Александру не хотелось вставать. Его взгляд блуждал по книжным полкам, по нише, в которой беспорядочно были сложены камни, образцы руд и минералов, запылившиеся от времени ракушки, аммониты минувших геологических эпох. Мысли были какими-то вялыми, не конкретными. Выхватывали обрывки событий последних дней.
Отпуск за три года – это не отпуск – это целая жизнь без ощущения того, что тебе надо полгода вставать по часам, куда-то идти и что-то делать.
Глухов долго не был в отпуске и теперь отсиживался в Москве. На юг лететь не хотелось. Хотелось просто читать, спать, гулять и ходить в гости.
Правда, в гости он не любил ходить так, как ходят обычно люди. Где едят и пьют. Где рассказывают и расспрашивают, что и как? Ему нравилось внезапно нагрянуть к кому-нибудь из своих друзей под субботу и где-нибудь на кухне отвести душу воспоминаниями. А помнишь?…
Но отпуск кончался, и он спешил к себе домой. Да! Именно домой. Московская квартира ему была только квартирой, не домом. Куда он все-таки любил приезжать отдыхать или наведываться, будучи в командировках. Его дом был там, где вечная мерзлота, вечные комары, нескончаемые дни и ночи без границ. И, несмотря на свое одиночество, нежелание второй раз испытывать семейную судьбу, он не хотел расставаться с квартирой. Но всегда спешил к тому, северному дому, где одиночество его тонуло в нескончаемых проектах и полевых отчетах, необходимости писать статьи в журналы и, таким образом, заниматься прикладной наукой. Александр даже не мог сказать, любил ли он свой северный дом. Но почему-то всегда спешил возвратиться в него: из отпуска ли, командировки ли, поля.
Вспомнил женщину, которую он увидел случайно в окне дома напротив остановки, возвращаясь из тепленькой компании осевших уже в Москве давнишних друзей. Она тогда смотрела на него из окна на остановку, где он стоял и ожидал автобуса, и почему-то улыбалась. Странно, но он почему-то помахал ей рукой. Еще более странным показалось ему, что она ответила тем же. Тогда он махнул рукой, указывая на скамейку. Она смотрела на него и продолжала улыбаться. Он махнул настойчиво несколько раз. Она в ответ кивнула и минут через десять около него возникла фигура женщины. Ей было за тридцать. Высокая – его роста. В длинном пальто. И если бы не ее улыбка, не узнал бы.
— Здравствуйте, это вы? Вы оттуда? – и он показал на окно.
Она кивнула.
— Тогда погуляем?
— Погуляем,- непринужденно, как старому знакомому ответила она, и взяла его под руку.
Он не знал что говорить. Шли молча. Потом он остановился, повернулся к ней, спросил:
— Кто вы!
— Не знаю…
?…
— Я тоже не знаю,- ответил он.
Рассмеялись.
Бродили долго в окрестностях ее квартала, болтали, смеялись. Познакомились. Обоим, это он почувствовал сразу, было как-то легко. Пока она вдруг встрепенулась и торопливо сказала.
— Ну, вот и все! Мы были нужны друг другу на малость, на короткое время. Оно ушло уже. Пора!
— Почему? Почему прошло время? Оно только наступило!
— Нет, нет! Я просто сумасшедшая, что вышла к незнакомому мужчине. Понимаете, Саша, мне было плохо и мне надо было…
— Понимаю, Валя,- ответил он.
— Я смотрела в окно,- не слушая его, продолжала она,- и увидела вас. У вас лицо было, понимаете, какое-то настоящее, каких не часто видишь. Правда, правда! У вас оно было каким-то одухотворенно независимым что ли?… Мне сразу показалось, что вы знаете, для чего живете, понимаете? Сейчас очень мало таких людей, Саша.
— И вы с третьего этажа заметили это?
— Вы не поверите, да! Я почему-то, глядя на вас, поверила, что есть люди, которые знают для чего все это?
Она повела руками, показывая на огни ночного города.
— И для чего же?
— Не знаю…
Она задумалась. Потом неожиданно предложила:
— Я позвоню тебе, можно?- как-то сразу переходя на «ты», попросила она.
— Зачем звонить, пойдем ко мне!
— Нет, нет!- испугалась она…- Не сегодня. Я должна понять, что происходит со мной. Дай мне, пожалуйста, твой телефон?
Он достал визитку и написал на обороте. В свете фонаря она прочла номер телефона и, повторив его трижды, как молитву, вернула визитку.
— Оставь себе, ты же забудешь!
— Нет, теперь не забуду. Прощай! И она быстро вошла в подъезд.
Глухов ждал звонка несколько дней. Стал беспокойно спать. Ему все чудилось, что вот-вот зазвонит телефон. Но он не звонил. Он нервничал и почти никуда не выходил. Боялся пропустить этот звонок.
Телефон зазвонил однажды утром.
