Глухову позвонила секретарша начальника экспедиции:
— Александр Васильевич! Поднимитесь в приемную, вам телеграмма.
— Прочти Анечка!
— Неудобно как-то, она личная…
— Анечка, читай! Пусть личное станет достоянием общественности!
— Хорошо, слушайте! – Анечка зашелестела бумагой. – Из Москвы: «Если сможешь, позвони. Оля».
— И всё?
— Все!
— А кто такая Оля? – юродствовал Глухов.
— Ну, знаете, Александр Васильевич, вам лучше знать!
Секретарша положила трубку.
«Странно! – думал Глухов. – Я столько раз звонил ей, а она как в воду канула. Странные эти женщины… Кажется, все знаешь о них, ан нет! Они лучше нас знают, когда звонить…».
Глухов часто думал о днях, когда-то проведенных в Москве с женщиной, которую не мог выбросить из памяти. Мимолетное случайное увлечение вдруг переросло в какое-то глубокое чувство, которого он не испытывал давно. Вначале звонил часто. Потом реже. Но если вначале заказывал переговоры так, чтобы поболтать, то позже уже с каким-то затаенным дыханием жаждал слышать ее голос. Но трубку никто не брал. И тогда Александр долго ходил по комнате. Не работалось, не отдыхалось, не читалось…
Мысли о ней становились навязчивыми. Все что связывало с Олей – вспоминал до мелочей, и ему было почему-то хорошо в это время. А однажды она даже приснилась ему, когда уходила от него. Первый раз… Правда, он не видел тогда, как это было на самом деле… В действительности он тогда спал. Но во сне, видел, почему-то, себя и ее как бы со стороны. И это ему показалось совсем уже странным… Как она посмотрела на него спящего, встала. Откинула черные волосы назад, легонько покачав головой. Обернулась и вновь посмотрела на него, спящего. Он видел ее волосы… Не естественно длинные, ниспадающие на обнаженное тело, как бы растворенное в полумраке и превращенные в сам полумрак. Но волосы видел явственно. Потянулся к ним. Руки хватали воздух. Он приподнялся и снова потянулся уже к ней, в надежде взять ее за руку. А она ускользала… Женщина кружилась по комнате. Брала яблоко и, надкусив его, протягивала ему. Александру хотелось придержать ее руку, но он не мог оторвать свое тело от постели, словно вдавленное в неё. И… Оленька уже растворялась в дверях…
Александр сидел у себя дома и ждал. Смотрел на электронные часы, отсчитывающие мерные удары текущего времени, как биение его сердца. Секундная стрелка тащилась круг за кругом медленно, словно испытывала его выдержку.
«В течение часа! С ума сойти… Что же это за связь такая?…».
Глухов нервно набрал номер дежурной телефонистки.
— Я заказывал…,- начал, было, он.
— В течение часа! – буркнула в трубку телефонистка. – Ожидайте!…
Александр откинулся в кресле. Глаза по-прежнему упирались в циферблат часов.
«Черт! В Москве только четыре утра,- вдруг сообразил он. – Я же разбужу ее! Может перенести заказ?… Нет! Она просила телеграммой. Значит ждет…».
От пронзительно зазвонившего телефона Глухов вздрогнул и схватил трубку.
— Два – четырнадцать – девятнадцать?
— Да!
— Заказывали Москву?
— Да!
— Соединяю… Говорите!
— Оленька!?
— Саша, прости меня, что я так, телеграммой…
Голос в трубке слегка дрожал.
— Оленька! Я тебе звонил, куда ты исчезла, Оленька! Я так рад…
— Я чувствовала… Но я забыла твой телефон, Саша. Я тебе не навредила телеграммой?
— Что ты, Оля! Что ты, родная, конечно, нет…
— Я ничего не рассказывала о себе, Сашенька. Все то, что произошло между нами в Москве перевернуло мою жизнь… Я была несвободна тогда… Прости меня. А сейчас, сейчас я… В общем, ты будешь в Москве?
— Оленька, родная…
У Глухова перехватило дыхание.
— Буду… конечно же буду… осенью, Оленька. Последним бортом вечером улетаю в тайгу… Ты будешь ждать?
— Да… только возвращайся скорей, Сашенька…
— Оленька, родная. Я прилечу…
— Вчера послала письмо тебе… Значит, ты его не получишь…
— Это не важно… Теперь это не важно, Оленька… Ой, что это я тебе говорю… Спасибо, родная, за письмо… Я обрел тебя, я вернусь. И ты знаешь…, знаешь Оленька, это судьба…
Глухов еще что-то говорил ей, она что-то отвечала ему, потом неожиданно прерывистый гудок оборвал ее слова. Александр кричал в трубку телефонистке, а она бесцветным голосом сообщила. Что связь с Москвой пропала.
