Семена Конюхова прибило к косе. Он вылез из воды. Все произошло на столько быстро, что он не успел почувствовать озноб. То ли нервы так были напряжены, то ли вода уже стала теплее в реке. Оглянулся. Никто не кинулся за ним.
«Говорил сбегу, майор,- подгонял сам себя Сеня.- Сбёг! Вот только на тот вон крутяк побыстрее бы залезть…, и в стланик. Там передохну и дам деру за увал. А там ищите Сеню… Нет, похожу в тайге еще! Похожу… Вот только добраться обратно к Григорию …».
Двое суток пробирался Сеня к своему ручью. День высматривал, как Григорий с Иваном мыли золото. Как отдыхали за обедом. Так и хотелось ему кинуться к ним, чтобы утолить голод. Но он проглатывал голодную слюну. Выжидал. Наконец, когда убедился, что милиционеров нет, осторожно вышел к старателям.
— Сенька! – Изумился Иван.
Григорий повернулся и, заметив исхудавшего и оборванного Сеню, удивился.
— Выходит сбежал?!
— Сбежал… А что мне по тюрьмам прохлаждаться… Пожрать бы братцы,- ответил Конюхов и набросился на котелок с кашей. Управившись с ней, доел банку тушенки и ландорик. В общем все, что лежало на черном пробном мешке, где недавно обедали старатели.
Иван смотрел на него и качал головой.
— Куда же ты теперь?
— А никто из милиции не наведывался к вам? – вопросом на вопрос ответил Сеня, допивая простывший чай из чайника.
— Не было никого,- ответил Григорий. – Но я тебе бы посоветовал мотать удочки пока не поздно.
— Не задержусь. Только выручи еще раз, Гриша. Одежонку какую дай. Припасу на недельку. Не обедняешь с Ваней. А мне в дальнюю дорогу собираться надо. Пока лето, надо балок ставить, да зиму пережить. А там видно будет.
На стоянке старавшихся геологов, Иван отдал свой не раз уже латанный суровыми нитками рюкзак и новые сапоги с длинными голяшками. Отдал баночку с рыболовными снастями. Чему Сеня несказанно обрадовался. Григорий отдал все из своей одежды, без чего посчитал, что обойдется, отдал и телогрейку.
— Из жратвы возьми столько, сколько унесешь с собой. Нам с Иваном хватит. А тебе бедовать придется долго.
Сеня подлез под лямки рюкзака. Встал.
— Тяжело…
— Запас жопу не е…т! - засмеялся Иван, протягивая Сене топор.
— Ладно, братцы! Прощевайте… Куда пойду и сам не знаю, а вам – золото в колоду. Не поминайте лихом! – И пошел вершить гору.
Утром на связи Чернышов принял радиограмму, в которой предписывалось геологам, старателям, оленеводам в случае обнаружения подозрительных лиц в тайге сообщить в органы разыскиваемого за незаконную добычу драгметалла Конюхова Семена…
— Теперь ищи свищи Сеньку,- пробормотал Иван, стряхивая пепел сигареты в консервную банку, прорезанную по бокам острым ножом и сплюснутую. Отчего приобретала форму изящной самодельной пепельницы.
— Не по Сеньке золото оказалось,- словно про себя ответил Григорий.
— Да! Одним богатство приносит, другим лишения, а третьим место около параши в местах не столь отдаленных,- продолжил мысль Иван. – Что нам оно принесет?
— Пошли мыть, Иван. Что-нибудь да принесет…
Григорий выключил рацию. Снял шлепанцы. Намотал портянки и , сунув ноги в сапоги, вышел из зимовья.
Тень от каменной гряды закрывало солнце, и в ручье еще держалась прохлада. Трясогузка бегала по кромке воды и ловила комара и мошек. Наступило время массового вылета комара.
« А Сеньке то забыли мазилку от комаров сунуть в рюкзак… Намается, бедолага. Ни спать, ни отдохнуть гнус не даст»,- подумал Григорий. Кинул за плечи рюкзак и пошел вверх по ручью к колоде. Иван за ним.
Золотая струя, где Григорий нашел самородок и старался Сеня, закончилась быстро. Приходилось искать новую, разбирать щетки, соскребать глину, вытаскивать застрявшую между плитами гальку и песок. Носили ведрами и сыпали в колоду, установленную наклонно под струю мерно бегущего ручья. Поочередно, то Иван, то Григорий буторили песок. Соскребали крупный галечник и снова носили материал, и снова буторили.
Работали молча, изредка перебрасываясь дежурными фразами. Ныли спины. Разгибались только во время чаевок. Отлеживались на телогрейках. И снова принимались за работу.
