора складывал зимнюю одежду. Получалась внушительная гора снаряжения.

Перед рыбалкой обычно спал плохо. Хотя и настраивал будильник, но после полуночи просыпался через каждые четверть часа. Пока, вконец не измучившись от бессонницы, вставал, пил кофе и когда подходило долгожданное время выходил на улицу.

Несмотря на то, что было ниже минус тридцать, у конторы толпился народ.

— Если Глухов пришел, значит с рыбалкой глухо!- приветствовал его геофизик Лазарев.

— Глухова на стадион пусти, он лунку пробурит и там рыбу поймает!- вслед сострил геодезист Горюнов.

Балагурили.

Что-то Виктора Порфирьевича нет,- заметил кто-то.

— Он, наверно сегодня у стенки спал, через жену не перелез,- подхватил опять Горюнов.

Из-за угла вырулил автобус. Народ засуетился с рюкзаками, бурами. Расселись. И когда уже водитель закрывал переднюю дверь, в тумане из-за угла выскочила фигура Щегляка. Запыхавшись, он протиснулся в автобус, поставил в проходе рыболовный ящик и сел на него.

— Все?- спросил водитель.

— Кто хотел уже здесь, а кто не захотел, те спят,- пробасил через нос Щегляк. Все засмеялись.

Автобус вырулил на дорогу и понесся по Сосыльской трассе.

— А что сам-то опоздал,- с ехидцей спросил Щегляка Пал Палыч Кузьмин.

— У стенки спал,- под общий хохот ответил Щегляк.

Это был самый удачливый рыболов. Равных ему по удачи, по настырности искать рыбу, бурить не было. При этом в отличие от всех, он не пользовался буром. Он долбил лунку пешней, иногда даже быстрее, чем те, кто скважину проходил буром. Поэтому к пешне относился особо. Она, сделанная из железного уголка, была закалена и наточена как бритва.

Однажды ему на день рождения подарили ледобур. Он обрадовался и в первой же рыбалке решил испробовать его. Но на всякий случай захватил с собой и пешню. Но то ли неправильно заточил ножи, то ли не приспособился бурить, но как только бур у него, что называется, не пошел, он в сердцах со словами: «советское производство!»- ударил им об лед и выбросил его. Обнажил пешню и больше никогда не прикасался к буру, считая его «выдумкой империалистов».

— Виктор Порфирич! Сегодня будет клев или нет? – обратился к нему начинающий рыболов – геолог на двухсотке Женя Мозалевский.

— Это Босенко знает,- прогундосил Порфирич.

— Не прибедняйся, хрыч старый,- ответил, было, задремавший его вечный напарник и оппонент на рыбалке геодезист.

— Так все же?- повторил вопрос Женя.

Все давно знали, что ответит Щегляк, потому притихли и молчали. Мотор автобуса мерно гудел, кое-где на колдобинах подбрасывало.

— Не будет сегодня клева!- ответил Щегляк.

— Это почему же?- настаивал Мозалевский.

— А потому, что когда я проснулся, у меня член был налево. Вот если бы он упал направо, тогда клев был бы отменный!

Грохот смеха прокатился по автобусу.

— А если не налево и не направо?- не унимался Женя.

— Тогда не хрен на рыбалке делать, женой надо заниматься…,- уже хохотнул и сам Щегляк.

Еще солнце не встало над застывшими в снегу елями, выстроившимися как часовые стеной над обрывистым берегом Алдана, когда автобус вырулил на середину второй ямы Сосыльской протоки. Именно сюда чаще всего и приезжали геологи рыбачить. Во-первых, недалеко, во-вторых, клев был почти всегда гарантирован тем, кто неустанно бурил и искал рыбу. А в протоке водился и хариус, и сиг, и щука, и налим, и сорога, и ельчик. Редко попадались ленки и таймешата. Но сюда ездили в основном за окунем. Он брал активно на протяжении всей зимы, особенно по перволедью и перед ледоходом.

Протока была огромной и дюжина рыбаков рассредоточилась быстро по своим излюбленным местам. Чаще рыбачили группами.

