— Оленька! К вам товарищ Глухова,- радостно сообщила соседка.

— Пусть проходит! Я минутку…

Оленька вышла в коридор в накинутом наспех халатике. Заметив стоявшего на деревянной лестнице человека в штормовке и сапогах с завернутыми ботфортами, она улыбнулась и радостно воскликнула:

— Вы, наверное, Найденов, да?

— Да-а…,- как-то смущенно и неуверенно ответил тот, переступая с ноги на ногу.

— А я сразу вас узнала! Проходите, пожалуйста!

Оленька широко распахнула дверь в квартиру Глухова, и когда тот вошел, притворив за собой дверь, заворковала.

— А мне много о вас Саша рассказывал. Вы такой…, такой замечательный! Такой настоящий… Я таким вас и представляла. Господи! Что же это я стою? Да проходите скорей, я вас таким чаем угощу, какого никогда в жизни не пробовали. Моему Саше он так понравился, что говорил, чтобы я непременно привезла с собой. И вы знаете! Я привезла целый пакет… Проходите же, что вы стоите!?

Найденов смутился по-настоящему.

— Не могу, Оля… Если я сапоги сниму портянки… Вы знаете я же босой…

— Ну и замечательно!- всплеснула руками Оленька.- Вы посидите у меня босиком. А я поищу, может Сашины где-нибудь окажутся… Расскажите, как там у вас в тайге, когда Саша вернется?… Разувайтесь же, я вам приказываю!- уже хохотала Оленька. Быстро повернулась и побежала на кухню. Включила чайник, и когда Найденов оказался в проеме двери кухни с каким-то свертком, она засмеялась снова, посматривая на Найденова.

— Вы все такими с тайги возвращаетесь? Ну, прямо увальни какие-то, а не геологи. И Саша же в такой робе вернется, да? Как интересно… Вот вы вошли и с вами какой-то дух вошел. Таежный что ли? Как вы приятно пахните!

— Что вы, Оля? Это вам все кажется с непривычки,- ответил Найденов.

— Я привыкну, Володя! Обязательно привыкну. Вас же так, кажется зовут, правда?

— Да!

— Вот и познакомились… А я Оля.

— Мне Саша о вас рассказывал…

— Правда? И что же он рассказывал?

— Какая вы…, в общем, настоящая женщина…

Оленька зарделась, тряхнула головой. Копна волос пружинила и упрямо касалась плеч, щёк.

— А вы знаете, Владимир, я уже ходила в поликлинику и устроилась врачом. Я почувствовала, какие у вас здесь замечательные люди. Просто прелесть! – с гордостью выпалила Оленька.

— Вот! Это вам,- подал сверток Владимир.

— А что в нем? А-а! догадалась. Это рыба! Какой-нибудь сиг или…, в общем, рыба, какой у нас в Москве не продают…

— Нет, хариус,- тихо сказал Найденов. Сел за стол и опустил глаза.

— Так мы сейчас приготовим что-нибудь вкусненькое, хорошо?

— Не надо… Потом как-нибудь.

Оленька обратила внимание на странные глаза Найденова.

— Что с вами? У вас слезы на глазах. Что-нибудь случилось?

— Случилось!…

И Найденов не выдержал. Его глаза неожиданно просто налились слезами, которые уже не заметить было невозможно.

Оленька отшатнулась от него. В этом «Случилось!» она почувствовала что-то совсем неладное, которое заставило её внезапно сжаться в пружину, поскольку инстинктивно в этом выдохе Найденова все мгновенно увязывалось с самым дорогим, что так неожиданно обрела, кого считала уже своим, с Глуховым.

— Не надо, Володя!- Вскрикнула женщина и отшатнулась от Найденова.

— Мы потеряли Глухова, Оленька, потеряли! - Выпалил Владимир и, уже не владея собой, рыдал, уронив голову на руки, нервно теребившие только что угол свертка на столе.

Оленька впервые видела рыдающего мужчину. Плечи его вздрагивали, а звук рыдания был похож на какое-то невероятное глухое негромкое рычание. Это так поразило её, что она на какое-то мгновение словно приостановила свое сознание. Положила руки на голову Владимиру и начала вначале громко, потом все тише повторять:

— Не надо, Володя! Не надо! Успокойся… Это не правда… Так не может быть… Так не должно быть…Это несправедливо. Ну!?

Найденов поднял голову. Взял ее руки в свои, прикоснулся к ним губами.

— Вы сильная, Оленька… Сильная женщина. Вы должны понять меня… Простите… Но это правда. Я только оттуда…

— Откуда, Володечка?- простонала Оленька.