Александр долго не мог прийти в себя. Ходил по комнате, потом, посмотрев на часы, решил вернуться на работу.
Навстречу ему шли сослуживцы. Был обеденный перерыв. Кто приветствовал его, кто пожимал руку, кто-то о чем-то спрашивал. Он отвечал дежурно, бессознательно. Сейчас он был далеко от идущих мимо людей, друзей, сослуживцев. Он еще разговаривал с ней.
В конторе его окликнул диспетчер.
— Василич, с вертолетом глухо!. Экипаж наш на форму ушел. С Магана сообщили, что два других вертолета забрали на пожары. Так что неделю, как минимум, можешь гулять…
— Гулять?! Люди пашут в поле, а я должен гулять?
— А что я сделаю?… Авиация!…
— Авиация, говоришь?…
— Авиация, Василич… Это тебе не машину в гараже заказать…
— Ладно!
Глухов понимал, сейчас что-либо доказывать бесполезно. Да еще диспетчеру. Но при слове «авиация» у него вдруг возникла мысль… «А что, если улететь в Москву. Просто улететь и все? День туда, день-два обратно… И день с ней…».
Эта мысль его обожгла так, что он круто повернулся и поспешил в приемную начальника экспедиции.
— Анечка, родная! Набери порт, пожалуйста. Есть что-нибудь на Якутск? И насчет Москвы спроси.
— Так вам билет надо, Василич?
— Да!
— Главный инженер сегодня не летит вечерним рейсом в Якутск. Так что не проблема.Его бронью можно воспользоваться. А насчет Москвы я позвоню вам. Вы у себя будете?
— У себя, - растерянно произнес Глухов и пошел к себе вниз.
Когда он входил в кабинет уже звонил телефон.
— Александр Васильевич, на завтра на утро есть билет. Полетите?
— Конечно, Анечка! С меня презент…
— А что? Что-то серьезное случилось в Москве?
— Серьезнее не бывает, Анечка… Если начальство спросит меня, скажешь через три дня вернусь… Я за свой счет полечу… В счет отпуска…
— Да напишите заявление по семейным обстоятельствам, а я…
— Не буду, Анечка! Я побежал…Это выше семейных обстоятельств… Не опоздать бы к автобусу!
* * *
Из Домодедово Глухов позвонил.
— Оленька, я в Москве!
— Сумасшедший!..
— Так я еду к тебе?
— Милый Сашенька… Я кофе сварю, приезжай… Я…
— Я быстро, Оленька, я сейчас…
* * *
Они пили кофе, смотрели друг на друга.
— Я часто думала, что ты не как все… А ты, оказывается, еще и сумасшедший… Я боялась потерять тебя…
— Я тоже. Знаешь, я так долго шел к тебе…
— И я… Кажется, с самой юности… Выдумывала тебя даже тогда, когда жила с другим… И ты знаешь, ты должен бы быть именно таким…
— Каким?
— Настоящим!
— И тебе он нравится?
Оленька прикоснулась губами к уже остывшему кофе. Посмотрела на Глухова.
— Сашенька, я никогда не любила по-настоящему. Чувствовала, что есть на свете любовь, но я не чувствовала ее. Это банально звучит, но я желала утонуть в ней. Искала этот омут, а вокруг были одни лужи. Мутные, мелкие… Но, увидев тебя случайно в окне, что-то дрогнуло тогда во мне. В тебе было такое, что я искала, потому и ринулась в твой омут. И, кажется, утонула в нем… Думала пройдет… Не прошло. Омут оказался глубже, чем это я себе представляла… Теперь вот барахтаюсь в нем…
Александр поставил свою остывшую чашку на салфетку. Взял ее руки в свои.
— Спасибо, что ты есть, Оленька… Расставшись с тобой, я понял, что-то произошло со мной, но осмыслил это только в самолете. Когда улетал от тебя… Я звонил тебе…
— Я знаю… Я чувствовала. Что это твои звонки и не брала трубку. Я боялась ошибиться в тебе, боялась, что и твой омут – не омут… Прости меня… Я страшно боялась, что ты как все, понимаешь… Думала, пускай останется хоть только мечта… И то погружение в никуда… Я, понимаешь, Саша, росла с ожиданием своей любви. Вокруг меня любили все, а я была не тронутой девицей. Всю свою энергию бросила на то, чтобы утвердиться как-то в обществе. Стала врачом. Знаешь, Саша, говорят хорошим врачом! Но время шло, и мне подвернулся хороший человек. Я прожила с ним несколько лет, пока не поняла, что ему нужна домохозяйка. А мне хотелось быть женщиной, у которой есть жизнь, понимаешь, Сашенька, жизнь. Не существование в ней. И как только я увидела в тебе того, кого так долго искала, поняла, что моя мечта не утопия. Что можно быть страстно любящей женщиной и быть также страстно любимой… Хотела позвонить. Но забыла твой телефон. Чуть с ума не сошла…
Оленька уронила голову на руки и тихонько заплакала.