Глухов любил рыбалку не только за то, чтобы поймать рыбу и отведать свежанины, он уходил на нее для того, чтобы отдохнуть от камеральной суеты, почувствовать приближение весны, натрудить руки, попить у костра чайку, припахивающего дымком. Потому уходил далеко от всех, чтобы не слушать байки, мат, иногда срывавшийся у тех, кто зацепил блесной корягу, а то, загнав бур, не мог его вытащить. Любил, чтобы никто не мешал думать и любоваться белизной снега, красотой застывшей одетой в снежные шубы тайги.

Но сейчас он не спешил, решил попробовать пробурить около берега. Снял рюкзак, развернул бур. Остро отточенные ножи просто втягивали за собой шнек. Бур легко вошел до полуметра в лед. Глухов вытащил его. Ударом валенка освободил от ледяного крошева шнек и опустил бур в лунку снова. Еще прошел столько же. Опять выбросил снег. Затем, услышав знакомый глухой звук приближающейся кромки воды, дошел до нее, чуть опустил бур ниже и резко вынул его. Вода по инерции выбросила шугу льда на поверхность, и лунка осталась чистой.

Он вытащил удочку. Полез в наружный карман и достал замороженный глаз окуня с предыдущей рыбалки. Отогрел его в ладони. Ловил только на глаз. Бросив блесну в воду, стал потихоньку опускать ее, чуть подергивая. Не дойдя до дна, блесну что-то ударило. У Глухова замерло сердце. Поклевка! Чуть подтянул вверх и почувствовал тупой еле заметный рывок. Вытащил окуня до полукилограмма. Быстро освободив крючок, он вновь опустил блесну на ту же глубину, чуть приподняв ее выше с помощью катушки. Тем самым он как бы «поднимал» стаю выше. Эффект повторился.

Через несколько минут на снегу красовались уже около десятка окуней.

Баканов, начальник отряда по поискам строительных материалов, заметил, как Глухов «вертит мельницу». Так обычно говорили рыбаки, когда замечали, когда кто-то из большой глубины вытаскивали рыбу, наматывая лесу на конец короткого удилища, а рукой подхватывал следующую часть. Потому со стороны это смотрелось мельницей. Заметив, как Глухов один за другим вытаскивал окуней, бросил свою лунку и подошел совсем близко к нему на перехват его окуневой стаи. Начал лихорадочно бурить. Глухов понял, поклевки больше не будет. Шум в другом месте обычно приводит к рассредоточению стаи, и клев обычно пропадает, как только начинают обуривать «счастличика». Так и произошло. Клев прекратился у Глухова, а у Баканова не начинался.

Александр собрал окуней, бросил их в торбу, поднял рюкзак и зашагал параллельно берегу выше по течению. Баканов, видя, что Глухов ушел, кинулся к его лунке.

Глухов решил «оторваться» от Баканова и прошел как можно дальше искать новую стаю. Но когда на новом месте уже почти добурил лунку, почувствовал, что тот сломался как раз по шву надставки.

«Отрыбачился!» - подумал Глухов и присел на ящик. Огляделся. Черные фигурки рыбаков рассредоточились по протоке на противоположной ее стороне. До них было не меньше полукилометра. Ближе всего был Баканов. Он решил подойти к нему и попросить добурить хотя бы эту лунку, чтобы продолжить рыбалку. Но когда подошел к нему и попросил у него бур, тот как отрезал:

— Нет!

Глухов растерялся.

— Да я только добурю лунку и тут же верну!

— Я сказал нет! – И отвернулся.

Глухов был поражен. Он никогда не встречался с тем, чтобы рыбак не мог оказать помощь рыбаку, а тем более геолог геологу. Это было тем более удивительным, что он не раз оказывал различную помощь этому, уже немолодому геологу.

Вернувшись к своей недобитой лунке, Глухов сел на рыболовный ящик и чувство пропавшего дня и рыбалки охватило его. Он даже не пытался подойти к кому-либо другому, поскольку знал, что не откажут. Его поразил сам случай отказа. Он, как ему казалось, знал всех, как самого себя. Но он ошибся. И это злое «Нет!» повторялось у него в сознании.