Вечером перед уходом в зимовье, снимали золото. Оно, как и прежде было разным. Пластинчатое, просяное и в виде мелких самородочков. Крупных не было. Того золота, что было на спае, уже не попадалось.
— Так я себе и на зубы не намою,- прошамкал беззубым ртом Иван.
— Намоем! Только надо поискать с лоточками чуть повыше. Вот завтра и займемся,- рассматривал небольшой самородочек под лупой Григорий. Он продолжал оставаться геологом и каждый отмытый самородок тщательно изучал. Вот и в этом, плохо окатанном, заметил кварц с хлоритом. Такой, как много раз видел в минерализованных дайках диабазов.
«Помыть бы надо сами дайки! – думал Григорий. И сам же себе говорил. – Зачем это все, правда.., кому это надо? – И отвечал: - Теперь никому! Не скоро геологи вернутся в Сетте-Дабан. Не скоро…».
Иван, смыл с лотка в металлический контейнер золото, передал его Григорию. Тот бросил в него самородочек и опечатанный контейнер положил в брезентовый мешок, а потом в рюкзак.
Возвращались в зимовье, готовили нехитрый ужин и валились на нары. Спали. Радиоприемник шипел убежавшей радиоволной. Иногда сквозь эфир прорывались какие-то голоса, лилась музыка. Но она не доносилась до сознания утомленных старателей, в конце двадцатого века рывшихся днями в гальке и песке так, как вгрызались в щетки их предки еще в восемнадцатом веке… Разница состояла только в том, что прежние старатели назывались копачами, бежавшими от произвола власти или были просто охочими людьми до приключений. А эти работали с разрешения новой власти, не давшей им то, что должна была дать в век научно-технического прогресса. Да она и не могла ничего дать, поскольку сама не знала, как занять оказавшихся «лишними» людей, образованность которых могла дать гораздо больше, чем ворошить щетки и добывать золотые крохи…
А они мыли и мыли. Отсыпались лишь в непогоду, когда ручей напоминал беснующуюся реку, и вся округа погружалась в морось или туман. Вот тогда и доставали мысли Григория.
«Самородок явно нашел Матвей и скрыл от своих же патронов, сделавших его не то штатным сотрудником, не то осведомителем. Если он попадется, то опять станут потрошить его, Григория. Он это понимал, хотя никто не мог бы доказать, что самородок Матвей нашел в его рюкзаке. Но ему-то как раз и поверят. Не мне».
Поэтому Григория мучили эти мысли. Он не мог от них отделаться. И когда где-нибудь редко раздавался гул не то от самолета, не то от вертолета, явно летевшего на полигон к Боравлеву за золотом , вздрагивал. Ждал, что вот опять нагрянут к нему. И … точно, нагрянули с вездеходом… Матвей был при них. Проверяли. Досматривали. Но у Григория было все в порядке. Золото в сейфе находилось в опечатанном контейнере на то время, когда старатели мыли золото. Ежедневный намыв фиксировался в журнале. Искали и Сеню. Но Григорий и Иван разводили руками. Не был. Не видели. Не знаем…
И когда милиционеры засобирались уезжать, у Григория отлегло. В разговор с Матвеем не вступал. А тот иногда перехватывал взгляд Григория и так, с прищуром, смотрел, на него с еле заметной нагловатой улыбкой. И Григорию не было понятно, то ли Матвей издевается над ним, то ли любуется превосходством осведомленного человека, играющего с ним в кошки-мышки.
После того, как заглох звук вездехода с нагрянувшими внезапно милиционерами, Чернышов впал в депрессию. Два дня отлеживался. Или спал. Иван, глядя на своего начальника, вначале обрадовался внезапной возможности побездельничать, на третий день задал вопрос Григорию в лоб.
— Так мы пойдем мыть? Или пролежни будем зарабатывать?
Григорий, смотревший неподвижным взглядом в потолок, произнес.
— Стоит ли? Намоем, а где-нибудь, кто-нибудь, за что-нибудь и потащит в обезьянник. Вот тогда и доказывай, что ты не обезьяна, Ваня.
— Что-то застращала тебя, Гриша, милиция. Еще не сдал золото, а уж в штаны кладешь… Бумаги признали твои в порядке. Моем золото законно. Власть разрешила…
— Власть и возьмет обратно разрешение…,- перебил Ивана Григорий. – Она состоит из людей, Ваня. А люди во власти разные,- держа в голове мысль о Матвее. – Возьмет и выкинет тебе такое, что за всю жизнь не отмоешьеся… А, впрочем, завтра пойдем мыть. Кажется, ты щетку неплохую нашел…
Депрессия прошла. Григорий с Иваном опять мыли, опять носили песок, буторили и промывали. Но Григорий, в отличие от Ивана, ночами спал плохо. Иногда перед глазами маячила с пышными формами Леночка. И тогда томление духа приобретало оттенок неудовлетворенной страсти.