— Это я,- прошептал в трубке её голос.- Ты сможешь прийти ко мне? – Она назвала номер квартиры.
— Когда?
— Прямо сейчас…
Их странное знакомство длилось не больше недели. Они ни о чем не расспрашивали друг друга, но кажется, знали всю жизнь…».
Потом она была у него.
Вспомнил ту ночь…
…Он вошел в неё не сразу, а осторожно, как бы узнавая её, и, подчиняясь её чувству теплоты и истомленного целой вечностью желания, хотел как можно глубже ощутить очарование в падении в невесомость счастья. Он входил в неё как в теплую вечернюю воду косарь, изможденный зноем, утомленный запахом сена, наслаждаясь теплотой навзничь упавшей к ногам реки. Он оттягивал желание полного погружения в эту реку чувств совсем, желание достичь дна и, оттолкнувшись от песчаного пода, проплыть под водой как можно дольше. И она в нем, и река чувств, плыли и плыли в известную и никогда до конца не познанную сущность времени и пространства, где они не пересекались, но были едины и бесконечны в своей восторженности и греховности расширяющейся вселенной чувств.
Потом лежали долго рядом, почти неподвижно, только соприкасаясь. Лежали уставшие, словно медленно всплывающие на поверхность уже зеркальной глади спокойной реки. Река, женщина и он слились в единстве умиротворенности и какого-то Начала, у которого не знали, будет ли Продолжение… Скорее сознавали, что не будет, потому лежали рядом тихо, не шелохнувшись, боясь вспугнуть мгновение еще продолжавшегося падения в никуда.
…Он долго смотрел в потолок на причудливые узоры наклеенных обоев. Рисунки то разбегались, то соединялись неожиданным выходом из лабиринта линий и затем снова терялись и расплывались в беспорядочности тонов красок в свете чуть пригашенного торшера. Ему сдавалось, что он теряет сознание от невозможности остановить замысловатые переплетения узоров. Падая в пустоту, он не ощущал падения и головокружения, одновременно не ощущая ни себя, ни пространства, ни течения времени. Эти мгновения, которые ему были знакомы еще с детства, были действительно мгновениями, но погружение в них представлялось уже почему-то вечностью.
Мгновение и вечность… Может в этом и есть истина, такая ускользающая, но всепроникающая в момент погружения в самого себя и в эту безграничность ответного чувства, не требующего ничего, кроме такого же чувства, одновременно отдавая их друг другу и, принимая их…И в этой одновременности лежала бездна, нет, не бездна, а бесконечность общности мгновения и вечности. Бесконечности Ничего и неограниченности Всего…
Они входили друг в друга еще и еще. И, казалось, уже не чувствовали даже соприкосновений, опоры в бездне пространства всепроникающего всего. Они были духом, обрушивающим и уносящим в бесконечность все, возврат из которой был только вздохом сожаления, что это все же долго продолжаться не может…
…Проснувшись, он сразу ощутил, что она ушла. Мысленно он был благодарен ей за этот уход. Не надо было говорить что-то такое, обязательное в таких случаях. Находить или подбирать слова, в которых наверняка не было бы того, что было там, в невесомости этого вселенского падения друг в друга.
Поднялся. Бесшумно раздвинул шторы, как бы боясь спугнуть нечто еще присутствующее в пустоте комнате. Опять мысленно поблагодарил ее, что дала поспать.
За окном уже день удалялся на покой. Александр поразился тому, как долго спал. Еще более странным казалось то, что он не ощущал выхода из сна. Мнил себя таким, каким обычно чувствовал в момент нахождения решения проблемы, над которой бился долго, и теперь вот она, уже не существует. Надо только оформить мысль в какой-то строгий порядок, чтобы понять сущность открытия… Его настоящим открытием было открытие самого себя в ней. Она – это был он! Он бы также наверно поступил, если бы проснулся первым в постели у неё. Но вряд ли смог бы уйти, не попрощавшись, не назначив новой встречи или уединения. Поскольку тогда бы возникла необходимость продолжения еще чего-то большего, которого он не мог предвидеть.
«Я бы не мог поступить так, потому что не смог! Не смог потому, что не знал как? А она знала, поняла до конца то, о чем я только догадывался. Что мне именно нужно после пробуждения… Ощущение одиночества…
Александр силился почему-то представить себе в момент ее ухода лицо. Улыбающимся лишь уголками губ? Нет, нет! Чувственно не выраженным с устремленным взглядом вовнутрь него, спящего и не видящего ее. Так, так! Вот в чем вопрос, вот в чем дело… Она вышла из него как дух, чтобы оставить лишь нереальность ощущения своего присутствия в нем. Без слов, без объяснений. Именно поступком…
Нет! До этого его собственное сознание не могло дойти. Хотя мысленно Глухов желал именно такого окончания романа…
И тут же почему-то ему показалось, что вообще-то ничего не было, а был просто сон. И входил в теплую летнюю ночную воду он, мнимый косарь. А она – мнимая река. Вот и все!