Баканов ему казался добропорядочным человеком. Он даже был подчеркнуто корректен и вежлив всегда со всеми. Относился еще к той, старой гвардии техников-геологов, которую выпестовал Дальстрой.

«Что стоит за этим «нет!»? Постой-постой! Кажется, я понимаю, что? Рыбалка – это добыча. Это проявление в человеке древнейшего из инстинктов – охотника. Так, так! Ну, какой же зверь уступит свою добычу или поможет ее отобрать у себя! Может именно поэтому среди рыбаков есть тайны, которыми они не хотят делиться. Есть места, которые не показывают другим и нервничают, когда к этому месту кто-нибудь подбирается явно или неявно»…

Глухов понимал, что в человеке уживается две сущности. Социальная и животная. Природа, сотворив биологическую сущность человека, не пошла пестовать его дальше. Продолжил совершенствовать себя сам человек, сотворив в себе, в дополнение к биологической сущности, социальную, став разумным и общественным существом. Тем самым сама природа человека оказалась раздвоенной. В ней, как ему казалось, и кроется одновременно противоречие и дополнение по принципу действия-противодействия. Биологическая, животная, в человеке будет всегда противостоять в нем против социальной сущности, как ее антипод. Тем самым эта борьба противоположностей обеспечит быстрое продвижение человека к социальным завоеваниям, поскольку, в противном случае, если социальное не будет удовлетворять сущности развития, на смену обязательно во весь рост встанет в человеке животное. «Или-или» здесь невозможно, поскольку сценарием природы изначально в человеке заложено животное, которое всегда будет напоминать социуму, что он из него и днем и ночью, где бы и в каком состоянии умственного, научного, технологического развития не находился человек. Естественное в человеке в любой момент одержит верх. Социальное же – нужно каждый день не только закреплять, но завоевывать, пестовать. Поэтому человек обречен развивать в себе социальное, чтобы не превратиться в животное.

Но Глухов никогда не думал, что животное в человеке может проявляться в такой форме… В экспедиции – он человек, на рыбалке – животное…

Он поднялся, собрал рыбацкие пожитки и огляделся. Солнце только-только поднялось над лесом. Разбросанные на фоне снега черные фигуры рыбаков, кажется, застыли в ожидании поклевки. Желание идти к ним почему-то окончательно пропало. Развернувшись, Глухов пошагал по целику¹ к террасе. Ему вдруг захотелось посидеть у костра и напиться чаю.

* * *

— Что-то Глухов раненько на берегу окопался! - произнес Пал Палыч Кузин, кивнув Пушкову в сторону Глухова.

— Чаевничает!- Ответил тот, почувствовав поклевку.

— Действительно!- вторил Горбунов,- главный топограф.- То даже к обеду не дозовешься, а то с раннья дымит костерком. – Клюет у тебя, Палыч?

— Брал окунь, перестал что-то.

— Пойду к Глухову чайку попью. Видно у него тоже глухо насчет клева. Может, уговорю его перейти на первую яму,- сказал Горбунов, и, накинув ремень рыбацкого сундучка на бур, направился к Глухову.

— Не напьюсь чаю, так согреюсь! - Крикнул Горбунов Глухову, поднимаясь к нему на террасу.

— Давай, Юрий Сергеевич сюда! Как раз с пылу с жару,- приветствовал его Глухов.

— Ты что так рано за костерок взялся? – пытал его Горбунов, наливая кружку.

— Бур сломал.

— Ну, подошел бы к любому, в чем проблема?

— Не хотелось мешать никому. Все-таки на зорьке самый клев,- отвечал Глухов.

— Ну а как насчет первой ямы?- Намекнул Горбунов на возможность рыбачить там.

— Я смотрю положительно. Но бура-то у меня-то нет!

— У меня же есть? – удивился Горбунов.

Глухов посмотрел на него, как бы изучая возможность продолжения рыбалки, и согласился. Про себя же подумал. «Вот и у меня охотник опять прорезался. Не хочется мечтать на рыбалке, хочется рыбу ловить…».