— Где Саша пропал месяц назад. Никаких следов… Видно потоком унесло… Тогда гроза была и ливень. Жив был бы, сам объявился или мы бы нашли. Я каждый ручей осмотрел сам, кажется, каждый камень…

— Не верю!- крикнула женщина. – Вы его не нашли, зачем же хороните его! Я хочу к нему! К нему! К нему…

— Успокойся, Оля!

Теперь Найденов взял и прижал ее голову к себе, боясь истерики женщины. Сам уже пришел в себя. Самое трудное, что надо было ему сделать, это сказать ей. Сказав же, у него словно камень с сердца свалился.

Идя навстречу женщине, которую ни разу не видел, но которая была любима другом, он не соображал, как сказать ей о постигшем ее и его горе. Но вот как-то само собой получилось, и теперь он не знал, что делать дальше. Оленька плакала на его плече. Плакала тихо, как плачут дети, когда им было горько оттого, что кто-то из близких наказал их и теперь, когда страшное было позади, плакали, омывая слезами событие, которое благополучно завершилось… Но не для Оленьки.

Порвав с прежней жизнью, Оля на крыльях прилетела в этот поселок, чтобы начать новую жизнь с любимым человеком. Хотела сделать сюрприз Александру и прилетела не в сентябре, как обещала, а в августе. Без предупреждения, чтобы приготовиться к встрече с любимым. Открывала сама дверь ключом, который отдал Александр, когда был весной у нее в Москве. Но дверь не поддавалась. Позвала соседку. Та, узнав, в чем дело, засуетилась и помогла открыть дверь женщине.

На следующий день поселок знал новость, которую обсуждали в магазинах, на улицах, конторе экспедиции: «К Глухову приехала жена!».

Оленьке в поселке нравилось все. И что он стоял на берегу широченной реки, по которой сновали моторки, проплывали баржи, груженые углем. Иногда, когда она выходила на набережную просто погулять, видела, как мимо проносилась вниз по течению «Ракета» или «Заря». На фоне голубого фарватера и темно-зеленого леса на том берегу суда выглядели почти празднично и торжественно. Ей нравился чудный воздух, который источал какой-то удивительной свежести запах. Приходились по сердцу соседи по дому и квартире. Они были какие-то особенно внимательные к ней и ненавязчивые. И всё это она относила не на свой счет, а на то, с каким уважением относились все, окружающие, еще недавно незнакомые ей люди к Глухову. И это было приятно вдвойне в ощущении того, что ее любимый не только в представлении, мыслях, но и на самом деле, был каким-то действительно настоящим. Уже не придуманным ею. И это окрыляло ее. А потому неожиданно почувствовала себя своей среди своих. Не так как там, в Москве, где в клетках многоэтажек люди порой не знали, кто их сосед. Где отношения между людьми строились не на чувствах, а принципах общежития, огромного, как страна. А здесь ей было безгранично хорошо.

Она засыпала в одинокой постели Глухова и думала о нем, что вот он скоро вернется и она, в конце концов, обретет счастье, которое когда-то выдумала, потом оно ей приснилось и, наконец , явилось случайно, когда у нее и надежды уже никакой не было почувствовать вкус настоящей жизни с настоящими людьми, делающими, как ей казалось, удивительное и настоящее дело…

Теперь все разом исчезло, растворилось туманом в нарисованной ей самой иллюзорной картине под названием «новая жизнь».

Оленька не выходила из дома уже который день. Рядом почти круглосуточно находилась с ней соседка, Новикова Тамара, давно ушедшая с партии Глухова, но почему-то считавшая себя все еще принадлежавшей ей не по месту работы, а по духу. Потому как все в экспедиции, сработавшись не за один год, были иногда ближе, чем редко приезжавшие в Сибирь родственники.

Тамара, как озабоченная наседка, вдруг со свалившимися на ее голову соседскими заботами, что-то кудахтала всё, иногда просто молчала с Оленькой. Готовила ей еду, когда та совсем не могла думать о еде, всячески оберегала от назойливых женщин, пытавшихся посетить и поддержать не то вдову, не то просто родственную душу сгинувшего куда-то человека. Пускала только Найденова, когда тот приносил продукты, загромоздив все свободное место на кухне. Шипела на него, когда тот пытался открыть бутылку вина или водки, то ли выпить за упокой Глухова, то ли просто так, чтобы снять напряжение и себе и Оленьке.

Та, когда он заходил к ней, вдруг на некоторое время приходила в себя, даже улыбалась. Ставила чайник на плиту, расспрашивала о чем-то несущественном. Он старался поддержать разговор, но выглядел каким-то неуклюжим. И тогда на Оленьку опять находила волна депрессии. В Найденове она бессознательно находила черты Глухова. Подходила к нему, гладила его руку, а глаза наливались слезами, беззвучно катившимися по щекам. Тогда Тамара снова кудахтала что-то, шипела на Найденова, и тот уходил тихо, незаметно, как уходят от больного человека.