Глухов осмотрелся. Вон на столе она оставила свою половинку яблока, к которому лишь прикоснулась… Да нет же! Это не было сном. И у него возникло страшное желание, чтобы она вернулась, не канула вникуда.
Он позвонил ей. Она пришла. Спокойно склонила голову ему на плечо. Так стояли недолго. Потом положила в кухне сумку с какой-то едой, и к которой они не прикоснулись. Ушла в ванную. Скоро вернулась. Юркнула под одеяло к нему. А дальше все повторилось сначала…
И снова он себя спрашивал, не сон ли это?
На кухне действительно нетронутым лежал пакет с какой-то снедью. И это, наконец, вернуло его к реальному ощущению произошедшего. И он почти уже сожалел, что это была реальность. Теперь он должен ей позвонить и что-то сказать. Что?
От неожиданно зазвонившего телефона он вздрогнул. «Это она!». Поднял трубку: «Она!». Он почти не осознавал, что она говорит, потому что он наверняка позвонил бы ей только вечером или вообще на следующий день. Она же позвонила первой и просто сказала: «Спасибо тебе за мое падение вникуда!». Да, да. Так и сказала. Она чувствовала то же самое, что и он…
Зуммер попискивал, когда он догадался, наконец, положить трубку. Он не успел сказать в ответ ничего.
Когда стемнело, у него возникло желание пройтись по ночному городу. Квартира почему-то теснила и выталкивала его наружу. Ему нужен был какой-то выход из положения, в котором не хотелось долго оставаться. Положение неопределенности или даже падения в какую-то пустоту.
Прежде, чем выйти из квартиры, у него возникло желание позвонить ей. Позвонил. Но она к телефону не подходила. Он послонялся одетым взад-вперед по комнате. Наконец вышел из дома.
На улице дул пронизывающий ветер. По асфальту все двигалось ему навстречу: листья, обрывки каких-то газет, конфетная фольга, окурки. Было холодно, сыро, грязно. А на душе почему-то тошно. Он шел навстречу ветру вникуда.
«Подожди, куда это я? Ах, да!
Меня ноги несут к ней. Зачем? Действительно, зачем? Между нами ничего не было такого, чтобы теснить себя обязательствами. Тем более после такой ночи спешить. Зачем?».
Его окликнули два низкорослых, но достаточно крепких парня.
— Мужик, дай закурить!- Промямлил один.
— Не курю,- ответил он.
— Врешь, у тебя есть! - Начал наступать на него второй.
Глухов повернулся к нему и так уверенно подался вперед, почти наступая на наглеца, что тот отпрянул и мелкими шажками засеменил на другую сторону улицы. За ним последовал сотоварищ.
«Черт, а ведь они могли раздеть или избить»,- подумалось ему. И он быстрыми, но уверенными шагами подошел к остановке автобуса.
Выйдя из автобуса, он посмотрел на серый многоэтажный корпус.
«Где же ее окно? Кажется вон то. Странно! Оно не светилось».
Зашел в подъезд и спугнул какую-то парочку. Позвонил в ее дверь. Потом еще и еще несколько раз. Никто не открывал.
Вышел на улицу. Накрапывал мелкий дождь. Странное ощущение пустоты постепенно выталкивало из нутри все, даже мысли.
Не спалось.
Еще позвонил ей по телефону.
Никто не подходил к нему.
Блуждающий по комнате взгляд зацепился за спортивную сумку. Это он собрался лететь завтра в Якутск.
«Почему завтра?»
Взглянув на часы, Глухов сообразил, что до вечернего рейса оставалось чуть больше трех часов.
В самолете пустота отступила. Появилась способность мыслить.
«Итак, я улетел, не попрощавшись. Но ведь и она не попрощалась. К тому же исчезла куда-то. Куда? Какая разница куда? Это ее личная жизнь. А что же я? Опять в свою старую конуру в экспедиции, где проблема выживания с наступлением холодов приобретает уже осязаемое значение. На дворе конец октября.
Стюардесса тронула его за плечо:
— Будете кушать?
Глухов отказался и мысленно вернулся к воспоминаниям.
Она не была красавицей, но ее одухотворенное лицо, почему-то нравилось ему. В последнюю ночь, когда он видел ее обнаженную у стены, она казалась ему воплощением очаровательности незаконченного замысла художника…
«Нашла ли она что-нибудь во мне? А я в ней? Что же я, в конце концов, ищу в жизни? Себя? Или мифическую страну Шамбалу? Найду ли ее, чтобы сбросить с себя груз неопределенности поиска того, что не терял и что, может, нельзя приобрести? Может то, что я ищу – во мне? И есть я? Мечущийся и не приставший к тому берегу, где кипит жизнь, а я просто ее не понимаю?».