— Ладно, пей чай и пошли! Глядишь, там клев лучше будет.

До первой ямы километра полтора. Но идти по целику – непростая задача. Снег выше колен. Где проваливался, а где уже наст держал ходока. Поэтому шли поочередно. То один впереди, то другой. Наконец, добравшись до ямы, попадали на снег и отдышались.

— Ну, если поклевки не будет, назад не пойду. Буду выходить к дороге и там ждать автобуса,- сказал Горбунов и начал бурить лунку там, где отдыхал.

Пробурил быстро и передал бур Глухову. Тот не торопился бурить. Смотрел, как блеснит Горбунов.

Не клевало.

— Какая глубина, Юрий Сергееич?

— Мелко. Метр воды подольдом.

Глухов взял бур и пошел на середину ямы. Откинул ногами снег. Забурился. Опустил блесну под лед и остановил ее. Неожиданный тупой рывок заставил его потянуть блесну назад. Удочка согнулась. Тогда он перехватил лесу и осторожно начал тащить. Рыба плотно вошла в лунку и еле-еле проходила в отверстие. Вода из лунки пошла верхом и вот уже в ногах у рыбака почти килограммовый окунь…

— Юра! Изподольда блесни! Стая подольдом. Вывернул почти на килограмм…- Вот, кажется, второй пошел…

— Ну, давай, хоть ты лови! У меня глухо!

— Юра! Бури лунку в десяти метрах от меня по фарватеру, на глубине. Здесь тьма окуня,- крикнул Глухов, показывая только что вытащенного из лунки красноперого большеротика.

Где только взялись силы у Горбунова. Отмерив от Глухова метров десть, забурился и повторил его маневр. Попытка была удачной. Сразу вытащил окуня также изподольда. Стая, казалось, прижалась ко льду и жировала мальком под ним, потому как глубина в яме местами доходила до пяти метров. Глухов по опыту знал, что именно так кормится окунь. Собирается в огромную стаю и неожиданно всплывает. Мальки, подпертые под самый лед, оказывались пленниками хищников. И тут начиналась жировка. Одни окуни схватывали живца и уходили вглубь. Другие всплывали, сменяя друг друга. В таких случаях только успевай. Стая движется. Не будешь изворотливым – мало поймаешь. А потом стаю искать снова придется, то есть бурить…

— Давай, Юра, давай! – Покрикивал Глухов, а сам уже тащил другого окуня. За ним последовала поклевка у Горбунова.

Минут через двадцать клев как обрезало. Стая ушла в сторону. У Глухова зарылись в снег и уже подмерзали полтора десятка великолепных экземпляров. У Горбунова – чуть больше. Повторили маневр. Клев продолжался.

Через два часа профиль по фарватеру ямы насчитывал уже до десятка лунок, около которых по десятку, а то и более на снегу краснели перьями большеротики, да какие!

— Хватит! – Крикнул Глухов и повалился на снег.

— Не хватит, а еще!- ответил Горбунов, показывая на два килограмма вытащенного из лунки налима.

— Так не честно, Юра! Я тоже налима хочу!

— Бури, родной! На глубине взялся…

Но Глухов уже потерял всякий интерес к рыбалке. Рыбы было много, а больше ему было просто ловить не к чему. Опять появилось желание испить чая.

— Ладно, Юра, ты рыбачь, а я пошел чайку сварю!

Сверху террасы была видна вторая яма. Рыбаки, кто на льду, а кто на террасе скучковались. Торчали в снегу около лунок буры. Дымили костры прямо на льду. Это было время, когда уставшие бурить лед рыбаки, собирались, доставали снедь всякую, а кто из-за пазухи и бутылочку, дабы не перемерзла но холоде. И пошло и поехало. Глухов это знал и, представляя, что сейчас там происходит, улыбнулся себе.

Геологи отдыхали от недельной суматохи, от быта и других забот. Дышали морозным, но уже прогревающимся солнцем воздухом. Стояла та удивительная тишина, когда дробный стук дятла как автоматная очередь раскатывался далеко по протоке, а синицы питюкали звонче – уже по-весеннему.