«Неужели вот так в тайге и пропадать, чтобы зимой ждать у незапертой двери любовницу и довольствоваться тем, что отпустят обстоятельства? Нет, якорь надо бросать в одну гавань…, свою».
И неожиданно перед его глазами встал образ Юли. И странное произошло с Гришей. Он вдруг увидел ее не как женщину, способную удовлетворить мужскую похоть, а как образ, как чувственность, как страсть заметить в ней особенное, что отличало ее от всех. Тихую, но не тихоню. Не красавицу, но с приятными чертами лица. Не заносчивую, но гордую…
«А она у меня ничего, Юленька…».
И это «у меня», ласкательное обращение к образу, заставило неожиданно забиться сердце, улыбнуться мыслям своим о ней.
«Черт! А что мне, собственно надо? Девочка доброхота. Кажется, я ей нравлюсь. Чем не жена. К тому же, родила от меня… Женщины говорили родила мальчика. Стало быть, я отец…».
Всю ночь Григорий ворочался. Не спал. Вставал. Жег костер. Ставил чайник, но не пилось. Образ брошенной им девушки растормошил его залежалые чувства.
«Выходит я дерьмо собачье кругом. И что скрыл золото, и что обошелся так с девчонкой. Юля мне не чужда. И сын у неё… Стало быть у меня тоже… Вот он, смысл появился… Вот то, что не хватает мне сейчас. Скорее бы утро наступило…».
Не выспавшийся, с покрасневшими веками, взлохмаченной бородой, Григорий ждал связи. Рассматривал себя в маленьком осколке зеркальца. Осунувшееся лицо было черным от солнца. Каким-то даже сухим. Треснувшая губа кровоточила.
«Сам-то ты в кого обратился? Второй месяц ножницы ни по голове, ни по бороде не ходили… Так и опуститься можно…».
— Десятый? – встрепенулся Григорий. – Возьми радиограмму. Личная… Так, готов? Диктую…
Григорий продиктовал адрес, а когда надо было передавать текст, запнулся… Понял, что все сейчас слушают, все, кто находился на связи из геологов. Узнают о его личном, казалось, неприкосновенном…
— Ну что застрял? Диктуй текст, сорок четвертый,- прорезался неожиданно громко голос радиста.
— Юлечка, прости меня! Приезжай с сыном. Целую, люблю, жду. Григорий.
— Подпись! – напомнил радист.
— Чернышов…
— Принято! Всё?
— Все…,- отозвался Григорий и выключил рацию.
И странно, какой-то камень свалился с неприкаянной души Григория. Ему ни с того ни с сего захотелось работать. Так работать, чтобы, когда приедет его Юля, у него было на что содержать семью.
— Что, Иван, чешешься?- крикнул копошившемуся с рюкзаком напарнику. – Пошли мыть.
— Срань какая-то, что ли, тебя укусила? То не дозовешься, а то как с цепи сорвался! - Буркнул Иван и поспешил за начальником.
Осенью, когда уже вода почти исчезла в ручье, Чернышов решил прекратить работу. Прикинул. Если все по-хорошему выйдет, с Иваном заработают за три месяца почти годовалую зарплату, которую, правда, как геолог, Григорий не видел давно.
На связи для него ничего не было. Ждать перестал.
«Стало быть, не простила. Так тебе и надо, шалопай! Ишь, на готовенькое семью захотел. Готовенькое на нарах только бывает, Гриша».
К нему вернулась опять неуверенность и мнительность. Самородок, прилипший теперь к рукам другого, все равно ворошил его нутро.
Наконец поздним вечером, когда срывался мокрый снег, Григорий с Иваном расслышали гул вездехода.
— Кажется еще один сезон прошел.- Сказал Иван. Матвей едет. Собираться надо.
Григорий молчал. Ждал, когда подъехал вездеход и из него вылез с покрасневшими глазами усталый Матвей.
— Ну что? Заждались, козлы вонючие? Показывайте, сколько золота намыли.
— Все наше,- пожав руку Матвею, сказал Григорий.
— А мне что ли, ничего разве не припадет?
Григорий посмотрел в глаза Матвею.
— Что мало получаешь в милиции?
Тот усмехнулся и сказал.
— Даже чуть больше, чем платят,- и отвел глаза.
Сдав золото и оружие на хранение в спецчасть, Григорий побрел к общежитию. Поднялся на второй этаж. Подошел к двери и вставил ключ в замочную скважину.
— Открыто, заходите!
Григорий толкнул дверь и посреди комнаты увидел Юлю с ребенком на руках.
— Ты?
— Я…
— Ну, здравствуй!