— Оленька! Не плачь, родная, не надо… Ты даже не представляешь себе, как круто ты изменила мою жизнь. В ней появился смысл, понимаешь?
Она подняла голову и поцеловала его руку.
— Ты говоришь, у тебя появился смысл жизни… Нет, это ты мне его дал. Во всяком случае, подарил надежду. Прошу тебя, не исчезай! Будь в моей жизни, хотя бы ожиданием… Я могу ждать, Сашенька. Долго могу, но мне только нужна надежда иногда видеть тебя, чувствовать, что ты где-то есть, а я тебе не безразлична… Прошу, не исчезай…
Заканчивалось утро. Начинался день. А они лежали рядом и почти не говорили, словно боялись самим себе признаться, что пора…
— У тебя есть любимый поэт, Саша?
— Не знаю… Я не очень увлекаюсь поэзией. А что, пишут сейчас что-нибудь стоящее?
— Наверно,- неопределенно ответила Оленька. – Но когда-то были очень хорошие поэты. Сейчас так не пишут… Знаешь, я когда-нибудь прочту тебе его стихи.
— Чьи?
— Был такой поэт, Рильке.
— Немец?
— Австриец.
И она неожиданно начала на память читать. Глухов слушал, и ему показалось, что эти слова обращены именно к нему. Оленька вдруг оборвала стих.
— Больше не могу! Спазма какая-то в горле. Прости! Потом как-нибудь я тебе еще почитаю.
И она, положив голову на грудь Александра, вздохнула.
— Тебе пора! Опоздаешь на самолет. Я не буду тебя провожать. Боюсь все время реветь буду. Я буду ждать твоего звонка, Сашенька…
* * *
Когда самолет из Якутска приземлился в Теплом Ключе, Глухов заметил, как на вертолетной площадке Найденов с двумя рабочими загружал вертолет. Выйдя из самолета, он побежал к вертолету.
Заметив бегущего Глухова, Найденов отставил железный чемодан с документами, прислонил карабин к корпусу вертолета и поспешил навстречу.
— Прямо как снег на голову. Летим?
— А куда я денусь! Шмотки вот только в камералке остались…
— Подсядем на четвертом! Мишке Бакунину позвоним с диспетчерской, чтоб с «хозяйкой» подскочил и подбросил твой вьючник со шмотками. Он к своим ребятам на базу летит завтра. Так что летим?
— Летим!
Когда уже вертолет оторвался от взлетной полосы, Владимир прокричал:
— А как у тебя? Все в порядке?
Глухов посмотрел в открытое, озабоченное лихорадкой заброски в поле лицо Найденова, улыбнулся. Потом кинул свой взор в сторону гор, ответил:
— Мне кажется, что жизнь только начинается, Вовка. В ней смысл появился!
Найденов посмотрел на Глухова и не удержался.
— Похоже, ты влип в Москве, Саша. Другой какой-то вернулся…
— Лучше или хуже? – улыбнулся Александр.
— По твоей роже прочесть трудно… Но, по-моему, ты женщину нашел. – Вынес вердикт Найденов.
— Это она нашла меня, Вова… Знаешь, есть такие женщины, которые жизнь человеческую делают осмысленной…
— Значит, тебе повезло, Саша. Я не встречал таких.
— Брось, Вова! Мы не знаем, на каком повороте жизнь выхватывает главное. Не пропустить, заметить это главное. А может просто уметь ждать… Вот в чем дело.
— Устал я ждать, Сашенька.
Глухов похлопал по плечу друга.
— Я так тоже раньше думал. Ты знаешь, мы разучились ждать. Мы хотим все и сразу. Любимое дело, любимую женщину, семью. Создаем семью, но в ней не оказывается любимой женщины. Находим ту, единственную, а она однажды наступает на твою песню и ты превращаешься в ничто… Потеряв жену, я, кажется потерял все. Все отдал своей песне – геологии. Теперь…, теперь я боюсь почему-то поля. Боюсь, что вернусь, а она, Оленька, не дождется, устанет ждать… Вот тогда я потеряю всё!
— Ты точно другой вернулся, старина. Я присмотрю за тобой… А вон, кажется и «хозяйка» на четвертый спешит!
Объезжая колдобины к вертолетной площадке, разбрызгивая в сторону лужи, спешила бортовая машина. Бакунин вытаскивал вьючник. Взвалив его на спину, бегом направился к вертолету. Втолкнул в открытую дверь вертолета, махнул рукой, не слыша ничего, что ему кричал Найденов, потому как летчики торопились и не глушили винты. Вертолет взмыл, набычился и пошел в сторону гор.