Глухов нежился у костра, подставив солнцу лицо. Полы «пурги»² расстегнуты, а ватные штаны на солнце парили испариной. Сохли. Послышались шаги, и Юра с размаху опустил задницу в снег. Широкие полы расстегнутого его кожуха не дали провалиться ему глубоко.

— Жарко!

— Скорее тепло,- ответил Глухов.

— Ну что, Василич, идем к нашим?

— Пойдем, только чаек попьем, да закусим.

— А давай, Василич, разыграем наших? Рыбы у нас много. Вытащим рюкзаки к дороге. Возьмем только буры, да сидушки и прикинемся несчастными. А потом на обратном пути втащим в автобус рюкзаки – пусть посмотрят, а?

— Давай! И послушаем мудрые советы по поводу того, как ловить и почему нельзя отрываться от коллектива…

* * *

Эй, глянь-ко! Глухов с Горбуновым тащатся по целику к нам. Знать нарыбачились, набурились! - крикнул Бакунин, закусывая капустой выпитый глоток водки.

— Да, намытарились, видно, рыбачки, ответил Круковский, протягивая Пал Палычу кружку. – Не задерживай, дорогой!

Подошел Потана – радиометрист экспедиции. Порылся в своем рюкзаке. Вытащил крупную селедку. Петр Андреевич Сафронов обрадовался:

— Давай, Василий Семенович! Солёненького хочется!

— Нет, братцы, вон там томится Босенко. Я ему хочу клев устроить.

Все посмотрели в сторону поникшего геодезиста. От выпитого и на солнышке его, видно, разморило. Он уронил голову в отворот кожушка и спал, не выпуская из рук удочки. Потана осторожно подошел к нему, вытащил из лунки лесу, зацепил на блесну селедку с подвязанной гайкой и опустил в лунку. Вернулся к собравшимся, и, пропустив глоток водки, крикнул:

— Босенко! Тяни, клюет проклятая!

Босенко вздрогнул и, видимо, почувствовав тяжесть на крючке, спешно началал крутить удочкой мельницу. Глубина была большая, гайка тяжелая, а селедка по ходу явно сопротивлялась подъему. Геодезист занервничал. Хотел подняться. Но то ли валенки ко льду от долгого спанья примерзли, то ли потерял равновесие, завалился на снег, продолжая вытаскивать свою «удачу». Наконец с усилием поднялся, выдернул блесну, на которой болталась селедка с гайкой. Народ повалился со смеху. А Потана, как ни в чем не бывало, крикнул:

— Ну что? С удачей тебя, дорогой!

Босенко сплюнул, буркнул что-то и, отцепив селедку, хотел, было, выбросить ее, но передумал и положил ее в рыбацкий сундучок.

— Плакала твоя селедка, Потана!- сказал, смеясь, Петр Андреич.- Бабка дома ему «под шубой» теперь ее заделает.

Подошел Щегляк. Устало воткнув пешню в лед, произнес, гундося:

— Говорил, что если хрен налево, значит, не будет клева. Не поверили. Вот и пожинаем плоды!

Из рюкзака торчали два хвоста приличных размеров налима.

— Ну, ты, Порфирич, даешь! А это что, приоткрыв его рюкзак, спросил Сафронов:

— Мальки несчастные попались какие-то, а ты уже и позавидовал.

— Ни хрена себе мальки!- и приподнял одного налима килограмма на три.

— О-о-о!- загудел народ и обступил рюкзак Порфирича. Кроме двух крупных налимов у него было десятка полтора хороших окуней.

— А ты, говоришь, клева нет! За полдня наворочал столько!- воскликнул Потана.

— Кто не бурит, у того не ловится!- назидательно ответил Щегляк, вытаскивая еду из-за пазухи, присаживаясь к остальным.

Все расселись по своим местам и продолжали чаевничать.

— Рыба прет, а вы чаи гоняете!- сказал, тяжело дыша, подошедший Горбунов и тяжело опустился на свой рыбацкий ящик.