Потянулись дни, месяцы. Оленька пропадала на работе с утра и до позднего вечера. Иногда ночевала у кого-то из врачей, ставшими для нее близкими людьми. Перед самым новым годом, вернувшись из поликлиники, по привычке достала глуховский ключ и хотела открыть дверь. Но неожиданно заметила, что в замке торчал такой же. На нее нахлынула такая волна смешанного чувства, что она хотела, было, рвануть эту дверь на себя, но силы покинули ее. Она прижалась головой к дерматину двери и заплакала. Это принесло какое-то облегчение.

Почувствовав, что способна, наконец, открыть дверь, Оленька толкнула ее. В распахнутом проеме увидела, как на табуретке кто-то стоял в свитере и ватных брюках, ладил бижутерию на елке. Спина была такой знакомой и родной, что Оленька с криком: «Сашенька!» бросилась к ней.

Найденов едва не упал и, придерживая плачущую женщину, успокаивал ее, как мог.

— Вот елку тебе принес… Срубил в тайге. Далеко отсюда…

— А откуда у тебя ключ, Вова?- вытирая слезы, спросила Оленька.

— Он у меня давно, Оленька. Так обычно делают у нас все геологи, когда уезжают на все лето. Отдают друзьям или знакомым. Вот и Саша мне его дал…

— Когда я увидела, как ты украшал елку, подумала, что это он вернулся… Прости… Вы все, геологи, чем-то похожи друг на друга…

— Потому что мы все одинаковые в робах…

— Нет! Не в этом дело, Вова. Вы как последние из могикан в этом мире, которые еще держатся друг друга, помогают, чувствуют боль других… Вы действительно не такие как все. И люди, которые вас окружают не те, что там…, на материке. Вы другие… и мне кажется последние, кто живет на этом загадочном севере…

— Это почему же?

— Мир вокруг вас становится другим, Володя. Жестким, алчным… В нем начинает доминировать какая-то дикость. Он, безусловно, коснется и Севера. Хотя здесь еще осталось то, что удерживает меня, чтобы не покинуть его…

— Так в чем же дело? Оставайся, Оленька!

— Не могу, Володя. Я с ума сойду. Я вижу его в каждом из вас и боюсь, что мои нервы не выдержат.

Найденов гладил ее голову. Вдыхал какой-то удивительный запах, исходивший от ее волоса, пока она не отшатнулась от него, сбросила на диван шубу и, встряхнув головой, почти весело сказала:

— Давай пригласим всех… наших… на новый год сюда, а?

— Боюсь, что твоя квартира не вместит всех,- улыбнулся Найденов.

— Тогда перейдем к соседям!…

Ночью в морозной пелене тумана гремели выстрелы. Это геологи разряжали ракетницы зарядами, которые, слава Богу, не пришлось использовать по случаю. Им вторили петардами те, кто никогда не имел представление о том, что такое иметь на всякий случай ракетницу и дать сигнал бедствия или просто дать знать, что я, мол, здесь… Поселок то здесь, то там озарялся разноцветным заревом, оповещая о том, что еще один год прошел и наступил новый.

Когда Оленька проводила последних гостей, Владимир задержался на мгновение, будто что-то вспоминал и не мог вспомнить.

— До завтра, Оля?… - Выдавил из себя Найденов.

— А завтра уже сегодня, Володя.

— Ах, да! Прости. Ну, я пошел?

— Иди, отдыхай. Я тоже посплю. Устала очень. Ото всего, кажется… Ведь он меня так и не нашел, Володя? Не нашел…

Оленька это уже сказала машинально, словно напомнила, что между Владимиром и ей стоит тень Глухова.

— Я все потеряла в жизни Вова. Все!

— Время лечит. Все образуется, Оля. Образуется, вот увидешь…

Оля посмотрела влажными глазами на Найденова, подошла к нему, застегнула на шубе пуговицу.

— Спасибо тебе, Володя. Здесь у меня, кроме тебя, никого нет. Не бросай меня, хорошо.

— Хорошо…, Оля.

Найденов шел по улице и не видел дороги. Душа его разрывалась между памятью Глухова и безысходностью Оли.

Оля рухнула на диван Глухова. Смотрела в потолок, в который столько раз всматривался ее любимый, но не обретенный ею человек и мысленно вспоминала Рильке:

Дай мне стеречь твои просторы,
стоять и слушать камень твой,
в твоих морях наполнить взоры
необозримой пустотой.
Пошли меня в твои пустыни,
где ветер убыстряет бег,
где в монастырские твердыни
одет неживший человек;
там, не прельщаясь мнимым Римом,
к другим пристану пилигримам,
и мы дорогу изберем,
чтоб затеряться нам в незримом
вслед за слепым поводырем.