— То-то и видно по ящику. Опустил, а он аж зазвенел. Глухо?- спросил Сафронов.

— Как в танке!- подтвердил Горбунов, наливая кружку чая из термоса Сафронова.

— А у Василича?

— Тоже!

— Я говорил, на первой ничего не будет! Тут хоть по десятку-два поймали, а вам теперь дома нужно будет оправдываться, что не где-нибудь, а на рыбалке были.

— Глухову что! У него не перед кем оправдываться, а вот тебе, Юрий Сергеевич перед Ларисой явно придется ответ держать,- хохотнул Пал Палыч.

— Да на первой яме отродясь рыбы не было!- подытожил Миша Бакунин.

— Кто не бурит, тот не ловит!- гундосил под Щегляка Глухов, подходя к костру.

— То-то и видно, что набурился,- съехидничал Сафронов.

— А там, под тем берегом кто сидит?- спросил Потана Горбунова.

— Баканов.

— А у него как?

— Он завтра скажет. Ишь, отвернулся! И виду не подаст: ловит, не ловит – не узнаешь. Что за натура!

Солнце пошло к вечеру. Многие сворачивали удочки и потянулись к автобусу. Клева не было. Лишь самые стойкие и заядлые не сматывали снасти и до последнего ждали удачи, но уже позевывали и тоже поглядывали в ту же сторону.

Глухов решил «пройтись» по лункам, оставленным рыбаками. Остановился у давно кем-то пробуренной и уже покрытой ледком лунки. Ударом пятки валенка пробил лед и опустил блесну. Глубина была большая. Опустил ее до дна. Постучал о дно и приподнял. Опять постучал. Тишина. Ноги уже гудели от ходьбы, и он решил присесть на бруствер подмороженного наста. Опять опустил блесну. И тут почувствовал резкий рывок.

«Так окунь не берет. Налим что ли? А можект сиг?- подумалось Глухову. Рыбина шла тяжело.

«А ведь леса у меня тонкая, черт! Как бы не сорвалась удача моя…».

Он стал осторожно подтягивать рыбу к лунке, чтобы завести в скважину. Не удавалось.

«И впрямь сойдет. Хоть бы посмотреть на нее, что за рыба?»…

Наконец он почувствовал, как рыба вошла в скважину, из нее уже начала выливаться наружу вода.

«Ну, милая, еще немного!… Ох, какой красавец! Ленок!…

Глухов видел, как уже последний рыбак потянулся к автобусу. Он с сожалением смотал удочку, взял под жабры ленка, весившего не меньше полутора килограмм, и тоже поспешил к автобусу.

— Ни хрена! Ты где нашел?- прогундосил Виктор Порфирич, когда Глухов протиснулся к своему сиденью.

— Кто-то обронил, но не признается,- засмеялся Глухов. И, повернувшись к водителю, сказал:

— Возьми, Леша! Что мне с ним одним делать! А тебе добавка к твоим окуням.

— Да, Глухов! Разучился ты ловить рыбу с Горбуновым,- сказал Сафронов. И с издевкой продолжил:

— Может тебе штук пять дать на ушицу?

— Нет, Андреич! Спасибо. Я уж как-нибудь обойдусь. Ты уж лучше Горбунову отдай,- и подмигнул ему.

— Отдай, отдай! А то его Лариса домой не пустит,- засмеялся Щегляк.

Автобус выехал на дорогу подошел к первой яме.

— Остановись, Леша, мы рюкзаки возьмем! - попросил Глухов и вылез. За ним Горбунов. Когда они еле втащили рюкзаки, из которых выглядывали крупные экземпляры окуней, а у Горбунова даже высовывалась голова крупного налима, рыбаки рты раскрыли.

— А ты говорил, что Глухов и Горбунов не рыбаки! – повернулся к Сафронову Потана. Это ты, старая перечница, специалист по ершам. Смотри, наворочали!- восхищенно заключил Потана. - Килограм по двадцать не меньше…

— Ну что, Андреич, дать десяток на ушицу?- обратился к Сафронову Горбунов?

Все засмеялись.